Я был всю жизнь уверен, что целоваться противно. Особенно «с языком». Это же рот, там и слюни, и язык… И все вокруг тоже так считали. Лет то ли в десять, то ли в одиннадцать пацаны постарше просветили меня, что дети получаются, «если свою письку вставить девочке в живот и при этом поцеловать её с языком». Женскую анатомию я представлял себе плохо и почему-то думал, что разрез в животе нужно сделать самому, непременно при этом вырезать пупок. Всё это приводило меня в какое-то омерзительное настроение и, лёжа перед сном (я спал на раскладном кресле на кухне и ненавидел его чёрной ненавистью – купленное у кого-то за гроши, оно было узким, каким-то кривобоким и пахло застарелым потом), я колупал ногтём обивку кресла или кусал себя за пальцы, чтобы избавиться от мерзкого чувства. Порой, находя дохлую кошку или собаку, я, чтобы напугать других, расковыривал её труп палкой или осколком бутылки, запросто ел дождевых червей (ничего особенного на вкус, но какие у всех вокруг были рожи тупые!), таскался по свалкам и подвалам, но ничего из тех странных, влажных и скользких вещей, что я находил, не внушало мне такого омерзения. Впрочем, правда оказалась не намного приятней, и хотя все вокруг (особенно пацаны постарше, с которыми я тёрся) и говорили, что ебаться надо для кайфа и здоровья, меня это нервировало. Прямо чесаться начинало всё под кожей. Здесь, в интернате, когда старшие пацаны тащили в душ девок, я отворачивался к стене или вообще сваливал, а когда старшим стал я – вообще запретил всю эту хуйню. Без объяснения причин. Никаких девок в нашей компании (Банни не в счёт), никаких разговоров при мне, никакой дрочки. В последний год только вот отпустило, хотя летом нихуя хорошего у меня не вышло. Что-то не так было. Я думал – девки стрёмные. А вот нет – дело во мне.
Обернулся, взял ещё банку, перегнулся через подоконник. Да пусть хоть поубивают там друг друга… Пена вырвалась, тонкой струйкой потекла по банке, по руке.
А как я поцеловал Макса! Иногда представлял себе, как это может быть (в кино, если есть какая-нибудь баба, а она всегда есть, постоянно лижутся – хоть конец света, хоть восстание роботов, хоть что), и никогда не мог представить. А потом взял и поцеловал. Потому что хотел. И он хотел… И боялся. Ничего странного, меня многие боятся. Я сам так хотел. Чтобы меня боялись и уважали. Но Макс, Макс… Он не боялся меня, как другие, я же чувствовал это, не знаю, как это назвать, но я чувствовал… Просто чувствовал.
Мне часто говорят, что я урод, бесчувственный и бездушный, что я полный выродок в моральном плане (я слышал, как это говорил отчим моей матери за два дня до того, как я оказался здесь), опасный психопат и аморальный садист (это уже здесь про меня кто-то из учителей говорил). Это, наверное, правда, но не совсем. Я же чувствовал… Чувствую сейчас. Помню, как Макс обозлился, когда Тамара Ильинична сказала, что у него нет души. Мне как-то всегда похуй было, есть она или нет. А теперь чувствую, что есть. Болевой порог у меня высоченный, а когда психую – так вообще ничего не чувствую, но на душу это, видать, не распространяется.
Зачерпнув с карниза снега, я стёр с руки липкий «джин-тоник» и машинально приложил снежок к запястью.
Интересно, а Макс что-нибудь чувствовал? Ну, то есть, было для него важно, что это именно я, а не Игорь (прибить иногда хочется Игоря, вот честное слово!)? Он мне тоже ничего не говорил. А что тут скажешь? Он там, я – тут. Кто я и кто он. Нет у меня ничего, совсем ничего, кроме меня самого, а меня, если верить окружающим, надо от нормальных людей отдельно держать. Только вот хуй вам, хуй вам всем. Всё у меня ещё будет, всё, и так, как я хочу.
====== 42. День Святого Валентина. Финал ======
Огромная просьба всем собравшимся – обязательно прочитайте авторское предисловие. Это важно, что бы не допустить дальнейших разочарований. Так же я бы попросила всех, кто имеет ко мни претензии, выражать их корректно, не затрагивая личностей остальных читателей. Это очень некрасиво. Опять же, напоминаю, здесь не лес, а вы не дятлы, не надо блюсти чужую нравственность. Этим занимаются неприятные, некрасивые люди из самых одиозных политиков, вам хочется, что бы вас ассоциировали с такими личностями? Опять же, стукачество – минус в карму, стукачей никто не любит. ЛБП – это одна вещь, она не полностью характеризует меня, как писателя. Я надеюсь, что отсутствие бурной реакции на прямые оскорбления никого не задело, но я в интернет выхожу раз в неделю, да и погода не располагает. Спасибо за внимание, приходите ещё, мусор съедайте или забирайте с собой.
Так же огромная просьба взглянуть сюда: https://vk.com/club85298491?w=wall-85298491_223%2Fall
«Джин-тоник» – дрянь поганая, но я слегка опьянел. Мысли как-то вышли из-под контроля, казалось, они там, в голове, сорвались с тормозов и понеслись куда-то. Я думал, думал, думал о Максе, смотрел туда, где небо слегка светилось. Почему так – это мне уже здесь Сергей Александрович рассказал, хороший он был мужик. Уехал. Эх, жаль, я его тогда не расспросил о тех двух, про которых он рассказывал. Что с ними стало потом? Что мне теперь делать?
Сергей Александрович говорил, что свет большого города всегда отражается от облаков и пара, и поэтому в городе никогда не бывает темно. Интересно… Сергей Александрович уехал, что он сейчас делает? Одни уезжают, от других я уезжаю сам – как из дома в тринадцать лет.
Я зажмурился, пытаясь вспомнить дом, нашу крохотную квартирку – вроде две комнаты, а размерами, как одна. У Вовчика только в зале она вся, вместе с кухней, ванной и балконом, могла бы поместиться. Вспоминалось всё какими-то кусками – вот наша кухня, где я спал; тюль с «махрушками» (как говорила мать), оторванными через одну; шкафчики – серые, с полустёртыми цветами, не нарисованными, а какими-то липкими, как «переводка», внутри они тоже липкие и, когда открываешь, какой-нибудь таракан (ненавижу тварей!) шустро уползал; вечная жестяная банка из-под детского питания с содой и бутылка уксуса; батарея с дурацкими планками внутри, которую меня лет до двенадцати заставляли мыть старой зубной щёткой (как же я это ненавидел, но зато там можно было быстро беспалевно спрятать свиснутый из шкафлика погрызенный кубик «Магги»)… Большая комната – «зала» (у Вовчика ванная больше) с диваном, который не раскладывался, застеклённым шкафом, где стояла «праздничная» посуда – рюмки, вазочки, ещё какая-то хренотень, которую доставали три раза в год – два на праздники, один раз – вымыть, и среди всего этого стекла я всегда выделял одну вещь – небольшой хрустальный рог, типа для вина. Сколько помню, им никто и никогда не пользовался. Ещё – стол, вроде тех, за которыми сидят учителя, за ним я делал уроки, здоровая такая лампа в железном плафоне – снаружи красная, внутри белая, она так раскалялась, что, если отковырять кусок свечки и положить наверх, он тут же таял и стекал капелькой вниз. За это я регулярно получал пиздюлей, но ничего поделать с собой не мог, просто обожал эти моменты, так же, как выдрать из щётки – была у нас такая, на китайском рынке купленная – длинную оранжевую щетинку, положить на лампочку и смотреть, как она корчится, превращается в шарик – почти как свинец плавить, но свинец хуй найдёшь, а этим можно было заниматься всю зиму. Над столом были наклеены какие-то древние открытки и всегда висел календарь. Помню, мне очень хотелось наклеить на стол вкладыши от жвачек – с машинами, с динозаврами, а главное – с голыми бабами. Вот вообще похуй было на голых баб, но это было весьма круто, прямо круче некуда. Эти наклейки никому из нашей компании клеить не разрешалось, их таскали с собой, обычно в пачках от сигарет. Ещё помню, как ходили в гости к одному парню из нашей компашки. У него была трёхкомнатная хата, он и старший брат жили в разных комнатах. И мы, как на экскурсию, ходили в комнату его брата, потому что там этими самыми наклейками с голыми бабами был оклеен почти целый шкаф. Ещё там была боксёрская груша, дартс, коллекция банок из-под газировки (я такой ни до, ни после не видел) и бутылок из-под всякого заграничного спиртного (тогда я узнал, что «джин» – это не только голубой хер из мультика про Алладина, но и напиток такой)… Короче, очень крутая была комната. Всем хотелось такую же. Да… Всё же, что ни говори, жить дома было лучше. Даже когда эта дура, моя сводная сестра, появилась и орала по ночам, даже когда отчим доёбывался. Блин, уже и забыл, как здорово, когда можно запереться в ванной и спокойно мыться или выйти из дома и пойти в любую сторону… Ничего, недолго осталось.
