Утром, приоткрыв полог вошёл Багой, я не спал, но и не пошевелился, лишь продолжил медленно ласкать твой затылок, навивая на пальцы послушные пряди. Евнух поставил рядом с ложем серебряный таз с душистой водой и шёпотом спросил, когда мы встанем. Ему ответом была утомлённая улыбка, с многозначительным выражением глаз. От пристрастного взгляда, не укрывались густые тени под глазами соперника, несколько царапин на груди, искусно сокрытые высоким воротом. Значит, не одному мне пришлось в эту ночь страдать, неужели этот мальчишка действительно переживал из-за обычного твоего перепиха?

Он плакал? Судя по покрасневшим и опухшим векам, - и довольно долго.

Он любит?! Вздор! Он не способен любить! Ему никогда не ощутить благородства высоких чувств! Впрочем, о чем я думаю?!

Кивком я выслал его из палатки, и как только евнух исчез, ты активно зашевелился, видимо запах благовоний перса встревожил чувствительные ноздри.

- Филэ? Как долго я спал?

- Не знаю, я и сам только что проснулся.

- Кто-то заходил к нам?

- Багой принёс воды для умывания.

- Отлично, видишь, какой он заботливый.

- Я бы сказал навязчивый, но, оставим ненужные ссоры. Я сам солью тебе.

Приняв пузатый восточный кувшин, помог царю принять более или менее приличный вид, омыв лицо и промокнув руки льняным полотенцем.

- Ночью я был немного груб. Прости.

- Никаких извинений не приму, ты был бесподобен.

- Филэ! Я скотина! В последнее время, совсем не оказываю тебе положенного внимания, от этого ты впадаешь в безумие …я виноват в твоих поступках.

Стена. С каждым твоим словом между нами словно вырастал ещё один ряд ровных известняковых блоков, при чем строили эту преграду мы с обоих сторон. Слушая тебя, я опустил глаза, желая только одного - побыстрее уйти.

-…. я виноват в твоих поступках и мне нести за них ответственность, но умоляю, пойми…

- Ты влюбился? По-настоящему?

Остановил поток ненужных признаний.

- Да. Не думал, что такое возможно, но, так вышло, пойми…

- Отлично понимаю!

- Моё сердце, филэ, оказалось настолько большим, что смогло вместить вас обоих, знай, вы мне невероятно дороги. Ты доблестью и верностью, Багой благородством. О если бы боги могли соединить вас в одно существо…

У всего же есть предел!

И мой, кажется, наступил, развернувшись я бросил кувшин из которого недавно разливал твою вонючую розовую воду, накинув на голые плечи халат, рванулся к выходу.

- Увидимся за обедом, - ты кинул на прощание.

- Что б ты им подавился!

Сказал про себя, а сам чарующе улыбнувшись ответил.

- Вино за мной!

- Феликс! Аид тебя раздери! Где шляешся!

Испуганный друг выскочил из соседнего отделения палатки, обнажённый, прикрываясь куском салфетки, очевидно, трахался с какой-нибудь войсковой шлюхой.

- Феликс! Ленивая скотина! Живо оделся, дуй в лагерь и приведи мне мужика!

Рыжеволосый детина, забыв про тряпочку которая упала из его рук, открывая всем на обозрение тайное место, очумело уставился на меня.

- Зачем?

Сдавленно пробормотал, даже не пытаясь вновь прикрыться.

- Совсем тупой? Найди мне мужика, напои, и тащи сюда.

Трахаться буду!

- Эээ-м Гефестион, может не надо …

- Заткнись, и выполняй приказ!

Хотел ли я в тот момент соития, не помню, наверное хотел. А может злость на тебя настолько переполнила чашу терпения, что я пошёл на риск лишь бы не сорваться и совершить нечто более ужасное. В одиночестве, омылся, обтёр тело водой с укропом, желая под корень извести твой запах. Приторно сладкий от восточных благовоний Багоя. Найдя новенькую амфору, припрятанную рачительном Феликсом под кроватью, отколок кинжалом горлышко и выхлебал её до половины, забыв о воде. Теперь все вроде бы встало на свои места - я не хочу с тобой спать! Под любым предлогом буду увиливать от ложа, ведь кроме твоего члена на свете существует ещё множество недурных мужских достоинств, почему бы мне, за все прожитые годы, познавшему только двух мужчин (а одного, увы, не по своей воле), не стать подстилкой третьего, четвёртого, пятого, в конце концов пора открыть счёт, который ты в тайне от меня (ха-ха, какая уж там тайна!) ведёшь несколько лет. Разметав подушки и покрывала, бросился на кровать, не желая прикрывать роскошное тело, разлёгся, в ожидании. Феликса не было довольно долго, меня даже посещала мысль о его предательстве, - неужели так сложно найти мужика согласного трахнуть царского любимца, и все же, я доверял ему, зная осторожность слуги, мог предполагать, что он тщательно выберет мне самца. И когда наконец услышал тихие шаги, то приподнявшись на локте придирчиво впился взглядом в входящего. Это был кавалерист из пятой илы, великан и балагур, душа компании, всегда председательствующий у костра и как следствие очень уважаемый воин. Македонец. Феликс ввёл его с завязанным глазами, очевидно пользуясь ранним часом в таком виде тащил довольно долго, окольными путями кружил, чтобы несчастный не понял к кому в палатку его зовут. Я молча кивнул, предлагая Феликсу возбудить великана, сам же принялся подготавливать тело. Слуга опустился на колени, лаская немалое хозяйство кавалериста. Все происходило в полной тишине, друг заранее объяснил верзиле условия сделки, потому, того не слишком покоробили странности дела. И как только новоявленный любовник пришёл в боевую готовность, подозвал его жестом, вставая на колени. Феликс хотел уйти, я не позволил, передав ему кинжал Крисида указал на шею великана. Тот понял все без слов. Уцепившись ладонями за изголовье походного ложа, как смог сдержал крик, когда чужак вошёл в меня, одним быстрым толчком. Запихал в рот подушку, стараясь не орать, стремясь переключить внимание на что-то приятное, например: на недавний грабёж очередного сатрапчика, от которого мне достались лучшие драгоценности и вина. Я всегда брал себе драгоценности и вина, разрешая другим поживиться оставшимся. Камни оказались мелкие, а выпивка дерьмовой, и все же разглядывая отшлифованные опалы, я отобрал себе парочку, с пламенеющим огнём внутри.

- Эй полегче, - прошептал Феликс, заметив, как сильно кавалерист вжимает меня под себя.

Чувствовал ли я с ним, то, что когда-то давал мне ты? Не помню, кажется нет, хотя… в том соитии не было презрения, он не знал меня, я не хотел знать его, животный трах и никаких чувств, по истечении некоторого времени поняв всю провальность затеи, я провёл ребром ладони по шее подавая знак Феликсу и он не раздумывая чиркнул кинжалом, погружая лезвие глубоко в шею кавалериста, тот захрипел, горячая кровь выплеснулась мне на спину и вдруг, необычайный по силе оргазм, от сотрясающегося в конвульсиях умирающего тела дал мне то, чего давно хотел – желаемую разрядку, с низким хрипом я неожиданно для себя, кончил, упиваясь запахом спермы перемешанной с чужой кровью..

Я иногда спрашивал себя – когда началась наша любовь, в какой день или час, я понял, что не могу без тебя жить, в какой момент мы стали единым целым? Семьёй? Случилось ли это под Византием, когда ты закрыл меня своим щитом от вражеского дротика, брошенного настолько искусно, что не встреть он преграду, я был бы мёртв, или под платаном из рощи нимф, когда ты впервые заговорил о любви, спросил - хочу ли быть твоим эроменом? Помню, как я опустил стыдливо ресницы и тихо-тихо кивнул, ещё не зная, что принесёт мне столь поспешное решение. Возможно, между строчками нашей недописанной Илиады, я найду ответ.

“Детский неровный подчерк, строчки налезающие одна на другую, стилус царапает дорогой пергамент, оставляя на нем кляксы. Золотовласый мальчик, стоя у раскрытого окна, терпеливо ждёт когда другой, склонившись над свитком усердно выпишет новую строфу и смотрит на него, нежно, с немым восхищением. От участливого выражения твоих глаз, я вздрагиваю и делаю ошибку, ну вот придётся вымарывать чернила, истончая и без того истёртый пергамент”.

Как бы я хотел, так же легко, вычеркнуть из текста своей жизни некоторое строфы, исправить непоправимое.