- Скажите, каково ваше мнение о философии? – спросил один.

- О философии мы все говорим и мало знаем. В основном, философия – это покорность нашим несчастьям.

- Настоящая или мнимая покорность?

- Обе. Настоящая покорность находится внутри, а не снаружи. Мнимая покорность – это лицемерие. Равнодушные темпераменты следует назвать философскими, но их безразличие к предметам жизни основано на презрении, которое испытывают знатоки искусств и советуют другим. В остальном же, человек не готов к страданиям. Никого не обрадует ни физическая, ни моральная боль.

- Однако, некоторым нравится мучиться.

- Это обычная причуда, соответствующая религиозным взглядам, тщеславию или размышлениям об иной природе, например, факирах Индии, аскетах, и других. Боль никому не приятна. Она противоположна наслаждению, в ней черты проклятия. Что касается философов уровня Гольбаха и Руссо, следует согласиться, что они лишь прекрасные безумцы, помешанные на своих собственных парадоксах.

Пакито, непременный участник застолья сеньора де Раузан, желая угодить ему, несвоевременно возобновил дискуссию по поводу светского человека:

- Светский человек для меня – это тип совершенный с точки зрения общества, у него безупречный вкус, изящество, одаренность, благоразумие, великодушие. Он находчив, остроумен, всегда в гуще событий. Светский человек – королевская звезда всепланетарной системы: ее украшение и необходимость. Вы такого же мнения, сеньор де Раузан?

- Простите, если не придам вещам такую горячность. Для меня светский человек – это человек деловой, образованный, который умеет нравиться людям и оценивать их. Он легко приспосабливается к привычкам и обычаям страны и общества, уважает законы и личности. Он высказывает мнение и не принимает решение, беседует и не читает наставления, наблюдает и не критикует. Он старателен, но не щепетилен, его спокойствие не показное, он по-настоящему благородный и культурный. Больше всего отличает светского человека учтивость, или вежливость по отношению к другим людям, вежливость, в которую вплетаются действия, слова, жесты, даже тон голоса. В грубости жестов, слов или манере произносить их, отражается злой нрав и юмор, недовольство и неуважение к ближним. Светский человек радует, в наших глазах он прекрасен. Быть любезным – не значит навязывать свою волю или мнение, а согласиться с чужим мнением, никогда не забывать, что салон предназначен не для споров и сражений, а для развлечений и общения.

- Я согласен с сеньором де Раузан во всем, – сказал доктор Ремусат.

- Правильно, – заметил кабальеро, – потому что вы никогда не отрицаете свои труды, и вряд ли станете противоречить самому себе. Я не заискиваю перед вами, доктор, и не хочу вас обидеть или унизить себя. Похвалу следует говорить вовремя и в меру. Когда похвалами осыпают несвоевременно – это презренно и постыдно.

- Что вы скажете о речи светского человека? – спросил Пакито.

- Это очень деликатная мелочь, – ответил кабальеро, – смотря по обстоятельствам. Одаренный и ученый человек может блестяще вести беседу, но необходимо, чтобы он не забывал о своих собеседниках, царствующих мыслях, духе моды, и так далее. Иногда науке есть место в разговоре, а иногда она вносит лишь надоедливость и педантичность. Секрет в том, чтобы уметь с легкостью и незаметно подниматься до наших господ и опускаться до наших собеседников. К несчастью, умение нравиться мужчине, женщине, молодежи, ребенку – это не наука, а талант; и талант редкий.

- Что вы думаете о шутках или остротах?

- Считаю, что это опасность, которой серьезным людям следует остерегаться, это наихудшая манера легкомысленных людей. Обычно мы смешим одних за счет других, а это непорядочно и жестоко. Тех, кого мы рассмешили, не поблагодарят нас, а с кем плохо обошлись, не простят нас. Шутить становится привычкой, затем это перерастает в язвительность. Нередко жертвуют очень уважаемыми и порядочными людьми, чтобы заставить смеяться тех, кто нас слушает, стараясь пройти по одаренным персонам.

- Вы изгоняете остроумие из беседы, как Платон очищал музыку в своей республике?

- Нет, я согласен с поучительной шуткой, без язвительности, осторожной, уместной, которая обличает дурные качества, страсти, но не оскорбляет личности. Есть разница между невинной остротой и шутовством со злословием.

- С огромным удовольствием мы бы послушали, что вы скажете о неприязни, доброжелательности, и конечно же, о любви.

- Полагаю, любовь – это итог, а не причина и не начало. Одним словом, я верю, что это энергетическое явление. Жизнь во всех ее проявлениях заключается в силе или способности нервов. Эта сила зарождается или развивается в головном и спинном мозге. Нервные импульсы распространяются и пробегают по всему организму, рождаясь в двух разных частях. Те, что рождаются в передней части головного мозга, управляют органами чувств; те, что в спинном мозге, производят и управляют движениями. Если лишить мышцу нервных окончаний, она не будет слушаться приказов. Ощущения довлеют над эмоциями. Головной мозг – средство ума, чтобы исполнять приказы и действия, но сам мозг не думает. Организм – это жизненное первоначало, действующая система для достижения заданной цели. Ум – не свойство материи, он имеет свою первопричину бытия. Чувствовать – не значит думать; но любить – значит чувствовать.

Какова причина чувствительности? Нервы. Без нервов нет ощущений; без них нельзя любить, как камень не умеет любить. Сила нервов подобна электричеству, или является электричеством. Гальванические потоки возвращают к жизни трупы; дают нервам силу и свойства (возвращают им электрический ток), отменяя смерть. Электрические потоки сосредоточены в нервах и непрерывно движутся.

Теперь, учитывая, что электрический ток выражается влечением и отвращением, сильными потрясениями, существует положительный и отрицательный электрический заряд. Когда они соединяются в равных количествах, то нейтрализуются; это уничтожает электричество. Когда два противоположно заряженных тела находятся рядом друг с другом, одно тело разряжает другое. Вот и молния. Любовь – это тоже разряженное электричество. Влюбленный чувствует, что переполнен положительным электрическим зарядом и источает ток. Присоедините в этому, – улыбнувшись, добавил кабальеро, – воображение, чувства, тщеславие, гордость, и так далее, и вы объясните явление любви.

Он тут же заговорил о свежести и красоте одного из букетов, которые украшали обеденный стол, и сеньор де Раузан попросил у сеньора де Сан Лус разрешения послать букет его дочери. Затем кабальеро передал Ману открытку с сегодняшним числом, и тот отнес подарок.

Букет в самом деле был чудесным. Он бы подарил его Лаис, если бы та попросила; но сеньор де Раузан не подумал о ней, или лучше сказать, слишком думал. Публично послать букет Эве было знаком вежливости, а послать Лаис такой же букет значило бы обратное. Одно и то же действие, но Эва и Лаис разные. Каждая соответствовала своему имени.

Сеньор де Раузан продолжал расти в глазах общества, как светский человек, ученый, одаренный, милосердный, учтивый. Он был в центре всего, и служил поводом всех праздников. Перед ним были открыты все пути, но он никуда не шел. Ему уже ничего не нужно было от жизни, его душа была благородна, он отдавал, а не брал. Подобно Карлу V, который отрекся от престола, стремясь к полному покою.

Русский посол больше не говорил о трех поединках. Эркулес брюзжал. Мортимера уже не волновали одежда и украшения, он заподозрил, что есть достоинства повыше, чем иметь хорошего портного, маленькую ногу и вереницу английских лошадей. Касательно случившегося с Лаис, замужняя сеньора во всеуслышание заявила: «Какой опасности я бы подверглась, если бы приняла нежности этого человека!»

Дон Родриго де Навас как никогда был занят письмами, выражая соболезнования, посещал дни рождения, хотя в его собственной спальне были больные. Касательно последнего он обычно говорил: «Не вижу смысла не проявлять заботу и интерес в торжественных случаях».