Наковальня отлично видна, не заметить блистающие огоньки камней невозможно. А чтобы ненароком не подумали, что он оставил драгоценности случайно... Камни легли на измятую многочисленными ссадинами от ударов поверхность металла. Палец дважды уткнулся в покрывшую наковальню окалину, коротким движением вычертил по символу - начальной руне в имени каждого, отодвинулся. Секира заняла место в петле, щит повис на крюке у пояса. Шестерня выдвинулся из кузни, притворив врата, вставил в петлю колышек засова, и, не оглядываясь, зашагал прочь.

На перекрестке, где тропинка разделяется на трое, Шестерня остановился, в задумчивости взъерошил бороду. Куда податься, если ты не местный, указателей нет, и все тропы ведут в неведомое? Попытаться ли вернуться назад, чтобы найти Баламута, припомнив неудачную шутку, или уже демон с ним? Сейчас и не вспомнить, в каком именно отнорке он наткнулся на Бегунца и Зубилу. К тому же, вполне может оказаться, что нужная тропа перекрыта заплаткой, поставленной собственными руками. А если не перекрыта, то ползти через обжитый ядовитой мошкарой прощелок тоже не с руки. А ну как случайно заденешь плечом стену, а то и чихнешь, обрушив накопленную под сводами едкую гадость на голову? Пусть Баламут подавится своим искрецом, тем более, пояс оттягивает туго набитый мешочек, хоть и не такой увесистый, как мог бы быть, но достаточный, чтобы охладить излишний пыл.

Поразмыслив, Шестерня двинулся напрямую. Ноги то и дело оскальзывают, съезжают в жирную, как растопленное сало, землю. И как местные живут в такой грязи? Это ж не пещера - сплошное отхожее место. А еще кругом грядок понаделали, взращивают нечто непонятное, едят! Хорошо, что работа окончена, и можно уйти. Еще немного, и он сам бы начал есть всякое, забыв, что совсем недавно это росло на грядках, в грязи и жиже, густо сдобренное невольными помощниками грядководов - пискунами.

Дойдя до прохода, Шестерня остановился, задумался, мучимый сомнениями, ту ли дорогу выбрал, не лучше ли, пока не поздно, свернуть, направиться в другую сторону? Однако, лишь махнул рукой. Куда не шагай, все едино. Если идешь с целью, раньше или позже, ближе или дальше придешь в нужное место. А цель никуда не делась, вот она, оттягивает пояс. Еще столько же, и можно подыскивать удобное место для строительства, а если повезет, и подвернется особо хорошая работа, то и перекупить уже готовую корчму. Наверняка кому-то наскучило стоять за стойкой, глядеть на опухшие рожи, и слушать хмельной бред посетителей, и давно хочется променять набивший оскомину угол на привольную, полную странствий, жизнь. Почему бы ни помочь несчастному? Особенно, если договориться о цене ко всеобщему удовольствию. Ведь на странствия много не надо, знай себе - гуляй налегке, любуйся красотами. Разве не так?

Из-за поворота вынырнули врата, блеснули сурово, но приветливо. Шестерня невольно улыбнулся. С гордостью оглядел работу. Хороши! Что бы ни говорил Креномеру, а открыть удалось с большим трудом, да и то, потому как вспомнил одну хитрость. Перед внутренним взором на миг всплыло лицо старосты. Шестерня хмыкнул, скривил губы в насмешке, вспоминая последние слова Креномера. Кто должен остановить, зачем, а главное, когда? Если верить старосте, нужно держать ухо востро. Да только от кого держать-то? От мужичья местного, что за околицу меньше чем гуртом выйти боится?

Слуха коснулся тихий шорох. Шестерня насторожился, вслушался. Ничего. Пожав плечами, он миновал врата. Шаг, другой. И вновь шорох. Будто впереди, во тьме, кто-то перебирает лапками, осторожно, мягко, словно приглашая поиграть. Только почему-то по спине разбегаются мурашки, а волосы на загривке встают дыбом, и хочется бежать как можно дальше, выплескивая накатывающий темный ужас в стремительном, безумном беге.

Впереди замаячило белесое. Миг, и в круг света вдвинулась тварь. Покрытый белесой шерстью продолговатый череп, слепые бельма глаз, усаженные острейшими зубами челюсти. Шестерня нахмурился, пробормотал чуть слышно:

- Решил свести счеты? Что ж, иди сюда, посмотрим, чья возьмет.

Рука коснулась оглавья секиры, вторая легла на щит. Ухмыляясь, Шестерня потащил оружие, когда вновь раздался шорох, но на этот раз за спиной. Чувствуя, как холодеет в груди, он медленно обернулся. Позади, на самом крае светового круга, две бледные тени. Взгляд еще не успел охватить, но в сердце ледяной занозой пронзила безысходность. Несколько мгновений твари принюхивались, затем, издали короткий рык, и одновременно прыгнули.

- Надеюсь, мастер оценит, - бросил Бегунец, покачивая горшочком. - Взял у корчмаря лучший хмель. По крайней мере, так он сказал.

- Полагаешь, мастер уже проснулся? - Зубило отодвинул врата, выпустив товарища, задвинул засов врат.

Бегунец фыркнул, сказал назидательно:

- Мастер отдыхает меньше любого из нас, а работает больше. А уж сколько мы спали в этот раз боюсь и представить. - Проследив за манипуляциями спутника, спросил с удивленьем: - Зачем ты запираешь врата, ведь деревне ничто не угрожает? Мы же своими руками перекрыли все тропы.

Зубило помялся, сказал с виноватой улыбкой:

- Даже и не знаю. Наверное, привычка.

- Пора отвыкать! - Бегунец подмигнул. - Даром что ли руки мозолил? Такую работу провернуть.

Они двинулись по тропке, перекидываясь шутками и вволю смеясь. По мере приближения к кузне, разговоры затихли. Оба что есть сил вслушивались, стараясь уловить знакомый перезвон молота, но слух будоражил лишь шорох камней под ногами да биение разгоряченных дорогой сердец.

Взглянув на спутника, Бегунец сказал в затрудненье:

- Наверное, у меня что-то с ушами. Ничего не слышу.

- Похоже, с ушами что-то у обоих, - откликнулся Зубило с тревогой.

- Может, мастер отдыхает, или занимается расчетами? - спросил Бегунец упавшим голосом.

Зубило поморщился, отрезал:

- Подойдем - увидим. Чего гадать?

Скрежетнув, засов покинул петлю, врата отворились, пропуская гостей. Остановившись на пороге, парни замерли. Зубило поднял фонарь повыше, окинув помещение взглядом, произнес:

- Никого.

Бегунец сглотнул, сказал жалобно:

- Может, он в кладовой, а то и вовсе ушел в деревню? И мы разминулись совсем немного.

Зубило покачал головой, сказал мрачно:

- Отсюда до деревни одна тропа, вряд ли он пошел по грядкам.

Не желая сдаваться, Бегунец произнес неуверенно:

- Так может он в корчме, или пошел в гости... к кому-нибудь.

Зубило вздохнул, ответил:

- В корчме мы только что были. А что до гостей... нет у него здесь знакомых, чтобы по гостям ходить.

- Тогда что же? - выдохнул Бегунец едва слышно.

Зубило помолчал, произнес с грустью:

- В очаге полностью выгорели все угли. Такого никогда не было. Он... ушел.

Бегунец понурился. Хотя он давно догадался, разум усиленно гнал неприятную мысль. Однако, стоило товарищу произнести тяжелые слова, как реальность проявилась во все своей пугающей неприглядности. На краю зрения маячит Зубило, подсвечивает фонарем, что-то говорит, пытается бодриться, за маской пренебрежения скрывая болезненные переживания и чувство потери.

Больше никто не направит руку с молотом, не ободрит уместной шуткой или незлобливым ругательством. Рыжая шевелюра не блеснет приветливо и ярко. Огонь не озарит почерневшие от копоти стены. Оставшись без хозяина, кузня надолго погрузится во тьму и уныние. Когда еще найдется умелый кузнец, что возьмется за работу, оживив окрестности веселым звоном, да и найдется ли вообще?

- Постой, а это что?

Голос Зубилы выдернул из забытья, отвлек от грустных мыслей. Повернув голову, Бегунец взглянул на товарища, что недвижимым изваянием застыл над наковальней. Взгляд невольно сместился, остановившись на месте, куда прикипели глаза спутника. На засыпанной окалиной поверхности засверкали искры, словно два глаза, в окружающей серой черноте удивительно чистые и прозрачные: зеленый и голубой. Бегунец приблизился, затаив дыхание, спросил: