- Так давайте же дорожить днем сегодняшним, пока он с нами, - изрек влиятельный тролль, - и не стремиться туда, где сегодняшний день слишком легко утратить. Ибо всякий раз, как люди расстаются с сегодняшним днем, волосы их становятся белее, руки и ноги - слабее, лица - печальнее, и все ближе и ближе подступает к ним завтра.

Столь серьезно произнес он слово "завтра", что бурые тролли испугались.

- А что происходит завтра? - спросил один.

- Они умирают, - отвечал седой тролль. - А прочие роют в земле яму, и кладут их туда, - я сам это видел; и тогда умершие отправляются на Небеса, - я сам это слышал. - И дрожь охватила скопище троллей, рассевшихся на лесном дерне, насколько хватало глаз.

И доезжачий Ориона, что все это время злился про себя, слыша, как сей влиятельный тролль дурно отзывается о Земле, куда он, Лурулу, старался заманить соплеменников, дабы подивились они странным земным обычаям, заговорил в защиту Небес.

- Небеса - отличное место, - выпалил он сгоряча, хотя мало что доводилось ему слыхать об этом месте.

- Там пребывают все блаженные души, - отозвался седой тролль, - и ангелов там полным-полно. На что там рассчитывать троллю? Ангелы его сцапают, ибо на Земле говорят, будто у всех ангелов есть крылья; они сцапают тролля, сцапают и поколотят - тут-то троллю и конец.

И все бурые тролли в лесу зарыдали.

- Нас словить не так-то просто, - отозвался Лурулу.

- Так у них же крылья, - возразил седой тролль.

И все опечалились, и покачали головами, ибо тролли знали, сколь проворны крылатые существа.

Птицы Эльфландии главным образом парят в сонном воздухе и неизменно созерцают легендарную красоту, которая заменяет им и пищу, и гнезда, и о которой они временами поют; но тролли, что, заигравшись у сумеречной границы, заглядывали в ведомые нам поля, видели, как земные птицы стремительно носятся в воздухе и камнем падают вниз, на добычу; и дивились им, как мы дивимся созданиям небес, и знали, что если такая крылатая тварь погонится за троллем, бедному троллю с трудом удастся ускользнуть. "Увы!" вздохнули тролли.

Седой тролль не проронил более ни слова, да этого и не требовалось, ибо весь лес от края и до края затопила скорбь троллей: они сидели, размышляя о Небесах и опасаясь, что ежели осмелятся поселиться на Земле, то очень скоро там, на Небесах, окажутся.

И Лурулу более не спорил. Не время было спорить; слишком опечалились тролли, чтобы внять гласу рассудка. Потому Лурулу торжественно заговорил с соплеменниками о вещах серьезных, произнося ученые слова и стоя в почтительной позе. А ничто так не забавляет троллей, как ученость и благоговейная торжественность, и над почтительною позой и над малейшим намеком на серьезность они готовы потешаться часами. Так благодаря Лурулу к троллям снова вернулось присущее им легкомыслие. Когда же Лурулу этого добился, он снова заговорил о Земле, рассказывая забавные байки о повадках людей.

Я не намерен записать все то, что Лурулу рассказывал о людях, чтобы не пострадало самоуважение моего читателя, чтобы не задеть того или ту, кого тщусь я только позабавить; однако весь лес дрожал и звенел от смеха. И седой тролль ничего более не смог придумать, чем обуздать любопытство, все сильнее подчиняющее себе сборище бурых троллей: всем хотелось посмотреть, на что похожи те, кто живет в до-мах, у кого прямо над головою - шляпа, а еще выше - печная труба; на тех, кто разговаривает с собаками, но отказывается говорить со свиньями; чья серьезность забавнее, нежели все, что в состоянии вытворить тролли. Так всеми до одного троллями овладела причуда сей же миг отправиться на Землю и поглядеть на поросят и телеги, и ветряные мельницы, и посмеяться над человеком. И Лурулу, что обещал Ориону привести с собою дюжину троллей, потребовалось немало труда, чтобы удержать все бурые толпы от того, чтобы они немедленно тронулись в путь, - столь быстро меняются настроение и причуды троллей. Если бы Лурулу предоставил соплеменников самим себе, в Эльфландии не осталось бы ни одного тролля, ибо даже седой тролль изменил свое мнение вместе с остальными. Из всей толпы Лурулу отобрал пятьдесят спутников, и повел троллей к опасной границе Земли; и поскакали они прочь от сумрачных лесных кущ, - так вихрь бурых дубовых листьев уносится прочь в непогожие дни октября.

Глава 25.

ЛИРАЗЕЛЬ ВСПОМИНАЕТ ВЕДОМЫЕ НАМ ПОЛЯ.

В то время как тролли во всю прыть скакали в сторону Земли посмеяться над обычаями людей, Лиразель соскользнула с коленей отца, что, величественный и невозмутимый, восседал на изваянном из туманов троне, едва ли двинувшись с места за двенадцать наших земных лет. Она вздохнула; вздох ее зажурчал над холмами сна и слегка растревожил Эльфландию. Рассветы и закаты, сумерки и бледно-голубое мерцание звезд, что навечно слиты воедино в зареве Эльфландии, ощутили легкое прикосновение скорби, и сияние их дрогнуло. Ибо магия, что поймала и удержала эти огни, и чары, что сковали их воедино, дабы вечно озаря-ли они землю, не признающую власти Времени, уступали в силе скорби, что темной тенью поднималась в царственной душе принцессы эльфийско-го рода. Она вздохнула, ибо в столь долго владевшем ею отрадном уми-ротворении и сквозь покой Эльфландии пронеслась мысль о Земле; и вот, среди роскошного великолепия Эльфландии, о котором едва ли по-ведает песня, принцессе припомнились самые обыкновенные калужницы и прочие неброские травы ведомых нам полей. А в полях тех, по другую сторону границы сумерек, мысленным взором увидела она Ориона, - и не ведала Лиразель, какая пропасть лет пролегла между ними. И магический блеск и сияние Эльфландии, и красота волшебной земли, что нам не увидеть даже во сне, и глубокий, глубокий покой, в котором дремали века, не задетые и не понукаемые временем, и искусство ее отца, что оберегало от увядания самую незаметную из лилий, и чары, с помощью которых он добивался исполнения сокровенных желаний и грез, не властны были отныне удержать воображение принцессы, что рвалось на волю, и более ее не радовали. Потому вздох ее пронесся над колдовс-кой землей и легким дуновением растревожил цветы.

И отец Лиразель ощутил печаль дочери, и увидел, что печаль эта всколыхнула цветы и нарушила покой, царящий над Эльфландией, - хотя и не больше, чем птица, что сбилась с пути летней ночью, потревожит царственные занавеси, запутавшись в складках. И хотя ведал король и о том, что Лиразель загрустила всего лишь о жалкой Земле, предпочитая какой-нибудь мирской обычай сокровеннейшему великолепию Эльфлан-дии, - загрустила, восседая вместе с отцом на троне, о котором пове-дать можно только в песне, - однако одно только сострадание просну-лось в магическом сердце короля; так мы пожалеем ребенка, что в храмах, которые мы почитаем священными, вздыхает по какому-нибудь пустяку. И тем более, что Земля представлялась ему не стоящей скорби: беспомощная жертва времени, где все приходит и уходит, не задержива-ясь надолго, мимолетное видение, различимое от берегов Эльфландии, слишком краткое для того, чтобы занимать помыслы, обремененные магией, - тем более жалел король свое дитя за упрямую причуду, что неосторожно забрела в наши поля и запуталась - увы! - в сетях преходящего. Ну что же! - принцесса затосковала. Король-эльф не проклинал Землю, приманившую фантазии принцессы; Лиразель не была счастлива среди сокровенного великолепия Эльфландии, она вздыхала о большем: что ж, великое искусство короля подарит принцессе все то, чего ей недостает. И вот повелитель волшебной страны воздел правую руку над тем, где до того покоилась она, над той частью загадочного трона, что соткана из музыки и миражей; он воздел правую руку, и над Эль-фландией воцарилась тишина.

В зеленых чащах леса замер шорох огромных листьев; умолкли ле-гендарные птицы и звери, словно изваянные из мрамора; бурые тролли, что удирали во все лопатки в сторону Земли, все как один останови-лись вдруг и притихли. Тогда в безмолвии дрогнул, нарастая, то там, то здесь, тихий зовущий шопот, негромкие трели, словно бы тоскующие по тому, о чем песни поведать не в силах; звуки, подобные голосам слез, если бы только каждая крошечная соленая капля могла ожить и обрести голос, дабы поведать о законах горя. И вот все эти неясные отзвуки закружились в торжественном танце, сплетаясь в мелодию, что призвала магическая длань повелителя Эльфландии. И говорила эта ме-лодия о рассвете, что поднимается над бескрайними болотами, - дале-ко-далеко на Земле либо какой-нибудь иной планете, про которую Эль-фландия не ведает; поднимается, медленно нарастая из глубин тьмы, звездного света и жгучего холода; сперва беспомощный, леденящий и безотрадный, с трудом затмевающий звезды; затемненный тенями грома, ненавистный всем порождениям мрака; стойкой, набирающей силу, свер-кающей волной поднимается он; и вот наступает миг торжества, и, хлы-нув сквозь мрак болот, в холодном воздухе разливается гордое велико-лепие красок, и вместе с ликованием оттенков нагрянет заря, и самые черные тучи медленно порозовеют и поплывут по сиреневому морю, и самые темные скалы, что доселе ограждали ночь, полыхнут вдруг золотистым заревом. Когда же мелодия короля-чародея ничего более не могла добавить к этому чуду, что от века оставалось чуждым эльфийским угодьям, тогда король взмахнул высоко воздетой рукою, словно скликая птиц, и призвал в Эльфландию рассвет, приманив его с одной из тех планет, что ближе всего к солнцу. И засиял восход над Эльфландией, прежде восходов не ведавшей, - свеж и прекрасен, засиял он, хотя и явился из-за пределов, географией не охваченных, и принадлежал давно утраченному веку вне кругозора истории. Росы Эльфландии, повисшие на кончиках изогнутых травинок, собрались в рассветных лучах в крохот-ные сферы, и задержали там сверкающее и удивительное великолепие не-бес, подобное нашим, что довелось им увидеть впервые.