— Дворец Комсомола! Следующая Таксопарк!
Дворец Комсомола стоял на месте "Полтинника", частично прихватив прилегающий сквер; здесь он не терялся в глубине площади, а стал ее центром. Слева виднелись светло-серые новые корпуса "Кремния", напротив, через дорогу, выстроилась шеренга девятиэтажек заводского микрорайона, прикрывшись полосой магазина. Девятиэтажки отгородили от площади желтый послевоенный хлебозавод, а Дворец — от еще не снесенного частного сектора.
Сам Дворец полукруглой стекляшкой фасада напоминал выставочный павильон, а над фойе выступал большой прямоугольник зала; судя по афишам, там был кинотеатр. "Интересно, широкоформатный?" — подумал Виктор. Центр сквера украшал памятник — трубач с горном и в буденовке. Кто там был изображен, Виктор увидеть не успел — двери зашипели и автобус тронулся.
Автовокзал оказался малость поновей — длинный сарай из стекла и бетона, с плоским козырьком входа. Таких, наверное, здесь куча в других городах. До площади Партизан тянулись старые деревянные дома. На остановке перед площадью Виктор вышел — хотелось посмотреть на знакомые места.
Здесь, казалось, время остановилось. Стела, скульптуры, Вечный огонь — все было как в его, Виктора, реальности. За памятником площадь перекрывал зеленый забор, из-за которого виднелись еще не снесенные дома частного сектора. У перехода, на каркасе из труб, красовался щит с макетом будущей реконструкции площади. Позади стелы, в отдалении, чтобы не подавлять ее своими масштабами, должен был появиться Дворец Культуры с филиалом музея — специально про освобождение Брянска. Справа, на месте нынешнего "дома с часами", планировалось не менее эпическое здание ГВЦ — государственного вычислительного центра; как следовало из пояснения на щите, здесь должен расположиться главный электронный мозг области, с которым можно будет связаться из каждого предприятия и учреждения, а в перспективе — из каждой квартиры.
"На Интернет замахнулись? Однако..."
— Извините, пожалуйста, а вы на войне были?
Перед Виктором остановились трое школьников со значками юнармейцев — точно такие же стояли на посту перед Вечным Огнем. Видимо, только что снялись с караула.
— Из моей семьи за освобождение Брянска воевал другой человек. И погиб в этих местах.
— Извините, — произнесла девочка с двумя пышными бантами и наглаженным галстуком. — Он в Брянске похоронен? Мы носим цветы и... ухаживаем... Может, он в нашем звене?
— Это под Жуковкой, на берегу. Там много погибло. Не знаю, есть ли его фамилия на памятнике.
— Так нельзя, — убежденно произнесла девочка, — надо обязательно разыскать, и чтобы фамилию написали. Если что-то надо, мы поможем. Героев с каждым годом все меньше. И о каждом должна быть память. А мы пойдем, надо еще уроки учить.
"А ведь я в этой реальности мог воевать под Брянском и здесь погибнуть. Почему я не думал об этом раньше? Во второй реальности войны не было, в третьей и пятой — еще не было, в четвертой была давно, и только здесь она дышит мне в затылок..."
Высокий торец бериевской семиэтажки делил мировое пространство на две части — Проспект Ленина и купеческие домики в облетевших садах, еще не тронутые временем. Молочные шары с надписью "Переход" стояли дозором перед голой полосой асфальта, огражденной железными пятачками. Интересно, здесь кто-то попадает под машину? Если только очень умудриться...
"Опять не покидает мысль, что жизнь всех нас, родившихся в Союзе, измеряется войной. До войны, после войны, столько-то лет от войны, поколение, не видевшее войны... "
— Хотят ли русские войны? Спросите вы у тишины... — рокочуще донеслось из "летающей тарелки" паркового репродуктора на углу площади. Евтушенко и здесь Евтушенко.
"Русские... что хотят русские..." — мелькнуло в голове у Виктора. "Что такое русский народ? Люди, которые собрались на пепелище Первой мировой, построили себе страну, защитили страну, сделали свою страну величайшей в мире. Никто это им не делал, никакие инвесторы, все своими руками. Ни бог, ни царь и ни герой. Все эти крещения Руси, битвы, петровские реформы стали лишь многовековой эпохой зачатия и рождения русского народа, который в двадцатом веке превратился из защитника самого себя в защитника человечества от эпидемий безумия, золотой лихорадки, коричневой чумы, от новых одичавших фанатиков, по сравнению с которыми киношные зомби детьми покажутся. Отнимите у русского народа советский период — все, он рассыплется, со всеми этими "духовными скрепами", потому что все это собрание народов, вер, идей скреплено гигантским степлером священной войны с фашизмом. Кем мы будем без этого главного скрепа? Кучей племен, в безумной злобе травящих и уничтожающих друг друга, как это было во всех колониальных владениях на всем земном шаре."
От семиэтажки монумент показался немного выше, чем в нашей реальности; то ли из-за низких, еще не снесенных частных домов позади, то ли его действительно приподняли, чтобы памятник не терялся на фоне будущих гигантов.
"Нет, мы не избранный народ. Не было бы нас, где-нибудь в другом месте планеты сложилась цивилизация, ставшая иммунной системой человечества. Мы — закономерность стихийного хода истории. И уничтожив нас, вы ничего не добьетесь. Не потому ли все попытки уничтожить нас, Россию, русский народ, всегда превращаются в попытки уничтожить разумное человечество?"
От угла площади он не увидел привычной серой кирпичной коробки с окнами, которую звали кинотеатром "Родина", и которая сохранилась в романовском СССР. Вместо нее стояла желтая кирпичная коробка со стеклянной галереей внизу; для оживления вида на торце коробки появилась циклопическая фреска с панорамой города, на которой были запечатлены все основные достижения, и с фигурой рабочего и колхозницы в центре. Гремучая смесь соцреализма и Сикейроса.
Виктора вдруг охватила неясная тревога; так бывает с человеком после яркого, реалистичного сна, когда он видит знакомые места в необычном, гротескном виде, узнавая их и одновременно не узнавая. Скудное осеннее солнце клонилось к закату, подсвечивая проспект со стороны памятника, и от этого чувство скрытой угрозы только нарастало.
Он оглянулся по сторонам; у синей телефонной будки два мужика в серых демисезонных пальто и кепках болтали нарочито безразлично, словно беседа их не занимала. Виктор демонстративно посмотрел на часы и двинулся быстрым шагом к остановке у техникума; глянув в отражении в стекле витрины киоска, он заметил, что один из мужиков следует сзади в некотором отдалении.
"Лишь бы не уголовка", мелькнуло в голове. Перейдя дорогу, он быстрым шагом рванул ко входу в ближайший магазин; это оказались "Спорттовары".
В воздухе висел запах кожи, масла, бензина и краски. Ближняя ко входу веломотосекция приятно поразила Виктора обилием товаров, от детских самокатов до грузовых мотороллеров и подвесных моторов; диковинным монументом, подпирая потолок, высилась дюралевая мотолодка. Он прошелся мимо стеллажей с палатками, лыжами и туристским инвентарем, мельком взглянул на шахматы и тренажеры, безразлично отнесся к удочкам и сачкам, и приценился к спортивным трико, лыжным костюмам и туристским ботинкам, заманивавшим покупателя скидками. "Хвоста" в магазине не было. Виктор осторожно глянул из окна на улицу, мысленно благодаря советскую торговлю за то, что в ней витрины магазина что-то дают увидеть внутри или снаружи; мимо по тротуару спешили незнакомые люди, и счастливая мамаша с коляской, одной рукой держась за никелированную дугу, трясла красной погремушкой.
Вынырнув из другой двери магазина, Виктор перешел улицу, и толкнулся в стеклянные двери гастронома. Разницы в ассортименте по сравнению с бежицким он не нашел; похоже, главный проспект области должен был привлекать народ в основном духовной пищей. Поболтавшись между прилавками, Виктор понял, что тащить отсюда продукты в другой район совершенно незачем: похоже, это понимали и остальные, потому что больших очередей не наблюдалось.
