Люди сочли, что королеве доставляло немалое удовольствие наблюдать, как рождается новый повод к раздорам между обоими этими лицами, к которым в глубине души она питала почти равную ненависть, и что она достаточно хорошо представляла себе, какие последствия могут из этого проистечь, чтобы надеяться отомстить тому и другому их же собственными стараниями и увидеть гибель обоих. Тем не менее она стремилась всячески показать, что благоволит к Коадъютору, и пожелала, чтобы к нему был приставлен эскорт из отряда жандармов, и легкой кавалерии короля, а также офицеров и солдат гвардии. {29} Принца сопровождало большое число знатных особ, несколько офицеров и множество людей разного рода занятий, не покидавших его после возвращения из Сен-Мора. Это смешение приверженцев враждующих партий, собиравшихся вместе в Большом зале Дворца, возбудило в Парламенте опасения, как бы не вспыхнули беспорядки, которые могли бы ввергнуть всех в одинаковую опасность и успокоить которые никто не был бы в состоянии. {30} Первый президент ради предупреждения этого зла решил попросить Принца больше не приводить своих сторонников во Дворец Правосудия. Но однажды, когда принца Орлеанского не оказалось в Парламенте, а Принц и Коадъютор явились туда со всеми своими приверженцами, случилось, что их многочисленность и явные признаки взаимного озлобления еще больше усилили опасения Первого президента. Принц произнес несколько колких слов, имевших в виду Коадъютора. Тот, нисколько не растерявшись, ответил тем же к посмел публично сказать, что даже его враги никоим образом не могут его обвинить в неисполнении данных им обещаний и что ныне мало кто свободен от такого упрека, намекая тем самым на Принца и молчаливо упрекая его в расстройстве замужества м-ль де Шеврез, нарушении договора в Нуази и оставлении им фрондеров после примирения с Кардиналом.

Толки об этом, широко распространенные сторонниками Коадъютора и возобновленные теперь с такой наглостью перед собравшимся в полном составе Парламентом и в присутствии Принца, должны были, без сомнения, задеть его своей оскорбительностью намного чувствительнее, чем он это выказал; Принц тем не менее совладал со своим гневом и ничего не ответил Коадъютору. В это мгновение пришли сообщить Первому президенту, что Большой зал полон вооруженных людей и что, поскольку они принадлежат к охваченным такой враждой партиям, не исключено, что может случиться большое несчастье, если не будут срочно приняты меры. Тогда Первый президент сказал Принцу, что он крайне обязал бы Парламент, если бы соблаговолил приказать явившимся вместе с ним удалиться; что Парламент собрался для пресечения смуты в государстве, а не для того, чтобы ее усилить, и что никто не может считать, что располагает возможностью свободно подать свой голос, пока Дворец, призванный быть убежищем правосудия, на глазах у всех превращается в место проведения боевых смотров. Принц, не колеблясь, изъявил готовность приказать своим приверженцам удалиться и попросил герцога Ларошфуко отдать им распоряжение выйти, не нарушая порядка. Сразу же со своего места поднялся и Коадъютор и, стремясь показать, что в этих обстоятельствах с ним должно обращаться как с равным Принцу, сказал, что и он со своей стороны идет выполнить то же самое, и, не дождавшись ответа, вышел из Первой палаты, чтобы переговорить со своими приверженцами. Возмущенный этим поступком, герцог Ларошфуко шел в восьми или десяти шагах позади Коадъютора и еще находился в помещении судебных приставов, когда Коадъютор уже вошел в Большой зал. Увидев Коадъютора, все, принадлежавшие к его партии, ничего не зная о причине его появления, схватились за шпаги, приверженцы Принца сделали то же. {31} Каждый пристроился к своим единомышленникам, и в одно мгновение оба отряда оказались друг от друга на длину их скрестившихся шпаг, но, несмотря на это, среди такого множества отважных людей, охваченных такою взаимной ненавистью и преследовавших столь противоположные цели, не нашлось никого, кто бы нанес удар шпагою или выстрелил из пистолета. Коадъютор, увидев, до чего дошло дело, и понимая, какой опасности он подвергается, вознамерился уйти от нее и вернуться в Первую палату, но, подойдя к двери зала, через которую он туда вошел, обнаружил, что ею завладел герцог Ларошфуко. Он попытался отворить ее силою, но, поскольку она приоткрылась только наполовину, а герцог Ларошфуко не отпускал ее и, когда Коадъютор в нее проходил, притянул снова к себе, тот был им остановлен и притом таким образом, что его голова оказалась просунутой в помещение приставов, тогда как туловище оставалось по ту сторону, в Большом зале. Как нетрудно представить себе, этот случай после всего, что произошло между ними, мог бы ввести в соблазн герцога Ларошфуко и соображения общего и личного свойства могли бы толкнуть его покончить со своим злейшим врагом, тем более что наряду с удовлетворением, которое принесло бы ему отмщение за себя, он отметил бы также за Принца, за наглые слова, только что брошенные тому в поношение. К тому же герцог Ларошфуко находил справедливым, чтобы Коадъютор ответил жизнью за подстроенные им беспорядки, которые, несомненно, могли повести к ужасным последствиям. Но, принимая во внимание, что в зале не дрались и что никто из приверженцев Коадъютора, оказавшихся тогда в помещении приставов, не обнажил шпаги, чтобы его защитить, у герцога Ларошфуко не было предлога к нападению на него, который возник бы, если бы где-нибудь началась схватка. К тому же находившиеся рядом с герцогом Ларошфуко люди Принца не понимали, сколь важную услугу они могли бы оказать своему господину, и в конце концов получилось, что один, не захотев совершить поступок, который мог бы показаться жестоким, а другие, проявив нерешительность в столь значительном деле, предоставили время Шамплатре, сыну Первого президента, явиться с поручением Первой палаты вызволить Коадъютора, что он и сделал, и, таким образом, тот был избавлен от самой большой опасности, какую когда-либо испытал. {32} Герцог Ларошфуко, выпустив Коадъютора и сдав его на руки Шамплатре, вернулся в Первую палату занять. свое место, и одновременно с ним туда же вошел Коадъютор, крайне взволнованный только что избегнутой им опасностью. Он начал с того, что принес собранию жалобу на учиненное герцогом Ларошфуко насилие. Он заявил, что его едва не убили и что его держали в дверях лишь затем, чтобы подвергнуть всему, что его враги пожелали бы над ним совершить. Герцог Ларошфуко, повернувшись к Первому президенту, ответил, что вне всяких сомнений страх отнял у Коадъютора способность здраво судить о случившемся; иначе, он бы увидел, что герцог Ларошфуко не имел и в мыслях лишить его жизни, поскольку не сделал этого, невзирая на то, что долгое время имел возможность распорядиться ею по своему усмотрению; что он действительно завладел дверью и помешал Коадъютору выйти из зала, но ведь он отнюдь не считал, что обязан помочь Коадъютору освободиться от страха и тем самым подставить Принца и Парламент разнузданности его приверженцев, которые стали бесчинствовать, как только он предстал перед ними. К этой речи герцог Ларошфуко присовокупил несколько резких и язвительных слов, побудивших герцога Бриссака, зятя герцога Реца, {33} ответить тем же, и они порешили в тот же день драться без секундантов, но, поскольку повод к их ссоре был общественного, а не личного свойства, она была улажена герцогом Орлеанским, когда они покидали Дворец Правосудия.