Прибыли первые священнослужители, которые будут служить молебны о спасении от болезни. Повсюду слышен стук их деревянных подошв и вкрадчивые голоса. Они, как мухи, собираются в залах и внутренних дворах, их бритые головы отсвечивают черно-синим и лоснятся от жары.

Рюен письмом известил меня, что предполагает приехать вместе с настоятелем через три дня.

Шли разговоры о том, чтобы перенести время Праздника ирисов, но оракулы объявили, что это неразумно. Он состоится завтра, но будет обставлен скромно. Вместо большого застолья устроят вечерний ужин, на который я не приглашена. Главным на празднике будет император, после этого он нас покинет.

Женщины готовят свои наряды: зеленые, белые, розовые, цвета лаванды и сливы одеяния, украшенные вышивкой жакеты и расшитые бисером шлейфы. Прибывают гонцы с коробками, полными сладкого ириса. Женщины из Департамента земель сплетают гирлянды из аира и артемизии, чтобы развесить их по карнизам крыш.

Скроют ли яркие краски наше нездоровье? Смогут ли разнообразные ароматы отпугнуть страшную болезнь?

Уже говорят о заболевших. Один из начальников стражи левых слег в постель с лихорадкой. Минамото, главный советник, и жена губернатора Иё нездоровы.

Дрожащими руками я разложила свои одежды. Я никак не могу решиться отдать в стирку свою белую сорочку: на груди шелк все еще смят, он хранит следы поцелуев Масато. Сегодня утром он написал мне, что постарается ненадолго увидеться со мной во время закрытия праздника. К письму была привязана веточка лавра. Я положила ее под подушку и постаралась успокоиться, вдыхая ее аромат.

После праздника прошло уже три дня. Масато не появлялся. Он известил меня, что его вызвали на водопады Отова из-за каких-то проблем с домом. Мне не остается ничего, кроме как верить ему; я отказываюсь потворствовать своим ревнивым думам, но полна негодования по поводу каждой минуты, когда его нет рядом.

Император завершил подготовку к своему отречению и проводит дни, запершись со своими советниками. Священнослужители во всем великолепии своих облачений спустились с горы Коя. Настоятель прибыл вчера с горы Хией, возможно, вместе с Рюеном; но он еще не навестил меня, хотя обещал. Возможно, он находит приближение ко мне опасным. Должна сказать, что для меня это облегчение.

Сегодня обряд очищения проводился в переднем дворе Сисинден и у ворот Кенрей. Я не присутствовала. У меня усиливаются приступы головокружения, я не могу вынести долгого стояния на ногах в такую жару.

После церемонии ко мне зашла Даинагон. Я никогда не видела ее такой обеспокоенной. Она рассказала, что главный советник Минамото покрылся пятнами. Маги пытались помочь ему, но безуспешно. Заболели две супруги императора, а также придворная дама, ведающая гардеробом императрицы.

Императрица и Рейзей уехали в особняк Ичийё. От Садако нет никаких вестей. Ходят слухи, что император объявит всеобщее прощение в надежде успокоить злых духов, которые, по-видимому, вызвали эпидемию.

Когда-то я возлагала на нее огромные надежды. А сейчас должна быть готовой к возможным последствиям, к вероятности возвращения Канецуке еще до того, как император отречется.

— Такое впечатление, что у вас лихорадка, — сказала Даинагон, глядя на миску со льдом около моей циновки. — Я приведу кого-нибудь из докторов, чтобы вас осмотрели.

— Не надо, — запротестовала я. — У меня только легкое головокружение, должно быть, из-за жары.

— Вам не следовало выезжать из дворца. Именно поэтому вы заболели. — И тут впервые на моей памяти ее глаза наполнились слезами.

— Не надо волноваться. Это совсем не то, что вы думаете, — сказала я с излишней горячностью, потому что она смотрела на меня участливо. Выражение ее лица изменилось. Оно было одновременно нежным и отстраненным.

— Так вот в чем дело, — сказала она. — Я предполагала, что это возможно. — Она взяла кусочек льда и потерла им мой лоб.

Лед таял и растекался, как фальшивые слезы, по моему лицу. Я не хотела, чтобы они смешались с настоящими слезами. Наверное, потому, что у нее самой никогда не было детей, она так долго не догадывалась о причине моих симптомов? А может, она по каким-то своим причинам старалась не замечать их?

И она ответила на мой вопрос, как будто чувствовала его:

— Когда-то давно у меня было такое же недомогание, — сказала она. — Это случилось весной на второй год моего замужества. Даже сейчас запах цветущей сливы вызывает у меня тошноту. — Она улыбнулась печальной улыбкой и посмотрела мимо меня на затейливый узор парчовых штор. — Я потеряла его, — сказала она, предвидя вопрос, который я не собиралась задавать. — Это случилось в один из дней Четвертого месяца. Если бы он остался жив, я никогда бы не рассталась с ним. — В ее голосе прозвучал упрек, который она не могла скрыть, хотя, возможно, мне это только показалось из-за обостренного чувства собственной вины.

— Конечно, нет, — отозвалась я и представила, как она распеленывает свое дитя, хотя этого никогда не было.

— Вы не должны оставаться здесь, — сказала она с горячностью иного рода, и я ответила ей в том же тоне:

— Пожалуйста, не надо говорить, что мне следует делать. И никто не должен знать об этом.

— Как вы можете говорить мне это после стольких лет дружбы? — Впервые я видела ее почти разгневанной.

— Простите меня.

— Вы не должны оставаться здесь, — повторила она, — ради себя и ребенка. Вы сказали об этом своему мужчине?

— Нет.

— Лучше не рассказывать.

Я закрыла глаза и почувствовала, как комната кружится вместе с моими мыслями.

— Вы знаете, что у вас с ним нет будущего?

Почему она так ясно видела то, что я старательно скрывала от самой себя? Почему она и та черная книга как сговорились против моего счастья?

— У вас есть другие обязательства, — сказала она.

— По отношению к императрице? — горько заметила я, думая о сорванной игре в сравнения и о подаренном мне траурном наряде.

— Нет, не перед ней. — Она окунула кончики пальцев в миску с таявшим льдом и провела ими по моим щекам. — Отдыхайте. Утром я зайду.

Я лежала в полной темноте, думая о ребенке, в котором жизнь отказала ей, и о совете, к которому я не хотела прислушиваться.

Меня пришел проведать Рюен. Редко когда я была так благодарна разделявшему нас шелку. Даже если мне особенно нечего от него скрывать, меня раздражает его проницательность. Он обладает особой способностью чувствовать ложь и притворство — умение, которое обострилось за годы воздержания.

Каким образом столь циничный человек оказывается таким наблюдательным, когда дело касается поведения людей? Возможно, что в случае с Рюеном тут не было противоречия.

Однако я редко так чувствовала нашу близость, как на этот раз. Странно, если эпидемия окажется тем единственным средством, которое поможет нам сблизиться.

Я чувствовала, что он напуган. Рюен рассказал мне, что они увидели, когда спустились с гор в город, и заразил меня своим страхом.

Мужчины, торопливо проходившие мимо них с прикрепленными к головным уборам ивовыми прутиками, закрывали лица рукавами одежды. Дома с закрытыми окнами, наполовину опустевшие улицы. Запах жженых трав. Тела в пересохших лощинах и канавах. Он видел лежавшего на спине на куче булыжников мальчика; все его лицо было покрыто гнойными нарывами.

— Помнишь, — сказал Рюен, — как в детстве мы стояли коленями на скамейке в той комнате с земляным полом, помнишь или нет?

Он имел в виду траурную комнату в нашем доме в Мино, комнату, которая пропахла дождевыми червями.

— Да, — ответила я. — Было трудно заставить тебя стоять смирно. Ты был очень непоседлив.

— Я видел, как по полу полз паук. Не знаю почему, но это единственное, что я запомнил.

— Ты был очень юн. — Я сама удивилась прозвучавшей в моем голосе нежности.