— Зайдите ко мне, когда вернетесь. Приходите в любое время. Не имеет значения, как поздно.

Она ушла, а я, дрожа, повернулась к зеркалу, чтобы привести в порядок лицо.

Уходя, я слышала, как звонили храмовые колокола на Сакузен, будто в насмешку над недостатком моего религиозного чувства. Улицы были полупустыми, дома закрыты от жары. Ветра не было совсем, ни дуновения. Колеса экипажей поднимали пыль, и она проникала сквозь занавески.

Я стиснула в руках веер и жалела, что у меня не было талисмана, который уберег бы меня от неприятных новостей. Амулет, волшебная палочка, драгоценный камень — что угодно, лишь бы разрушить препятствия, которые могут помешать нам увидеться. Может, ему пришлось уехать по чьему-то неожиданному поручению? Или он заболел, или сердился. Как иначе объяснить несоответствие между мольбами в его письме и тем, что он не приехал?

Разве только он виделся с другой женщиной — такой, которая требовала его исключительного внимания в ущерб всему остальному. Я припомнила многозначительную непринужденность слуг в его городском доме и в доме на восточных холмах, его сдержанность, когда я спросила его о прошлом.

У меня вспотели ладони, и я была почти готова повернуть назад. Что если я застану его врасплох во время свидания? Нет, это невозможно. Женщины не ходят в дом мужчины одни; это против всех обычаев. Однако, если я могу нарушать правила, почему это не может сделать кто-то другой?

Я ощутила острый приступ ревности, закрыла глаза. Почему меня снова мучает это коварное чувство? Почему во мне снова закипает гнев и рождаются подозрения? Я думала, что только Канецуке и ложь могли вызвать у меня подобные чувства.

Я откинула занавеску, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Откуда-то донесся запах камфары. Дорогу перебежала собака, она тяжело дышала, с ее высунутого языка капала слюна; торопливо прошел человек, прижимая к лицу рукава своей одежды.

Возможно, он просто хотел защититься от пыли. Когда ты охвачен страхом, велико искушение воспринимать каждое явление за знак судьбы.

Не знаю почему, то ли от страха, то ли из желания перебороть страх, я не остановила возницу. Вскоре мы подъехали к воротам. У меня перехватило дыхание, когда он сообщил о моем приезде. В ожидании я откинулась на спинку сиденья и обмахивалась веером.

Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем нас впустили. Когда я вышла из экипажа, Масато стоял во дворе. Он выглядел удивленным, но не растерянным; если я и прервала какое-то его тайное занятие, то он сумел собраться удивительно быстро. Возможность свидания с женщиной казалась маловероятной, потому что во дворе не было видно другого экипажа.

От осознания того, что мои подозрения не имели под собой никакой почвы, у меня закружилась голова, и я покачнулась, когда поднималась по ступенькам в дом.

— Ты нездорова, — сказал Масато, — тебе не следовало приезжать в такую жару, да еще когда вокруг эпидемия. Это очень неразумно с твоей стороны.

Его резкость оживила мои сомнения, я искала в его лице признаки неискренности. Но он выглядел как обычно, хотя за внешними проявлениями заботы я уловила тревогу, которую ощутила во время нашего последнего свидания, когда мы всю ночь провели вместе, занимаясь толкованием зловещих знаков.

— Прости, — сказала я, — мне не следовало приходить.

— Не надо извинений. — Он дотронулся до моего рукава. — Проходи и выпей немного воды со льдом. Мы посидим рядом с верандой, здесь прохладнее.

Я ощутила внезапную боль. Значит, мы не пойдем в его комнату. Мы будем сидеть в этом официальном зале, завешенном китайскими свитками и бледным шелком, будем говорить, как того требует обстановка, на обыденные, пустые темы.

— В моей комнате беспорядок, — сказал он, будто читая мои мысли. — Я вернулся только сегодня утром. Несколько дней я был в отъезде.

Значит, он уезжал, возможно, чтобы увидеться с кем-то. Поэтому не пришел ко мне. Но почему он написал то умоляющее письмо, а потом вдруг изменил свои планы? Эта женщина — я не могла отделаться от мысли, что это женщина, — должно быть, имела на него сильное влияние.

— Мне пришлось съездить на водопад Отова, — объяснил он. И я снова ощутила болезненный укол ревности. Брал ли он туда с собой кого-то еще, как меня когда-то? Он бросил на меня быстрый взгляд, будто ощутив мое беспокойство. — Я переписывался со своими родителями, — сказал он. — Ты знаешь, что они находятся в Исияме. Когда до нас дошли известия об эпидемии, я убеждал их остаться там. Моя мать до сих пор плохо себя чувствует. Вне города они будут в безопасности. Я уговорил их переехать в дом на водопаде Отова на все лето, пока худшее останется позади.

Я сделала глоток ледяной воды, стараясь скрыть свои чувства. Было ли это истинной причиной его отсутствия?

— Я ездил, чтобы подготовить для них дом, перевез туда кое-что из вещей, которые могут им там понадобиться. Сожалею, что не успел тебя предупредить.

Сколько раз Канецуке оправдывался таким же образом? У него не было времени; он вынужден был неожиданно изменить свои планы; он не знал о моих планах. Но почему я допускаю, что Масато так же неискренен, что он изворачивается. Разве есть основания не верить ему, разве я могу уличить его в желании отдалиться от меня?

— Я ждала тебя, — сказала я, а потом сама себя презирала за проявленную слабость. — Сначала твое письмо, а следом эти ужасные новости. Ты знаешь, что император собирается нас покинуть?

— Я услышал об этом сегодня утром.

— И почему все так складывается? — задала я по-детски нелогичный вопрос. — Твои книги предсказывали это?

— Это происходит потому, что сейчас лето, а летом болезни легко распространяются. Такое случалось и раньше и случится еще не раз.

— Как тебе удается сохранять спокойствие? Тебя этому научили книги?

Он посмотрел мимо меня в сад, где пышно расцвела фиолетовая павлония, а вокруг пруда густо разросся тростниковый аир.

— Они научили меня только тем вещам, которые я хочу знать. — Он посмотрел на меня, и я заметила, что он встревожен не меньше, чем я. — Пойдем, тебе надо немного отдохнуть, если, конечно, ты извинишь меня за беспорядок в моей комнате. Ты выглядишь усталой.

Пойти немного отдохнуть. Именно эти слова мне хотелось услышать. Я пошла за ним в его комнату, которая действительно была не убрана, но не настолько, как можно было бы ожидать.

Это была та самая комната, которую я все эти дни себе представляла, хотя теперь я видела ее при косых лучах вечернего солнца. Такая же просторная, с теми же решетчатыми окнами, широко открытыми, чтобы уловить самое легкое дуновение ветерка, та же лакированная доска для письма, те же зеленые ширмы. И везде по всей комнате раскиданы одежда, бумаги, свитки; пара сапог для верховой езды валялась в одном углу, деревянный поднос с чугунным чайником и одной наполовину пустой чашкой — в другом.

— Извини, — сказал он, — ты видишь, я не ждал гостей.

Конечно, он не мог и представить, какое облегчение это мне принесло.

Он прошел к постели, раздвинул занавеси и расправил халат, чтобы мы оба легли.

— Иди сюда, — сказал он. Он приблизился ко мне, снял с меня халаты и бросил их прямо на пол: зеленовато-синий, потом бледно-зеленый, потом белый, темно-розовый и светло-розовый цвета; наконец, я осталась в тонкой сорочке, такой прозрачной, что от смущения я залилась краской.

— Как прелестно ты выглядишь в белом, — сказал он и дотронулся своими тонкими пальцами до моих сосков. Потом наклонился ко мне и поцеловал их через кисею так крепко, что я едва устояла на ногах.

Затем он снял свои мягкие коричневые одежды (должно быть, я помогала ему, хотя я этого не помню) и остался, как и я, в простой белой сорочке. Я дотронулась до него, его соски были видны сквозь тонкую ткань, мы оба дрожали, а позже, когда мы уже лежали в постели, я заставила его плакать.

Почему он плакал, а я нет? Мог ли он в этот момент, поднимая мои бедра и входя в меня глубоко, чувствовать зачатого нами ребенка? Я отвернулась, чтобы он ничего не заметил, но не сомневалась, что он знал о нем, понимал причину моей сдержанности. Когда он положил голову мне на грудь и я почувствовала его слезы, я не позволила себе плакать. Я поплачу потом, когда его не будет рядом. И вот я пишу эти строки, плачу и вспоминаю нашу встречу. Его руки на моих плечах. Его изогнутую спину. Его бедра.