На берегу толпились зрители: стайки девушек в ярких платках, наверное, выглядывали женихов, ведь в потешных армиях собрались сыновья вождей и самых видных дружинников. Тетки-селянки посмеивались и щелкали орешки; зрелые мужи, вспоминая молодость, травили байки и на свой лад напутствовали молодежь. Только один человек, согнувшись под долгополой лисьей шубой и опершись на костыль, стоял в стороне от общего веселья, не присоединяясь ни к одной компании. И его можно было узнать сразу — старший сын Вадана, лишенный наследства из-за телесной немощи.

Оба кнезича здесь… это показалось интересным. Любит ли старший младшего или ревнует, таит обиду? И на что пришел посмотреть сегодня — на его победу или поражение? Озавир спустился к реке и остановился рядом с юношей. Тот тоже узнал нечаянного соседа и, почти не оборачиваясь, кивнул, вежливо поприветствовав:

— Здравствуй, южный гость. Весело ли тебе на нашем празднике?

Впрочем, тон оказался не приветливым и не праздничным, юноша был сердит и раздосадован, что его уединение нарушили, но Озавир сделал вид, что ничего подобного не заметил.

— Здравствуй и ты…— он чуть запнулся, припоминая имя: в отличие от младшего сына, старшего кнез вспоминал редко и по имени почти не называл, — славный Ярмил.

Тут мальчишка дернулся и обернулся, широко раскрыв глаза: с чего это он вдруг славный?

Мальчишке, да еще и такому хилому, по умгарской традиции никакого величания не положено, пусть он чей угодно сын — сам-то не заслужил, но ведь чужеземец знать таких тонкостей не обязан? И Озавир нарочно вставил вежливое обращение к первородной орбинской знати, которое по-умгарски звучало и вовсе вызывающе.

— Не думаю, что я хоть чем-то славен, — нашелся наконец юноша, — разве тем, что никто обо мне не помнит.

— Ничего, ты молод, еще прославишься, тогда и запомнят.

Он усмехнулся, мол, болтай дальше, глупый изнеженный чужестранец, но Озавир предпочел опять не заметить и продолжил:

— Не подскажешь, в чем суть игры, которую эти молодые люди затевают?

— Ясно, в чем. По снегу круг очерчен, видишь?

Озавир пригляделся и правда заметил, что поле сражения ограничено кругом, выведенным бороздой в снегу. Один парнишка из строителей крепости как раз обходил его и густо сыпал в борозду золу из мешка. Круг был неровным: крепость оказалась ближе к краю, а основное пространство оставалось нападающим для маневра. Теперь о правилах догадаться было несложно, но Озавира и не занимали правила.

— Надо врага за круг выгнать, — сухо закончил мальчишка. Видно, все еще надеялся, что чужак отвяжется, уйдет.

— И чего в этом сложного? — Озавир сделал вид, что разочарован. — Была бы сила, а толкаться все умеют.

— Нельзя толкаться! Руками и ногами врагов трогать нельзя, только снежками. А это непросто! Тут с умом надо, не силой…

Рассердился. И на то, что чужак родные обычаи ругает, обиделся. Хорошо…Мальчишка людей сторонится, угрюмый вид напустил, а чуть тронь — вон как ярко отзывается. Зацепить его будет несложно.

— А, раз не силой, почему сам не играешь?

Мальчишка аж задохнулся от неожиданности и замолчал. Но Озавир и не собирался ждать, пока он опомнится, сам ответил на свой вопрос.

— Боишься, что выиграть не сможешь? Но ты ведь и не пробовал? Если нужен ум, хитрость, то, может, и у тебя бы получилось? А если и нет, так не все побеждают, но можно играть просто ради удовольствия.

— Брать крепость ради удовольствия? — юноша смотрел на него удивленно, как на сумасшедшего.

Конечно, варвары, вроде умгар, ни одной игры не затевают, чтобы просто повеселиться — они должны побеждать, доказывать свою силу и право. А этот мальчик вряд ли избалован хоть какими-то победами. Без полной уверенности в том, что блеснет и всех удивит, ни в какое дело он не сунется. Озавиру стало жаль кнезича, несмотря на то, что сам же хотел расшевелить, обольстить и использовать.

— Не любишь бегать и валяться в снегу просто так, — он понимающе кивнул. — У меня сын твоих лет, тоже не любит.

Взгляд кнезича сменился с удивленного на недоверчивый: откуда, мол, у тебя взрослый сын? Не в первый раз такое. Худой, гладко выбритый, с белой лентой в волосах, Озавир казался умгарам не то ребенком, не то женщиной. Шукша, старый слуга, не раз советовал бросить орбинские привычки каждый день скоблиться и кудри чесать. Меньше, мол, прихорашивайся, тогда и за своего примут. Но он не собирался быть «своим» среди дикарей, он — голос Орбина, вот и пусть видят орбинита. Подрезал волосы, чтобы проще мыть — и только.

Так что о возрасте его спрашивали частенько. Думал, и этот юноша сейчас спросит, но нет, смолчал. Спросил совсем другое:

— Твой сын болен?

— Нет, просто не любит возню и драки. Говорит: это для дураков.

— Не любит, — кнезич презрительно скривился. — Оттого вы, златокудрые, такие слабые. Как женщины. Йенза говорит, боитесь всего, даже собственной магии. Был бы я магом!..

— Всех бы сразу победил? — наивный ребенок…

Порой все умгары казались слишком наивными, бесхитростными: приняли чужака как родного, пустили в столицу и даже не приглядывают: броди, где хочешь, делай, что вздумается… Ну да, гость для варваров и есть самый близкий, свято почитаемый. И сам ничем хозяину навредить не может, пока не покинет его землю. Добрые законы-то, чистые… А Озавир что делает? Как раз вред хозяину и творит… или все-таки не вред?..

И точно ли за ним не приглядывают? Может, Булатный и прост, но вот орденский маг-то вряд ли… ох, не обмануться бы. И самому себя не перехитрить.

— Побеждает все равно не маг.

— А кто же? — губы кнезича кривит недоверчивая улыбка.

— Кто умнее: не воин в поле, а командующий, планирующий в своем шатре битву. И не маг, швыряющий силу почем зря, а ученый, который знает, куда приложить малую силу, чтобы многого достичь.

Мальчишка кивнул и замер — задумался. Озавир тоже замолчал: пусть подумает. Пусть сам, своим умом дойдет, что все это для него значит, какие открывает возможности.

Но долго молчать не стал — указал снова на играющих:

— Да и вообще, зачем воевать-то? Война — не самое достойное дело: кровь, боль, смерти. Убивать легко, а кто потом пахать и сеять будет? Чем хуже, например, города строить, дороги? Или посадить сады, чтобы цвели круглый год. Или людей лечить, чтобы не болели…

Пока он говорил, кнезич возил костылем по снегу, будто вычерчивал что-то, но последнее, видно, было слишком для него — резко перестал, ударил палкой в середину рисунка. И даже выпрямился.

— Врешь ты все, чужестранец, не цветут сады зимой! И люди все равно болеют и умирают.

Зря поторопился! Перегнул — сейчас мальчишка развернется и уйдет, не желая больше разговаривать с чужаком, который тычет в нос его увечьем и бередит рану. А второго раза вот так свободно поговорить с кнезичем может и не быть. Озавир, досадуя на себя, не знал, что ответить. Может, теперь лучше вообще молчать? Быстрее забудется… Но кнезич не уходил, ждал ответа. Даже в глаза заглянул — и тут стало ясно: попался. Почуял для себя что-то ценное. Что ж, тогда пусть узнает больше.

— В Орбине тоже бывает снег и холод, не как у вас, конечно, редко, но бывает. И по берегу реки иногда намерзает лед. А вокруг главной площади все равно цветет сад. Все потому, что под землей проходят трубы с водой. Зимой воду нагревают, чтобы растения не мерзли. И, конечно, за садом ухаживают люди, умные, ученые. О цветах они знают гораздо больше меня. Другие ученые строят дома, высокие, вон, как те сосны, с большими светлыми окнами. Третьи — мостят ровные дороги…

— Должно быть, чудное место — этот ваш Орбин, — перебил его мальчишка. Он по-прежнему недоверчиво ухмылялся, но уже было заметно, как заинтересован. Только вид делает, что ему, мол, все эти чужеземные штучки не нужны.

— Да, чудесное, — Озавир улыбнулся, — У нас есть те, кто очищает воду и плавит металл, кто красит в яркие цвета ткани и кожу, варит мыло. И лечит людей.

Он замолчал. Но мальчишка тут же вскинул взгляд в ожидании продолжения. Он, наверное, сам не знал, сколько в том взгляде было надежды.