К Михею он питал скрытую приязнь - ведь Михей зарубил самого Мирона. В тридцатых годах, строя силосную башню в совхозе, Жорка познакомился с командиром отца, Спиридоном Есауловым. Поэтому, когда во двор вошел Спиридон, полицейский уважительно поздоровался с ним и ушел в сад - пусть побеседуют братья.

Спиридон возглавил колхоз имени Тельмана, объединенный с совхозом "Юца" под новым именем.

У Семнадцатого источника он пил воду. Подошли немцы и тоже напились. Из их слов он понял, что от самой Германии им не встречалась такая вкусная минеральная вода - недаром спешили покорить мир. Спиридона тянуло к немцам, он заговаривал с ними, курил и волновался, как переодетый тигр в оленьем стаде. Как формировать сотню, когда он не знает почти никого? И направился к брату Михею.

- Эге, да ты совсем постарел, братец! - сказал Спиридон, не зная, с чего начать, ведь брат отрекся от него. - И костылик при тебе!

- Здорово, Спиря, вот гость нежданный, откуда?

- Да все оттуда - с исправления.

Братья помедлили и расцеловались - два полковника, два председателя колхоза.

- А ты ничего, не гнешься! - радовался встрече Михей.

- Тюрьма не курорт, а кормит.

- Уля, принеси вина, что я смудрил. Иван, руби индюка, гулять будем!

- Поздно, - сказал Спиридон. - У атамана я был.

- Приходил он сюда.

- Кончать тебя будут.

- Еще успеем выпить.

- Какой ты питок - как из гроба. Отступать не захотел?

- При смерти лежал.

- Завтра повезут тебя на казнь.

- Ну, ворон, раскаркался, пей да поминай брата песней! Про сына Василия слыхал?

- Фоля рассказала. Сам себе подавал команду. Герой... Все-таки дураки вы... Я на фронт просился из тюрьмы - не пустили.

- Иван, принеси газету! - сказал Михей.

Иван подал Спиридону газету с указом и статьей о Василии. Спиридон почитал, бережно спрятал газету в карман.

- Чего делать собираешься, Спиридон? Воевать больше не думаешь?

- Хватит, повоевался на своем веку.

- К немцам служить пошел?

- Я человек вольный, дай отдохнуть от Советской власти.

- А ко мне чего пришел?

- Проведать, брат все же. Завещание принять, может, отпишешь чего. Должок старый вернуть думка была.

- Какой должок?

- Когда брали вы нас в Чугуевой балке, обманул я власть - не все оружие сдал. Смазывали пулемет хорошо, покойный Халипов смазывал, патронов тысяч пять.

- Место помнишь?

- Найду.

- А как же мы взяли вас тогда?

- Прошляпили мы, песню слухали, а отрыть пулемет не смогли.

- Принимаю должок. И дарю его тебе. И еще тебе, - он протянул брату давний подарок Глеба, браукинг-кастет. - Пулеметчики нужны?

- Да, видать, понадобятся.

- Игнат Гетманцев, егерь. Вот и поквитаешься за Василия. И есть тут одна девка, Крастерра Васнецова. Маленькая такая, полненькая, а волосы, ровно твоя дочь, красные.

- Постой, постой, я ее видал, она под танки с плакатом лезла!

- Она! Я тебе дам записку, ты свяжись с ней, девка огонь, большой силы, это тебе второй пулеметчик. Она должна в "Горном гнезде", санаторий такой, установить красный фонарь для летчиков, ты помоги ей, девка еще неопытная, а ты медные трубы прошел, вот и справишь помин по сыну. Сделай, Спиридон, я за тебя бога буду молить на том свете.

- И бога уже вспомнил? Ты же его не признаешь!

- Для такого дела божеского признаю.

- Самолеты навести фонарем?

- Ага. Госпиталь там генеральский. Важная свечка будет Ваське.

- Ну пиши бумажку к этой... Крастерре - это что же за имя? Будто змея!

- Хорошее имя, и береги ее, я чую, она для партизанства рождена, я ее давно знаю, она в детстве у матери Февроньи Горепекиной наган стянула. Из детдома убегала. Ну, кто еще? Вот Иван, у него и фамилия наша, и отчество твое - тоже солдат. Попробуй Митьку Есаулова. Марию нашу знаешь - баба верная. Афоню Мирного помнишь? Сынишку его младшего - старший на фронте Кольку я послал к своим, если вернется - тоже тебе боец.

- Что же ты мне детей да баб с девками суешь в войско?

- Какое ни есть, а войско!

- Завтра, Миша, будет твой час, ты бы бежать попробовал, чего ты ждешь?

- Вот тебя ждал, завещание передать. А бежать сил нет - я только до хаты могу дойти, и то с передышкой. А вон, видишь, полицай сидит? Савана Гарцева сынок. Враг лютый. Его отец, помнишь, застрелил отца Крастерры, Васнецова, что конями тогда правил. Парень с характером, будь осторожен, и берегите от него Крастерру, он уже зарубил одного человека в станице. Еще один пункт тебе в завещание: Лермонтова не забыл?

- "Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром, французу отдана!" - поднял голову Спиридон, помнивший множество стихов поэта со школьной скамьи.

- Как бы его немцы не взорвали. Или в Германию увезут. Попробуй спасти.

- Ладно, Минька, не тревожься, сделаем.

Заскрипели колеса. По улице Глеб везет глину на тачке.

- Зайди на минутку! - крикнул Спиридон через стенку.

- Некогда, фундамент обваливается, подмазать надо! - ответил Глеб. Завтра.

- Завтра будет поздно!

- Вечерком забегу!

- В дом вселился... пускай едет, - говорит Михей.

Ульяна подала обжаренного в жиру индюка. Спиридон ел жадно - еще не отъелся после казенных харчей. Михей подливал ему вина. Иван сшибал палкой спелые яблоки и груши, брезгуя деревьями, поваленными танками. Спиридон обтер руки о виноградные листья, потом об штаны, дрогнула его рыжая борода:

- Как же это, браток? Росли, бегали, косили, воевали, а теперь, получается, все?

- Все, брат, время. Не горюй, доживи до победы - я на золотом коне прискачу в станицу, я только подремать на часок прилягу, а ты песню споешь на прощанье.

- Сейчас?

- Завтра... или когда там...

- Слушай сейчас, а то завтра не услышишь. Какую тебе?

- На Куре-реке, - подумав, сказал Михей.

Спиридон негромко запел:

Ой да на заре то было,

На заре было на утренней,

Денечка прекрасного,

Солнца ясного.

Собирались там у нас казаченьки

Во единый круг.

Во кругу стоят храбрые казаки.

Ой да кто из вас, братцы,

На Куре бывал, про Куру слыхал?

Отозвался один казак молодой,

Про ту сторону казакам сказал:

Уж вы, ночи мои, ночи темные,

Надоели вы мне, надокучили,

Долго мне в ночах на часах стоять,

Царю-батюшке караул держать.

Проглядел я свои быстры глазушки,

Простоял свои резвы ноженьки...

На Куре-реке мне теперь не быть,

Коня ворона не в Куре поить

Мне поить коня за Неволькою

И скакать в седле - гробу тесаном.

На Куре-реке служба тяжкая,

Служба смертная, служба царская...

Спиридон выпил, налил и предложил брату:

- Ну, выпей со мной хоть наперсток.

- Пей, друзья, покамест пьется.

- Мать встретишь, приголубь.

- Нету там встреч! - сказал непреклонный коммунист. - Вино забери, похмелишься. - И словно скомандовал: - Ступай, час добрый! Постой, ты же мне так и не рассказал, где ты был последние годы, Фолю таскали в НКВД, и я догадывался - не бежал ли ты?

- Долго рассказывать... время не позволяет... потом расскажу... при случае... В Париже и Мадриде был...

"Эдельвейсы" вышли из палатки на лугу, легли, как буйволы, в нагревшуюся речку, стремительно закипевшую у их голов.

Полицейский ушел. Но на костылях далеко не убежишь. Ульяна жиром заплыла. Может, один бы и ушел, но без нее он беспомощен теперь, а она и нужна, и ядро на ногах. Теперь же пусть сама расплатится слезами потери за то, что повернула коней назад - надо было хоть мертвого, но увозить Михея. Однако хорошо, что вернула: немного навару с мертвого, а тут он сегодня прекрасный денек прожил - и Кольку с Крастеррой нарядил, и брата к делу пристроил. Ульяне, он понимает, не хотелось уходить с насиженного места от живого к холодному, дома стены помогают, а там и места не пригреешь. И Михей, точно самоубийца, мстительно думал о предстоящем горе жены - от его гибели. Теперь он понял мать Прасковью Харитоновну, которая на себе вымещала зло на других - трудом, бережливостью, недосыпанием. Эта черта присуща и ему. Но он умом гасил в себе злость. Чего ей мстить, Ульяне? Недалекая, покорная баба. Прожила она за ним, как за каменной горой. Подружки завидовали ей, а что видела она, что узнала? Прожил Михей на ветру, на коне, в схватках, а она просидела, ковыряясь на грядках, в теплом углу.