Спасительная бутылка. Она оказалась в кармане. Сели под главное дерево, матку сада, выдолбили стаканчик из крупной зеленой груши, выпили и закусили стаканчиком.
Марию душила жалость-гадюка, вползающая в сердце.
- Насовсем или так? - спрашивает она.
- Думал, насовсем... - Из гордости, чтобы не подумала чего, заторопился: - На пасеку пойду, деда Исая проведать - сколько же ему лет?
Дрогнул подбородок Марии:
- У меня тут конь в бедарке, туда же еду за корзинками.
Резво бежал сытый конь. Мягко покачивалась рессорная таратайка. Летний день хорош. Глебу захотелось править конем. Вдруг открылся до самого горизонта бело-розовый пламень. Долина роз.
- Цветками, что ли, занимаетесь?
- И цветками, курортам продаем и в парфюмерию.
С утра захмаривало. В пересохшей земле змеились трещины. Сухо чиркнула над горами молния. Крупные капли монотонно застучали по дороге и травам. Мария накинула брезент на двоих.
Экипаж тесен. Жжет нежностью тугое бедро Марии. Пахнут мокрые пшеничные волосы, одуряют воспоминаниями. Он и башлык старинный сохранил в скитаниях, а она, ровно городская девка, в коротком узком платье. Свет белый без нее пуст. Имей он хозяйство, прожил бы и один, конями да коровами утешался бы. А так жить не сможет. Уныло вздрагивало сердце.
- Мужа имеешь или так живешь? - спрашивал с нехорошим волнением.
- Зачем тебе знать? Сколько же мне быть разоренным гнездом, а тебе коршуном? И дети выросли, и мы другие стали... Ты чего? Эх ты, казак!
Она положила его на мокрую траву, брызгала дождевой водой в лицо. Ему было плохо.
Гроза пошла на Юцу. Повеяло свежестью с умытых полей. Глеб очнулся. Ехали шагом. Мария на ходу сорвала поздний лазорик, что безбоязненно вырос близ дороги.
- На, отвык от наших цветов в Азии.
Но он и цветок уронил, колесо в лепешку его раздавило - красная капля на грязной дороге. Показался голубой городок пасеки.
- Маруся...
- Не надо, Глеб, понимаешь, теперь все, поздно...
- С кем ты живешь?
- Не важно, с тобой уже не могу. Митьке ты помогал - с ним и знайся. Мне налево.
Он слез и поплелся к пасеке. Погостив у деда Исая, двинулся на табор косарей.
Синий ветер свежо охладел. Неприютно Глебу, никому не нужен. Но и признать невозможно, что Мария чужая, - и поэтому продолжал ходить, дышать, говорить. Намотавшись за день, косари хлебали похлебку, равнодушно расспрашивали станичника о дальних странах и, не дослушав, отваливались на пахучее сено, засыпали.
Они в самой чудесной стране - дома.
Никнут травы. Глохнет степь ночная. Снова земля стала небом вспыхивали бесчисленные светляки. Ночью с горы покатилась луна. Глеб пошел в степь. Блеснула у, копны коса. Зачем-то взял ее с собой. Потом заметил: косит. Сонные травы в звездах ложились ровно - не забыл крестьянской науки. Вспоминал свою встречу с Марией в кизиловом лесу в дни пастушества.
Что делать? Третий роман давно кончился, а четвертый не получался.
Вчера затеплилась тайная мысль идти в колхоз пастухом. Михей советовал, обещал походатайствовать. Но на кой шут ему колхоз без Марии? Вжикала сталь. Глеб торопился, словно там, за морем травы, которое нужно проплыть стальным веслом, был блаженный берег.
Кто виноват? Что делать?
Все пошло на распыл - хозяйство, семья, здоровье. Думал, конца-краю ее любви не будет, а вот уже и конец всему. Как цветки мотыльку, давалась ему эта любовь. Сколько бегала она за ним еще в детстве, молилась на него в юности, просила, как собачонка! Сколько натерпелась с детьми потом!
Да, жаль, что не течет вода вспять, а то бы и он жил по-иному. Все еще вспыхивала ревность. Раньше за такие дела плетью, шашкой - кровью смывали гнойную сукровицу позора и бесчестья: муж вернулся, а она рыло воротит!
В песне, что пели женщины в саду, дальше говорилось:
Вот год прошел, казак стрелою
В село родное прискакал.
Навстречу шла ему старушка,
Слезливо речи говорит:
- Напрасно ты, казак, стремишься,
Напрасно мучаешь коня,
Тебе казачка изменила,
Другому сердце отдала.
Свернул казак коня налево
И в чисто поле поскакал.
Он снял с себя свою винтовку
И жизнь покончил навсегда.
Да, как ни живи, от смерти все равно не откупишься. Дума за горами, а смерть за плечами. Антон Синенкин выстрельнул в себя - не копнулся. Казак Огнеедов, что жену за клинок променял, взошел однажды на гору Джуцу, выпил, покурил и повесился на лыче. Троюродный брат Глеба Семен Игумнов жил долго, легко, с песнями и удачей. Всегда помнил себя ловким, скорым, красивым. Как-то задержался у осколка зеркала, вмазанного в глиняную стену хаты. Седой, усталый, дряблый. В хату как раз вошла соседка и услыхала: "Фу, до чего же я стал некрасивый, и смотреть тошно!" Побрился, прифрантился, выпил стакан омолаживающей араки, и через два дня нашли его - покончил в красивой кизиловой балке - не захотел быть никому не интересным.
Какую бы долгую и развратную жизнь ни прожила Мария, все равно ее скелет будет гнить в земле, оскалив белые подковы больших зубов, - оскал этот знаком ему. И всем ж а б а с и с ь к у д а с т.
Так чего же медлить? По крайней мере, похоронят в родной земле, и сумеет ли она не голосить у гроба! Вот и маузер сгодится, если уцелел в подземелье, - только выкрасть надо. Мир ушел, как уходят поезда.
Луна быстро катилась вниз. Слабее турчали степные сверчки. На заре он бросил косу - полдесятины вымахал, жадно напился из родничка - бурные ключи вихрили песчинки - и зашагал в станицу добывать маузер.
ПЛАН "БАРБАРОССА"
В основе гербовых слов Р у с ь, Р у с и я, Р о с с и я - понятия русый, светлый, красный, рыжий, рудый (р у д ь - кровь, при этом и р у с ь, и р у д ь указывают и на движение, течение реки, крови). Древнеславянское р у с ь, к р а с н о е попало и в языки германских племен. Так, один верховный правитель немецких народов назывался Б а р б а р о с с а, то есть рыже-, светло- или краснобородый.
Немецкий император Фридрих I Барбаросса утонул в Крестовом походе семь столетий назад.
Б а р б а р не только борода, но и в а р в а р - варвары и были бородатыми. О значении бороды говорить не приходится, вспомним хотя бы Петровскую эпоху.
Адольф Гитлер, австрийский немец Шикльгрубер, носил под носом черную латочку квадратных усов, а вместо бороды шарф и галстук. Однако борода крестоносца не давала ему покоя. К тому же в начале XX века слухи об утопленнике были опровергнуты: оказалось, что Барбаросса не утонул, а скрылся в недра легендарной горы Кифхойзер, где продолжает, как прилежный мастеровой, обтачивать и шлифовать свою любимую идею - мировое господство Германии. Временами император спит, потом из недр горы вновь слышатся глухие стуки - работает, кует, точит. И отзываясь на эти подземные сигналы, куют танки и пушки кузницы Рура, пока Адольф Гитлер прилежно р а с ч е с ы в а л бороды-теории своих предков, варваров, вандалов, завоевателей Рима, Иерусалима, Константинополя.
Только зря он забыл - или плохим филологом был, не знал этимологии, что ли, - что Р о с с а главным образом не цвет бороды, а цвет и имя Р о с с и и, К р а с н о й, С в е т л о й, и связываться с этим русским, красным не с руки, что знали еще магистры Тевтонского ордена.
Идею мирового господства лелеяли и грели многие народы. Сарматы, гунны, скифы, финикийцы, вавилоняне, персы, шумеры, евреи, монголы, арабы, турки, римляне, французы, испанцы, португальцы, голландцы, англичане, шведы, немцы - и кончили тем же, чем кончат сионисты и великоханьский Китай, провалом, конфузией, - с чем так же не посчитался вышеназванный Гитлер.
С рыцарской беззастенчивостью он оповестил мир о своем плане - план "Барбаросса" - и ударил киркой в гору Кифхойзер. Гора раздвинулась, и длинная многовековая борода старого императора поползла по Европе, с запада на восток, - двести с лишним дивизий.
Под диктовку Рудольфа Гесса фюрер написал "Майн кампф", а его другой подручный Геббельс по собственному почину создал "Немецкий дневник". Суть их сводилась к следующему:
