Гений Шпенглера вылился в открытие, суть которого не понято и не оценено по настоящее время: изощрённой рефлексией фаустовской души Освальд Шпенглер выявил фаустовского человека - новый психологический тип гоменоида, создавшего свой фаустовский мир, где фаустовский человек выступает основным представителем и носителем собственной идеологии, господствующей в современном мире, и где философской конституцией положена европейская концепция человека как члена человечества. Фаустовский человек появился как человек в силу того, что ощущение всемогущества разума переросло в императив покорения и воплощено в цель завоевания природы. Покорение и завоевание стали опорными интенциями фаустовского человека, образовав ведущую доктрину материалистической парадигмы, ставшую центром кристаллизации человеческого сообщества; главную черту фаустовской картины мира Шпенглер определил: "...как духовную волю к власти". Доктрина покорения внедрилась в психологию фаустовского человека настолько, что стремление к неведомому, страсть к новому, влечение к неизвестному воспринимаются как подсознательные инстинкты натуры. В материальном мире для человека не стало преград; корысть, слава, власть, - эти побочные суррогаты разума,- в действительном мире сориентированы на овладении и господство над материей. Шпенглер высказал гениальную истину: "Бесконечное пространство есть идеал, непрестанно взыскуемый западной душой в окружающем её мире" (1993, с. 338). Рациональный метод, - квинтэссенция всемогущества разума, - в соответствии с материалистическом правилом был возведен в доминанту и стал довлеть над идеей; духовные методы - воля и власть - подчинили и растворили в себе самого человека, и, превращая волю и власть из средства в самоцель, фаустовский человек самого себя превращает в средство. Человек средство человека таков товарный знак фаустовского человека в материалистической парадигме, ибо фаустовский человек есть идеал героя и завоевателя. В фаустовском обществе высшим авторитетом, покрывающим своим абсолютом всё существующее, выступает смерть, и жизнь имеет смысл только в ценностях смерти, а Бог слагает дополнительную опору в жизни, но своё значение раскрывает единственно через смерть; Бог нужен фаустовскому человеку при условии, что он обеспечит жизнь после смерти.
В виду обширности и специфичности фаустовской проблемы, зачатой Шпенглером, я могу лишь указать на духовную, подходящую к теме ведущейся беседы, сторону, которая раскрывается в единственно доступном для неё ракурсе - в христианском аспекте. Шпенглер утверждает: "Не христианство переделало фаустовского человека, а он переделал христианство, и притом не только в новую религию, но и в направление новой морали. "Оно" преображается в Я, концентрирующее в себе весь пафос средоточия мира, на чём и зиждется таинство личного покаяния. Воля к власти, обнаруживаемая также и в сфере этического, страстное желание возвести свою мораль во всеобщую истину, навязать её человечеству, переиначить, преодолеть, уничтожить всякую иную мораль - всё это исконнейшее наше достояние" (1993, т.1, с. 527-528). Итак, фаустовская религия и есть тот атеизм, который приписывается Фейербаху, а физиологическим раствором для фаустовского человека стала торжествующая ныне демократия демоса
Но и в духовном плане фаустовской стихии человек обязан функционировать в материалистическом режиме, что и осуществляется им через духовную инстанцию разума. В западной концепции разум выступает полномочным представителем человеческого духа и единолично осуществляет человеческую деятельность в природной среде обитания, став основным материалистическим рычагом духовного творчества. Всемогущество разума стало тем магнитным центром, который смог стянуть в одну концепцию всю разрозненную массу знаний о человеке, приобретённых немецкой философией в её звёздный час. Для фаустовского человека данное всемогущество завязано на способности насытить потребность человека во внешней среде, - как пишет Несмелов: "...в начальном познании собственно выясняется лишь то, что может дать внешний мир человеку и что может человек получить от него". В этом находит себя тезис Шпенглера о "бесконечном пространстве", являющегося "прасимволом" фаустовской души и гештальтом западного миросозерцания. Из всех разнообразных содержаний и значений сознания, и разума в том числе, данных гениальными постижениями И. Канта, материалистическим приоритетом обладает функциональная сторона разума, направленная на внешнее "бесконечное пространство", и мало связанное с внутренними, всегда индивидуальными, характеристиками разума. Философия этого подхода досконально разработана Фихте и стала основным законом немецкой модели человека, а воплощённость и укоренение в реальную действительность этой модели, воочию становит высочайшее историческое значение европейской концепции человека, в чём она онтологически превосходит русский макет человека через индивидуальную личность, что остаётся перспективной возможностью будущего. Хотя именно на этом основании антропософский контекст русского человека превалирует над западным вариантом, и в разрезе основного вопроса антропософии - отношения веры-разума - духовные призы остаются за русской стороной.
Соблюдая своё материалистическое реноме, разум, обычно, не отделяется от мысли, знания или познания, и без остатка растворяет их в себе, но при этом, измышляя из себя последнее основание истинности, максимально отстраняется от веры как неразумного знания, тобто незнания. Возведение веры в незнание есть наследственная черта материализма, ибо на этом сооружается постамент всемогущества разума, и из этого исходит спинозовский тезис, навлекший на себя гнев Льва Шестова, - "Quam aram parabit sibi qui majestatem rationis laedit?" (Какой алтарь уготовит себе тот, кто оскорбляет величие разума?) Статус незнания для веры необходим настоятельно при материалистическом разуме как то "или", по отношению к которому удостоверяется верховенство своего "или"; вера потребна для материалистического разума как образ противоборца, и без мыслимого противоречия веры и разума немыслима сама система. Невзирая на шопенгауэровскую редукцию воли, отношение вера-разум остаётся основным вопросом антропософии, но решаемый по разному. Фихте поверхностным образом вывел органическое единство веры и разума, но в эзотерическом подполье своего широкомыслия сохранил доводы к тому, что откровение есть познание веры, а основной вопрос антропософии разрешился у него так, что величие разума заслонило веру; Фейербах решительно развёл веру и разум по разным углам, но остроумно соединил их в любви к человеку; лютеровская анафема разума есть другая характеристика того же материалистического противоборства. Немецкая концепция человека постановкой основного вопроса антропософии придала последней наукообразную форму, а решение поднесла в материалистическом стиле, хотя правильнее сказать, что решение основного вопроса привело немецкую концепцию человека к материалистическому исходу.
Идеалистический вариант концепции человека был создан русской духовной мыслью, но в отличие от западного, он не был воплощён в историческую действительность, и остался в анналах философии. Прекрасный и своеобразный реферат русской антропософии сделал Н.А. Бердяев: "В "я" акт познания и предмет познания - одно и то же. Это хорошо понимал Фихте. Моя личность не есть готовая реальность, я созидаю свою личность, созидаю её и тогда, когда познаю себя, я есть прежде всего акт. Уже греки видели в познании самого себя начало философии. И на протяжении всей истории философской мысли обращались к самопознанию, как пути к познанию мира. Но что это было за самосознание? Было ли это самопознание вот этого конкретного человека, единственного и неповторимого человека, было ли это его познание и познание о нём? Думаю, что это было не познание о нём, а познанием о человеке вообще. Самопознающий субъект был разумом, предметом его познания был человек вообще, субъект вообще. Общее познавало общее, универсальное познавало универсальное. Сам познающий себя человек стушевался, в нём оставались лишь общие черты, исчезало необщее выражение лица" (1991, с. 316). Идеалистическая сущность русской концепции выходит в первую голову из того, что из трёх главных антропософских категорий основной упор здесь был сделан на веру, в противоположность немецкой вариации, где ведущим звеном теоретически был обозначен разум, а практически им стала воля (фаустовский человек). Незнание, тобто отсутствие знания, есть материалистическая формула веры, и последняя не может входить в концепт разума, который суть данность познания, тобто присутствие знания. А между тем отсутствие знания часто сопровождает присутствие знания, и может наличествовать как предикат познания или аргумент мысли (к примеру, отсутствие тепла есть признак холода, отсутствие суши есть аргумент наличия моря, и прочая), ибо факт отсутствия требует факта присутствия и отсутствие не может существовать вне наличия присутствия, поскольку требуется знать что отсутствует. Тогда как факт наличия знания вовсе не требует факта отсутствия, и в этом заключено противоречие, коренящееся в природе материалистического разума или рационального знания.
