— Кто это придумал?

— Поступило из закрытого НИИ. Есть постановление правительства. Потому меня и прислали.

— Выплавить можно всё, а дальше… Есть ещё что-нибудь?

— Есть заключение специалистов, что сплав не деформируется.

— Ну, а я что могу сделать?

Ответа он не получил и поступил так же, как поступили с ним. Написал в левом верхнем углу письма: «т. Ковалю П. И., для ответа».

Я сидел у Петра, когда министерский товарищ пришёл с письмом, которое он не выпускал из рук, и визой директора. Пётр прочитал письмо раз, другой. Задумался.

— Знаете, — сказал он, — я понятия не имею, как изготовить эту проволоку, и всё же, несмотря на заключение, готов взяться за эту работу, но при одном условии: миллион рублей экономического эффекта и акт внедрения до конца года.

Чиновник повеселел, почувствовал, что его миссия может закончиться успешно. — Я не уполномочен давать такие обещания.

Пётр вернул ему письмо. — Проволока вещь реальная, наверное, её можно как-то изготовить, эффект, который вы же на меня навесили — фантом, а я не Фантомас. Свяжитесь с заказчиком, узнайте, сколько им надо проволоки и поставьте условие — миллион.

«Ну, ты и размахнулся», — подумал я.

— Мне нужен письменный ответ, — сказал чиновник. — Вам поручили, вы и связывайтесь. Нас интересуют только сроки.

Пётр широко улыбнулся. — А, так вы просто курьер. Простите, сразу не сообразил. Вот и передайте директору наш разговор. Посмотрим, что он решит.

Петра пригласили к директору. — Сделаешь?

— Будет эффект — постараюсь.

Неожиданно директора прорвало: — Всё давай, давай! Свяжите меня с директором того НИИ, я сам с ним поговорю, — напустился он на министерского клерка, понимая, что тот мелкая сошка и на нём можно сорвать злость.

— Опять мы с тобой, Зинаида Николаевна, крайние, — сказал Пётр, вручая ей листок с химсоставом проволоки. — Думай.

— Я пока ещё не у тебя работаю. Поговори с начальником.

— Обещай ему триста тысяч эффекта в этом году.

— Шутишь?

— Нет. Сделаем — получишь.

Мне он сказал: — Думай. Выбрось на время прутки из головы и думай. Я бы всех привлёк, да состав закрытый. Так что не дальше кухни.

Сам он тоже, похоже, ничем другим не занимался. Сидел за своим столом и смотрел в окно. Мы думали, понимая, что Пётр загнал себя в угол, взявшись за эту «идиотскую проволоку», чувствовали, что подводим его, себя, нас и соглашались — выше головы не прыгнешь. Я ознакомил Петра с нашим вердиктом, он оторвал взгляд от окна и произнёс безучастно:

— Не надо прыгать — думай.

Утром, когда я принёс Машку, Ирина спросила: — У вас неприятности на работе? Последние дни я не узнаю Петра.

— Вроде того, — бодро ответил я, — не беспокойся, выкрутимся. — И убежал.

Павлик спал в комнате. Ирина с Петром тихо беседовали на кухне, впервые за день. Дождались последней кормёжки и рано пошли спать. Пётр обнял жену, и она быстро уснула на его плече. Пётр лежал с закрытыми глазами, вяло листал картинки дня. Ирина пошевелилась, теснее прижалась к нему. Волна ласкового тепла. «И будут двое одна плоть.» Что-то произошло. Мысли организовались. Двое — одна плоть? Чёрт! Конечно, двое одна плоть. Осенённый догадкой, он долго лежал, додумывая детали. Осторожно высвободил затёкшую руку, повернулся на бок и проспал до утра, не меняя позы. Утром молча брился, молча ел и одевался.

— Что-то не так? — спросила Ирина.

— Пётр обнял её. — Идея одна в голове крутится, боюсь вспугнуть.

Ирина закрыла за ним дверь, подошла к окну, проводила взглядом. Взяла Павлика на руки. — Подруга твоя запаздывает. Будете потом реветь в два голоса.

И тут явился я с чмокающей Машкой.

— Что за спешка? Отдышаться даже не дали, — Зинуля шумно уселась.

— Смотрите, — начал Пётр, — вот этот чёртов состав, теперь в одну сторону хром, никель, титан, немного молибдена — что получилось? Нормальная нержавейка. А что осталось? Ничего страшного.

Мы смотрели на Зинулю и видели, как до неё доходило. — Здорово, — сказала она наконец и потянула листок к себе.

— Им всего-то километр нужен, сорок килограмм, — продолжал Пётр. — Всё, что осталось, зальём в круглую изложницу, обточим, установим в другую изложницу и зальём нержавейку, как оболочку.

— Да ладно, хватит мусолить, — прервала его Зинуля, — и так всё понятно. Пойду, сосчитаю составы.

Зинулю нашу надо было только направить по следу, взяв след, она его уже не теряла. Пётр повернулся ко мне. — И будут двое одна плоть.

— При чём тут плоть, — фыркнула Зинуля, — обыкновенный биметалл.

Биметалл — слово вылетело и застряло. «Прекрасно было яблоко, что с древа Адаму на беду сорвала Ева.»^[14] Пётр уверял, что на мысль о биметалле его навело это случайно оброненное слово.

Собственно рассказывать больше нечего. Мы, как говорится, на руках пронесли эту сталь до проволоки, дождались результатов анализа и облегчённо вздохнули. За проволокой прислали самолёт, а в конце декабря вежливый голос по ВЧ поблагодарил Петра, сообщил, что акт отправлен спецпочтой и добавил: — Наше изделие знаете, сколько миллионов стоит? А мы уже не одно запороли.

— Учтём, — сказал Пётр.

В тот вечер на кухне, когда Пётр принёс образцы и папку, мы прикинули свою версию технологии: просверлить два отверстия в заготовке, вставить сердечники, прокатать на нужный размер, извлечь сердечники и закрутить прутки. Затем мы принялись нагромождать подстерегающие нас неприятности, завалили ими наметившуюся было дорожку и разошлись. В дверях Пётр обернулся. — У меня такое чувство, что где-то я уже это видел.

На пустом месте новые идеи не рождались, и мы отправились в отдел информации к Серафиме Ильиничне, она теперь там работала, подсели к её столу, пригласили всех желающих послушать и рассказали всё, что знали. Загадочная технология, возможность увидеть результаты своего труда воодушевили сотрудниц отдела, и они сразу же включились в поиск, но на поверхности ничего не лежало. За информацией, как и за колбасой, надо было ехать в Москву. Желая расширить зону поиска, я описал Серафиме Ильиничне схему, которую мы набросали, она задумалась, припоминая: — Я уже встречала что-то подобное. Давно, ещё до войны. Причём в нашем фонде.

— Вот и Пётр вспоминает какие-то пожелтевшие страницы.

— Ага, — обрадовалась Серафима Ильинична, — значит, не списали. Поедёмте в хранилище.

Мы нашли давнюю брошюрку об освоении производства буровой стали на московском заводе «Серп и молот» — отчёт о трудовых победах первых пятилеток. Сталь была попроще, отверстие побольше и одно — центральное, а в остальном всё совпадало с прикинутой нами схемой. Получив путеводное слово, мы вскоре узнали, что буровую сталь производят и сегодня, и даже в Москву ехать не надо — можно посмотреть на Урале.

Нас хорошо приняли, всё показали, рассказали, сочувственно кивали, разглядывая наши образцы, и желали успеха. Технология тридцатых годов работала со скрипом в прямом и переносном смысле, время не внесло коррективы. Грубая поверхность отверстия, сердечники, покрытые окалиной, жиденькое известковое молоко в роли разделителя. Извлекали сердечники очень просто: ломали пруток пополам и стаскивали одну половину, закрепив другую. Случались обрывы. Такие прутки выбрасывали — издержки производства. Пётр поднял обрывок извлечённого сердечника, пощупал поверхность. — Закрой глаза, представь канал после прокатки: пережимы, приварки, раздробленная окалина, твёрдая, как наждак, — всё сделано, чтобы помешать извлечению, а работает. Правда, пищит противно. Представляешь, какой потенциал!

Обратно мы везли образец сердечника, уверенность, что схему можно принять за основу, а технологию… начать и кончить. В поезде Пётр подвёл итог: — Обыкновенная инженерная задача. Не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы справиться с ней, надо просто семь раз отмерить.

Зинуля закончила исследование французских образцов и написала небольшой отчёт. Если коротко — высокая культура производства. Структура — позавидуешь, отверстия — почти идеально круглые, сталь — вольфрамо-молибденовая, хорошо знакомая по предыдущей работе. Открытие только одно — отсутствие текстуры, характерной для прокатки. — Значит экструзия, — сказал Пётр, — проще и дороже.