Спустя какое-то время Николай Васильевич велел мне задержаться после работы. В седьмом часу за нами прислали машину, и мы поехали к директору завода. Наш расчёт, если он верен, ставил крест на новом слитке до реконструкции блюминга. Видно было, что директор колеблется, не уверен, что можно положиться на доморощенных специалистов. Я предложил послать расчёт на экспертизу, но он поступил иначе — поручил главному энергетику заключить договор с заводом-изготовителем. — У них там целый институт занимается расчётом двигателей такой мощности, — пояснил он своё решение. Я позвонил Петру — мы давно уже перешли на ты — и рассказал о судьбе нашего расчёта. — Нормально, — сказал Пётр, — нет пророка в своём отечестве.

Когда нас снова пригласили к директору, я волновался. Беспокойство скреблось изнутри осторожными лапками. Николай Васильевич был внешне спокоен, но напряжён — я это видел. Директор протянул нам толстый том со словами: «Это ваш экземпляр. Посмотрите последнюю страницу». Николай Васильевич открыл том, посмотрел, подвинул том ко мне и важно произнёс: — Ну, правильно, тоже умеют считать. — Изготовитель рекомендовал установить двигатель рассчитанной нами мощности. Напряжение спало, я расслабился. И напрасно. Обсудили ещё несколько вопросов, собрались уходить, когда Николай Васильевич сказал: — Скоро придётся модернизировать сортовые станы. Пожалуй, стоит прикинуть ожидаемые мощности? — Директор инициативу поддержал. Это у Николая Васильевича хорошо получалось. Как бы, между прочим, нам всё по плечу. По дороге он изложил план действий:

— Работа большая. Надо подключить нужных нам специалистов. Составим бригаду и выпустим приказ по заводу. По окончанию — премия. Подумай, кто тебе нужен.

Я знал, кто мне нужен. Позвонил Петру, договорился о встрече. Мы стояли над прудом, и я ждал, что он мне ответит.

— Включите вы меня в эту бригаду или не включите — никакого значения не имеет. В положении о должности мастера желания твоего шефа не прописаны. И он это знает. В смене люди работают, им зарабатывать надо. Нельзя приходить и уходить, когда захочется. Я согласен расписать всё подробно, как в прошлый раз, и в нерабочее время, при одном условии — пусть пробьёт мне квартиру. Второй год обещают и не дают.

Пётр пришёл к нам, перечислил, какие берёт на себя обязательства, услышал, что Николай Васильевич сделает всё, что в его силах, и на таких, далеко не равных, условиях засел за книги.

Меня перевели на должность старшего инженера. Я приберёг это сообщение до воскресного обеда. Первой откликнулась мама: — Я недавно видела объявление: «Требуется столяр на должность старшего инженера.» — Зинуля сказала, что после аттестации, ей тоже дадут старшего инженера. Папа увлечённо обгладывал косточку, а брату всё это на фиг было не надо. Так мой успех убрали со стола вместе с грязной посудой. Посуду вымыли, а обо мне забыли. Я взял Катьку на руки и пошёл гулять. На улице посадил её на плечи, она тут же вцепилась мне в волосы, а я шагал и делился с ней радостями семейной жизни.

С помощью Петра я справился с этой работой. Из месяца в месяц накапливалось умение, и я становился инженером. Начальство моё не преминуло воспользоваться открывшейся возможностью и переложило на меня все расчёты. Я не противился. Работы прибавилось, зато появился своего рода особый статус расчётчика. Я помнил, кому обязан, кто вывел меня на эту дорогу. Мне хотелось подружиться с Петром, опереться, как на старшего брата, но я не знал, как это сделать. На мой вопрос о наших обязательствах Николай Васильевич ответил, что сделал всё, что мог, и что Пётр квартиру получит. Как будто это не было известно и без него.

А со мной стали происходить странные вещи. Пришёл механик цеха — умудрённый жизнью заводчанин, ровесник моего отца, и попросил подумать насчёт пилы горячей резки: — Может, видел, мы всё ещё прокат на прессе кроим. Его давно пора отправить на шихтовый двор. Хотели установить пилу, но для нормальной пилы нет места. Надо придумать что-то своё, по месту. — Я посоветовал ему обратиться к Николаю Васильевичу, но он прервал меня. — Я же не к нему пришёл, я к тебе пришёл. Давай, сынок, помозгуй. Моих, видишь, не хватает. А бумажку пришлём, не беспокойся.

Мой внутренний, мамин, голос тут же ехидно напомнил насчёт груздя и кузовка, и я побрёл в библиотеку. Уселся за стол, который мы облюбовали с Петром, положил перед собой стопку брошюрок «Передовой заводской опыт» и углубился в поиски. Зинуля регулярно читала технические журналы, всевозможные информационные бюллетени, что-то выписывала в толстую тетрадь, а я читал совсем другие книги, и, вообще, эти технические радости лично мне удовольствия не доставляли. К обеду я нашёл то, что искал: кто-то использовал для основных движений пилы компактный пневмогидроусилитель и делился удачным опытом.

Эта, свалившаяся на меня известность, достигла апогея, когда на заводской профсоюзной конференции, куда мы с Зинулей были назначены делегатами от наших отделов, в разделе об успехах профсоюза в работе с молодыми специалистами была названа моя фамилия. Зинуля взяла мою руку и не отпускала её до перерыва.

Зимой Пётр окликнул меня в проходной: — Пойдём, обмоем слегка квартиру. Вчера получил. — Мы сидели на полу, вытянув ноги, привалившись спиной к стене, пили пиво «из горла» и заедали сыром. Пётр указывал на недоделы и перечислял, что предстоит сделать. Я слушал и со страхом думал, что когда-нибудь придёт и моя очередь «доводить до ума» новую квартиру. Пётр заметил моё смущение. Открыл бутылку, подвинул её ко мне и успокоил: — Это всё ерунда, — погладил стену рукой, — своя берлога будет. Потерплю до лета, дом просохнет и займусь.

Глава 8

Однажды, когда я позвонил Петру и предложил покрутить педали после работы, он сказал: — Сегодня не могу. У крёстной день рождения. Пойду поздравлю.

Всё, что я уже знал о Петре, никак не вязалось с появлением нового загадочного персонажа. Я так и не понял: шутит он или говорит серьёзно. Расспрашивать не стал, а к слову пришлось не скоро.

Накануне восьмого марта мы обзавелись дорогими жалкими букетиками и отошли в сторонку, чтобы завернуть их в газету. И тут у меня с языка сорвался вопрос: — Со мной всё ясно, а ты для кого стараешься? Всё та же крёстная? Она, случайно, не моложе тебя?

— Так и есть. Я думал, ты уже привык, что у меня всё не как у людей.

Второй год Пётр работал мастером проволочного цеха. Первое время жил в общежитии, а когда освоился в цехе и познакомился с людьми, поселился в частном доме у двух старушек. Бригадир из его смены вспомнил, что обещал престарелым тёткам подыскать непьющего жильца. — В своём доме мужик нужен: дров наколоть, воды принести, когда колонка обледенеет, крышу к весне почистить, то да сё по мелочам. Самим уже не под силу.

Хозяйки ждали их. Выставили бутылку, грибочки солённые, миску дымящихся пельменей, ягоды, тёртые с сахаром, включили самовар.

— Проверяют, — шепнул бригадир, — особенно-то не налегайте, но и не отказывайтесь. — Пётр выпил гранёную стопку, перевернул её, как это делали дома у Фаи, и пояснил: — Сегодня в ночь идти.

Старый добротный дом. Первый этаж кирпичный, второй — седой сруб под «железной» крышей. Нижний этаж, сейчас нежилой, разделён на две части — кладовую и большую комнату с русской печью посредине. Помещение сухое, напоённое ароматом трав, разложенных на голой кровати с панцирной сеткой.

— Мы тут всё приберём, печку побелим, а потолок ты уж сам. — На том и сошлись. Пётр выкрасил потолок, сменил обои и стал жить.

Двадцать лет отделяли его от последнего разговора с Татьяной Михайловной. Он помнил её слова и свой ответ. Надо было состояться в жизни, чтобы понять и согласиться с ней. «Не держи на них зла. Они подарили тебе жизнь». Зимой шестьдесят шестого, незадолго до нового года, Пётр взял выписку, присланную в часть, и пошёл в архив. Пусто. Заглянул в одну дверь, другую, увидел женщину, занятую разборкой бумаг, и заговорил с ней.