Они возвращаются в свою квартиру, но не собираются ложиться спать. Джоанна включает музыку, и танцует под нее, раздеваясь, не для Пита, а просто для самой себя, будто Пита нет рядом вовсе. Теперь видно, что она пьяна и счастлива. Пьяна счастьем. Счастлива, потому что пьяна. Пит наблюдает за ней какое-то время, а потом уходит в свою импровизированную студию, и рисует. Краски ложатся на холст ровно, почти самостоятельно, и Джоанна получается очень живой: обольстительно прекрасной, испуганной, искушающей, с ядовитой улыбкой и невинным взглядом, такая трепетно-забавная, такая, какой бы он хотел ее сохранить.

Она совсем не похожа на Китнисс Эвердин.

- На Китнисс Эвердин никто не должен быть похож, - спокойно соглашается с ним Президент Сноу, рассматривая получившийся портрет из-за спины художника. – Китнисс Эвердин должна быть единственной в своем роде. В ином случае, этот мир сгорит дотла.

Джоанна разговаривает по телефону. Стоит в коридоре полуголая, обмотанная телефонным шнуром, с начатой бутылкой водки в руке. Ее язык немного заплетается, она говорит развязано и много смеется, музыка на заднем плане играет слишком громко. Пит забирает у нее телефонную трубку очень мягко. Абсолютно трезвый взгляд ее говорит о многом, но ни о чем конкретном, и Пит старается подражать ей, несет Хеймитчу какую-то пьяную околесицу, и пытается одновременно заигрывать с Джоанной. Бывший ментор на том конце провода не так, чтобы трезв, но быстро трезвеет по ходу короткого разговора. Жалуется на отсутствие выпивки и развлечений, и осторожно забрасывает удочку на то, чтобы приехать.

- У нас все хорошо, Эбернети, - кричит в трубку Джоанна, - с тобой будет не так хорошо, поэтому продолжай заживо гнить в своей помойке.

Пит закатывает глаза. Переигрывание – не лучший выход.

- Не думаю, Хеймитч, что мы нуждаемся в твоей опеке теперь, - говорит ровным голосом, но хихикает, отпивая прямо из бутылки, которую услужливо подсовывает Мейсон.

- О да, - заявляет она из кухни, - у нас теперь есть целых два покровителя: Плутарх Хевенсби и его верная Эффи Бряк, - и заливается безудержным смехом. – Здесь третий лишний, знаешь ли.

Хеймитч слышит все, что она говорит, и голос у него становится не очень добрый. Пит представляет, как бывший ментор трясет головой, пытаясь вспомнить, куда делась его дорожная сумка. Разговор заканчивается какой-то глупой шуткой со стороны Пита, и Джоанна резко выключает музыку, говоря, что очень устала. За окном рассветает. Пит спотыкается о мокрую тряпку, бывшую еще несколько часов назад дорогим платьем, а теперь лежащую сиротливо в коридоре. Мейсон целует его в ухо, и мурлычет что-то вроде: «Мы хотели Хеймитча, мы получим Хеймитча». Ага, соглашается Пит. Трезвого, злого, как тысяча чертей, Хеймитча, который ворвется в эту квартиру и проведет обряд изгнания демонов из двух сумасшедших. Хорошо, если они отделаются испугом. Плохо, если он приедет сюда, а они так и не смогут понять, зачем Эффи Бряк с такой предосторожностью изъявила желание его здесь увидеть. Впрочем, сейчас совсем не хочется думать о Хеймитче, о Капитолии и о смешной Эффи Бряк. Сейчас для этого банально нет времени.

Утром времени на размышления тоже не оказывается (утро – та часть суток, которая уже наступила тогда, когда они улеглись-таки спать). Утром старые кошмары воплощаются в жизнь. В коротком ярком сне Пит опять убивает Китнисс Эвердин, разбивая о ее голову вазу из тонкого стекла, а потом рисует теплой кровью на белой стене ее профиль, в висках маленькие молоточки выбивают какую-то причудливую трель. После пробуждения он хватает пересохшими губами вязкий холодный воздух, и хочет разбудить Джоанну, чтобы спросить, а не сошел ли он с ума.

- Я рад, что ты выжил, - говорит между тем сидящий в углу больничной палаты мертвый Президент. – После охмора выживает каждый третий. Вероятность того, что ты вспомнишь этот наш разговор, близка к нулю, но я попробую достучаться до тебя, мой бедный мальчик. Надеюсь, что ты все-таки будешь достаточно силен, чтобы вспомнить правду, но еще сильнее тебе нужно будет стать, чтобы эту правду принять.

Пит пытается зажать руками свои уши, хотя уже точно знает, что сидящий напротив него Президент вовсе не призрак, которого видит только он, потому что только он здесь сошел с ума. Сидящий напротив него президент – всего лишь часть странного воспоминания, которое кажется мутным и подрагивающим, как видео, снятое на некачественную пленку. Пит с трудом соображает, когда именно мог случиться этот разговор. Они находятся в больничной палате, в той палате, в которую избитого до полусмерти Мелларка приволокли после того, как он в прямом эфире сообщил о бомбардировке Тринадцатого Дистрикта. Конечно, между студией и больничной палатой было и другое, менее приятное место, и Пит думал уже, что вот, совсем близка его смерть, подбирается и дышит рядом. Но мучительная пытка жизнью не закончилась, и вместо спасительного забытья он впал в наркотический сон, чтобы увидеть после тяжелого пробуждения президента Сноу, привычно сидящего на стуле.

- Надеюсь, мой мальчик, теперь ты готов узнать всю правду, - повторяет с маниакальным видом Президент и подносит к своим губам белую розу. На розе остаются капельки крови, но для президента, кажется, это обычное зрелище. – После твоего опрометчивого поступка, Пит, я принял решение, которое заставит тебя возненавидеть меня еще больше. Хотя куда уж больше, думаешь ты, - усмешка, за которой следует уже более пристальный взгляд, - если, конечно, ты сейчас вообще можешь думать. Сомневаюсь. Если я не ошибаюсь, сейчас ты находишься в том замечательном промежуточном состоянии, когда посторонние лживые воспоминания уже загружены в твою память, но еще не прижились в ней, не стали твоими собственными. Наслаждайся моментом, мальчик, если можешь, потому что это последний раз в твоей жизни, когда ты – это все еще ты. Впрочем, - президент, до этого рассеянно гладивший незапятнанные лепестки розы, поднимает рассеянный взгляд, - если ты вспомнишь эти мои слова, значит, ты победил. Меня. Капитолий. Охмор. Стал сильнее, - совсем змеиная улыбка, - или превратился в еще большее чудовище, это уж как тебе больше нравится. В конце концов, нельзя пройти через ад и остаться прежним. Оставленный ад будет тянуться вслед за тобой. Поверь, я знаю, о чем говорю, - во взгляде Сноу появляется легкая печаль, которая тут же уступает место собранности. – Наверное, будь ты в лучшей форме, ты бы обязательно спросил, что я сделал с тобой. Я собирался сделать это с самого начала. Конечно, ты не знаешь, что такое «охмор». Мне не хочется тебе объяснять. В глубине души я свято верю в то, что говорю сейчас с пустотой, что эти слова не будут существовать нигде, кроме моих воспоминаний, поэтому я могу быть совершенно искренним. В любом случае, я с самого начала планировал исцелить тебя от твоей единственной пагубной страсти. От любви к Китнисс Эвердин. Полагаю, только эта страсть не позволяет тебе смотреть на мир шире, но, конечно, я могу ошибаться. В людях, подобных тебе, всегда ошибаются. В тебе ошиблись все, кто ставил на Китнисс Эвердин, но я, к счастью, успел понять свою ошибку, пусть и немного запоздало. Так вот, о чем это я, - Сноу смотрит по сторонам, пытаясь вернуться к потерянной мысли, - ах да, об исцелении. Исцелить любовь можно только ненавистью, ибо любовь и ненависть – самые яркие человеческие чувства. Я знал, что мне придется заставить тебя возненавидеть Китнисс Эвердин. Но после твоей выходки я должен заставить тебя ее убить. Весьма печальный факт. Ты способен на большее, чем банальное убийство, но пусть это будет уроком тебе, на весь остаток твоей жалкой жизни, - в змеином взгляде вдруг появляется нечеловеческая злость. – Ты сам выбрал этот путь, Пит, выбрал его слишком поспешно, и поэтому все лучшее в тебе придется обратить против тебя. Наверное, между смертью и тем, на что я обрекаю тебя, я сам выбрал бы смерть. Благородная смерть, знаешь ли, бывает лучше жалкого существования.

Пит открывает глаза во второй раз и садится в постели, все еще не понимая, где заканчивается сон и начинается реальность. Джоанна просыпается и наблюдает за ним, приоткрыв один глаз.