Бессмысленный женский треп неприятно режет слух, но Джоанна тщательно отгоняет собственные мысли. Том, внимательно изучающий лица присутствующих, расслабляется, говорит, что все они выглядят великолепно. Еще ему не хочется лишний раз упоминать об ответственности, которая в данный момент лежит на их плечах, но, вот какая досада, ему приходится об этом упомянуть.

- На вас будет смотреть вся страна, - говорит Том. Взгляд у него становится внимательным, цепким. – Это ваш триумф. Это ваша возможность остаться на страницах новой истории…

Его пламенную речь прерывает злой голос Каролины.

- Твой выход, - бросает девочка.

Том спохватывается, отвлекается на чей-то стрекот в наушниках, затем рассыпается в похвалах, напоследок ерошит светлые волосы Каролины, не зная, что рискует своей жизнью, прикасаясь к объятой яростью девочке. И поспешно покидает своих победителей, которыми сразу начинают заниматься другие люди. Джоанна балуется с прикрепленным к одежде микрофоном, нашептывая невидимому собеседнику нецензурные пошлости, и прекращает свое занятие лишь тогда, когда замечает взгляд Каролины. Та, впрочем, все сказанное Джоанной не комментирует. Подходит только к своей наставнице.

- Как ты?

Энорабия опять закатывает глаза. Она пожала бы еще и плечами, если бы могла. Но она не может; пострадавшее место заморозили всяческими препаратами, да и сам организм накачали под завязку с тем расчетом, чтобы носитель смог продержаться в вертикальном положении сутки или около того.

- Шоу начнется в шесть, - говорит Каролина, и замечает мечущиеся взгляды. – Сейчас около половины шестого, - отвечает на незаданный вопрос.

Джоанна удивляется тому обстоятельству, что время, прошедшее с момента ее появления здесь, прошло незаметно. Впрочем, чему тут удивляться – все приготовления были выматывающими и до боли знакомыми. Ни один прием пищи не пошел ей на пользу; кажется, даже с долгими уговорами она сумела проглотить только кусочек тоста. Разумеется, осознание этого факта сопровождается появлением острого чувства голода.

- Здесь есть стол с едой, - подает голос Вольт. Джоанна ему не то, чтобы благодарна.

Помимо еды на маленьком столике есть еще и напитки. Жаль, что среди них нет даже слабоалкогольных.

Не обращая внимания на утоляющую голод Джоанну, Каролина продолжает делиться тем, что разузнала, пока была без присмотра.

- Сначала на сцену выйдете вы трое, - говорит девочка. – Последней там появится Китнисс Эвердин, - имя двенадцатой девочка выговаривает особенно тщательно, стараясь не вспоминать, что произошло вчера вечером в столовой. Стараясь не вспоминать Китнисс, целящуюся в нее из лука. Для того чтобы прогнать эти воспоминания, одного желания мало. Девочке приходится закрыть глаза и сделать несколько глубоких вдохов.

Энорабия, двигающаяся медленнее обычного, подходит к подопечной, и кладет свою тяжелую руку ей на плечо. В попытке ободрения ли? Джоанна не знает, но отчего-то начинает чувствовать себя и лишней, и бесполезной. Впрочем, это чувство вскоре покидает ее.

- А что делаешь здесь ты? – спрашивает Вольт.

- Наблюдаю, - огрызается девчонка, потому что не знает причины своего нахождения здесь.

- О, - подает голос Энорабия. – Шоу началось.

На огромном экране появляется заставка Шоу, затем камера отъезжает в сторону, показывая сцену будущего действия во всем великолепии. Ликующие зрители кричат что-то неразборчиво, затем на сцене появляется Том, и микрофоны всех участников оживают треском.

- Удача никогда не была на нашей стороне, - усмехается Джоанна.

Оставшись в одиночестве, Каролина сосредоточенно смотрит на экран телевизора, с долей ностальгии вспоминая, как в прежние времена смотрела подобные Шоу со своим дедом. Интервью перед Голодными играми – в ложе Президента. Теперь, конечно, в президентской ложе ей нет места. Теперь в президентской ложе есть места лишь для тех, кто выиграл в беспощадной войне ценой многих тысяч жизней. Каролина, наверное, не завидует им. Но Каролина и не хочет думать о них, поэтому устраивается на диванчике с ногами и старается не думать вообще ни о чем.

Разумеется, ей не удается.

…

Еще не видя сцены, Хеймитч чувствует ее тлетворный запах. Как бы не пытались капитолийцы переделать все сотворенное зло, у них мало что должно было получиться, и то лишь снаружи. Внутри, как ни крути, все осталось прежним. Они, выжившие на Голодных Играх, вновь призваны играть. Пусть ради благой цели убедить всех вокруг в том, что ад в прошлом. Цель - это тоже видимость, морок, наваждение и иллюзия. Как ни крути, их вновь заставляют играть роли, заставляют улыбаться и приветствовать своих соотечественников, исповедоваться перед ними, внушать им надежду одним только своим существованием. Боже, какие же мы лжецы, - думает Хеймитч с отвращением, и пытается не представлять вновь шикарную сцену и зрителей, выкрикивающих приветствия и пожелания. Эти зрители тоже лжецы. Мы сыграем в положительных героев, в тех, кто выжил и остался человеком, а они сделают вид, что верят нам. Круг обмана замкнется, а запах разложения прошлых потерь никуда не денется. Хеймитч чувствует его даже сквозь тяжелую туалетную воду, которой его, как ему кажется, не просто побрызгали, а в которой искупали перед тем, как выпустить из зеркальной комнаты.

К слову сказать, зеркальная комната ему не понравилась. Куда не посмотри – везде видно его осунувшееся лицо, с синяками под глазами. После горсти каких-то таблеток он выглядит вполне здоровым, прошла даже похмельная головная боль, но в зеркалах он видит, что руки его трясутся. Чертов срыв случился так не вовремя. Чертовы срывы, похоже, всегда случаются не вовремя.

Пока его приводят в порядок, он думает о Китнисс. О Китнисс, которую ему даже не дали увидеть. Он вспоминает Китнисс той, которую оставил в комнате, перед самым рассветом. Почти прежнюю Китнисс. Он старается не думать о том, что произошедшее в столовой – только начало. Начало ее избавления от въевшегося в самые глубокие слои памяти охмора. Если это начало, то он отказывается участвовать в продолжении. Он не выдержит продолжения, он слишком стар и слаб для того, чтобы видеть ее такой.

- Стар и слаб, - повторяет Хеймитч, глядя в глаза своего отражения. Стилист, пытающийся справиться с его волосами, вздрагивает и отстраняется. Хеймитч машет рукой, не стоит волноваться, это всего лишь мысли вслух. Жуткие мысли, которые слишком часто в последнее время преследуют его. Неудивительно, наверное, если знать, через что ему пришлось пройти. Или – удивительно?

Ответа на вопрос у него нет. Только вопросы, бесконечные, риторические, сводящие с ума. И мысли, от которых спасает разве что алкоголь, но лишь на время, на краткие мгновения тяжелого забытья. А потом забытье оборачивается расплатой – болезненным осознанием того, что ты слишком стар и слишком слаб, чтобы справляться со всем происходящим без постоянных пауз высокоградусного тумана.

Стар и слаб, - вертится в голове. Вслух он уже не произносит эту фразу, но из мыслей она не спешит убраться. Стоило ли продолжать жить так долго, чтобы осознать свою беспомощность именно сейчас, перед окончанием всех бед или, быть может, перед новым стартом? Нет, не стоило. Проще было покончить жизнь самоубийством, однако самоубийство, как Хеймитч считал прежде, удел слабых. Значит, он не так слаб? Значит, он еще не все потерял? Значит, ему есть еще ради чего (кого?) бороться? Конечно, есть.

Он вспоминает спящую Китнисс. Девочку, высказавшую на Жатве то, что он думал большую часть своей жизни, но о чем молчал. Девочку, которая подарила ему, а затем и всей стране, надежду на избавление от непрекращающегося ада. Девочку, ради которой он рискнул всем немногим, что у него оставалось. Девочку, ради которой он рискнул бы гораздо большим, чем его собственная жалкая жизнь.

Он вспоминает Китнисс. И думает, что, черт возьми, он готов рискнуть ради нее еще не раз.

В зеркальной комнате одно из зеркал отъезжает в сторону. За ним оказывается небольшой экран телевизора. Хеймитчу не нужно крутить головой по сторонам, чтобы видеть все происходящее на экране; зеркала обеспечивают превосходный обзор, как для него, так и для стайки на секунду замерших на месте стилистов. Хеймитч может прислушиваться к их восторженному разговору, но у него нет желания слышать их обсуждения, он прекрасно все видит сам.