Конечно, она не знает, что этот же самый номер набирает еще Джоанна, воровато оглядываясь по сторонам и считая до трех перед тем, как положить трубку. С этим же результатом эту комбинацию цифр набирает Эффи.

Пит не звонит по телефону. За три дня до назначенной даты он обнаруживает в общей столовой стопку каких-то черновиков, запрятанную в недосягаемом для камер месте. На первом же черновике он видит собственное имя. Он смутно узнает неряшливый мелкий почерк человека, больше верящего цифрам, а не словам, и вплоть до Шоу изучает черновики в своей спальне, почти не обращая внимания на камеры.

На самом деле, они все слишком быстро перестают обращать внимание на камеры; но, разумеется, между собой это изменение в правилах никак не обсуждают. Они вообще ничего больше не осуждают друг с другом, будто бы предчувствуя приближение новых Голодных Игр, на которых никто не даст им становиться союзниками.

В последний день перед назначенной датой в столовой появляется Гейл, чтобы сообщить всем о том, что все представители дистриктов уже собрались в одной из главных гостиниц Капитолия, а затем уводит Китнисс для частного разговора. Всем интересно узнать содержание частного разговора, и все замолкают, настраивая свои природные слуховые аппараты на всю имеющуюся мощность, но – увы! Гейл оказывается умнее, и уводит Огненную девушку на второй этаж, в спальню, которую она в настоящий момент занимает.

- Волнуешься? – спрашивает у нее тихим голосом, и прикасается к пряди ее волос. – Я принес тебе то, что поможет тебе справиться с волнением.

На ладони он держит знакомую Китнисс брошь. Брошь, бывшую при ней во время двух туров Голодных Игр. Брошь, которая дала ей имя. Брошь с Сойкой-пересмешницей. С робкой улыбкой она благодарит Гейла, назвав Питом, и рассматривает брошь, поднеся ее близко-близко к глазам. И будто отключается от реальности, чего Гейл, взбешенный сорвавшимся с ее уст именем, разумеется, не замечает. Как и не замечает он лежащей на тумбочке веревки, на которой обычно все вяжут узлы. Он не спешил бы оставить Огненную Девушку в одиночестве, если бы знал, что вместе с веревкой в этой комнате вскоре появится и голос того, кто этой веревкой когда-то обладал.

В столовой между тем вспыхивает новая волна восстания.

- Мы не узнаем ничего, потому что кое-кто из нас редкостный жлоб, - говорит Джоанна.

- Это частный разговор, - сопротивляется Бити.

- С каких пор тебя стали останавливать частные разговоры? – фыркает в ответ седьмая.

- Просто у него забрали его планшет, - подает голос Энорабия. – Отобрали в наказание, но за что?

- Отстаньте вы от Вольта, - говорит Хеймитч. – Он же не виноват, что в трезвом состоянии становится таким скучным.

- Меня сейчас стошнит от запаха перегара, - кривится Джоанна.

- Раньше он тебя не отпугивал, - ухмыляется Хеймитч.

- Раньше она и сама пила. Пока ее не заставили завязать, - скалится вторая. – Впрочем, это не поможет ей выиграть наш спор.

- Ваш спор сидит у меня в печенках, - Эффи даже привстает с места, удивляя всех. – Как и ваши бесконечные перепалки! Вы начинали так хорошо ладить друг с другом…

- У нас было лишнее пространство, - повышает голос Джоанна. – А теперь я могу зайти в ванную и увидеть чьи-то мокрые трусы! – и тычет пальцем в Хеймитча.

- А кто-то, - тоже привстает Энорабия, указывая на Джоанну, - пользуется без спроса чужой помадой.

- Мне не идут твои кроваво-красные оттенки, - парирует седьмая.

В столовой вновь появляется Гейл. Замирает в проеме двери, изучая расположение всех участников шоу, и качает головой.

- Надеюсь, вы все-таки успеете перебить друг друга.

- Тебя вообще никто не просит встревать! – шипит на него Джоанна. – Ты вообще поспешил убраться в свои казармы, как только понял, что с мисс Сопротивление тебе вновь ничего не светит!

- Ты достала своей ревностью, - замечает Эбернети. – И я, признаться, уже запутался, кого к кому ты ревнуешь.

Гейл, ощетинившись, отвечает, что у него ничего не может быть с этой сумасшедшей. Энорабия добавляет, что с сумасшедшими ему и впрямь следует завязать. Хеймитча радует острота, и он хихикает, ловя на себе раздраженный взгляд Эффи и картинно поднимая в воздух воображаемый бокал. Шум стоит такой, что на Китнисс никто не обращает внимания - все либо разделываются с противниками в своем воображении, либо сидят к ней спиной. Каролина чувствует неладное в самую последнюю минуту, и ей лишь чудом удается перекричать всех прочих.

- Берегись!

Китнисс, кажущаяся не в пример спокойнее самой себя во время последней недели, слышит голос Финника, требовательно повторяющий ей на ухо:

- Первому и второму – не доверяй.

Она почти чувствует запах соленой воды и теплый ветер. Лук, позаимствованный ею из Тренажерного зала, привычно вибрирует. Цель обнаруживается сама собой. Цель, которую даже не она выбирала – Энорабия, дистрикт второй. Энорабия, которой, как говорит Финник, нельзя доверять. Она не обращает внимания на смутно знакомый детский голос; она стреляет в выбранную цель. На автомате вкладывает новую стрелу, понимая, что-то из-за крика мишень чуть дернулась в сторону. Ей не удается повторить выстрела; Гейл закрывает собой обзор. Тишина теперь нарушается только ругательствами пострадавшей Энорабии.

- Если ругается, значит, жива, - думает Хеймитч вслух.

- Китнисс, - говорит Гейл, делая в сторону Китнисс осторожный шаг.

Она не отзывается на собственное имя.

- Первому и второму – не доверяй, - повторяет бездушно.

Она верит Финнику. Финник – ее союзник, Хеймитч отдал ему свой браслет.

Привычное течение мыслей прерывается голосом. Детским голосом, голосом, которого не должно быть на этой Арене.

Каролина, проявив чудеса ловкости, ускользает от чужих рук, и становится перед Гейлом. Мрачная, упрямая и решительная. Она так долго боялась встретиться взглядом с Китнисс, но теперь, оказавшись лицом к лицу с опасностью более реальной, чем все прочие опасности прошедшей недели, она не чувствует страха. Ей нужны ответы.

- Китнисс, - повторяет она громче, и Китнисс смотрит на нее удивленно и даже рассеянно.

Светлые волосы. Голубые глаза.

- Никакая ты не Прим, - говорит Китнисс со странной улыбкой. – Во всем виновата его кровь, - добавляет шепотом, и медленно, слишком медленно, направляет готовую к спуску стрелу в сторону маленькой девочки, по щекам которой бегут предательские слезы.

Девочка, внутри которой течет отравленная ядом дурной наследственности кровь, кажется такой хрупкой. Такой маленькой. В ней есть определенное сходство с Прим, но сходство незначительное для Китнисс, такое же незначительное, как и прежде. И эта маленькая хрупкая девочка, глядящая на нее со смирением и покорностью, с отчаянием, сменяющим робкую надежду, пытается удержать свои слезы, но оказывается бессильна. Ее дед в подобный момент смотрел на Китнисс иначе. Быть может, ее дед был с Китнисс в чем-то честен. Он принес ей соболезнования по поводу смерти ее сестры. Он ранил ее своими словами. Он уничтожил ее своими действиями задолго до того, как она поняла всю силу разрушений. Пожалуй, всю глубину своего падения она осознает только теперь, собираясь выстрелить в ребенка своего врага лишь потому, что кто-то думает, что она была охморена этого ребенка считать своей сестрой и защищать от всех напастей.

Руки Китнисс начинают дрожать. Проходит лишь пару секунд с момента, когда она выбирает новую мишень, но для нее самой проходит целая вечность. Вечность, собирающая все воспоминания – ложные и реальные – в единую картину. И мир будто взрывается, раня ее осколками прежних заблуждений. Но мир взрывается только для нее одной.

- Китнисс! – кричит Пит, бросаясь к ней, осевшей на пол и выпустившей из рук чертов лук.

- Оставь ее! – взрывается Гейл, подхватывает девушку. – Сейчас она не понимает даже, что с ней происходит.

- Мне это чувство знакомо, - возражает Пит.

- Сейчас она – не твоя забота, - заверяет бывший ментор.