…Тайга, разморившись, уже целую неделю дремала под неожиданно расщедрившимся к концу лета скупым сибирским солнцем. Она была ещё полна ароматной августовской свежести, но кое-где на её ровном от горизонта до горизонта зелёном полотне совсем недавно стали появляться крохотные жёлтые изъяны — язвочки, начавшие жадно глодать её некогда прочную ткань. Ещё тёплые дни становились всё короче, а прохладные ночи, иногда слегка украшенные лёгким инеем, всё откровеннее намекали на скорую перемену сезонов.

Лето неуклонно старело, с неохотой готовясь уступить место юной осени, а она всё не спешила в эти бескрайние леса, словно её пугала необъятная ширь сибирских просторов. Тайга полнилась многочисленной живностью, взбудораженной неизбежным приближением холодных и голодных времён. У одних её обитателей было чемоданное настроение перед дальней дорогой к вечному теплу в чужих краях, у других, остававшихся зимовать дома, разгоралась заготовительная лихорадка урожайного лета. Тайга была шумной как никогда, заполняясь пением, хлопаньем птичьих крыльев, криками и рёвом зверья, жужжанием насекомых.

…Ослабленный большим расстоянием треск грызущих тайгу бензопил перекатился через отроги невысокого заросшего хребта и, скользнув в узкое, занятое быстрой рекой ущелье, разбился о перегородивший её замшелый утёс, отмеченный печатью времени. Эхо удара отразилось от серых камней, встряхнув листву и хвою близких деревьев. На огромном валуне, лежавшем рядом с берегом реки в глубокой яме, с хрустом отпала широкая пластина и булькнула, погрузившись в уже заполнившую метеоритную воронку холодную речную воду.

Валун медленно остывал, постепенно теряя жар, подаренный ему небом, с которого он рухнул сюда несколько часов назад. Где-то очень далеко, всхрапывая, перекликались трудолюбивые бензопилы, а здесь тоже шла неторопливая, скрытая от посторонних глаз, работа. Валун точно сдирал с себя обуглившуюся в космическом полёте кожу, которая с шипением падала в воду, окутывая воронку горячим паром. Метеорит был, как живой, и изнутри бился о сделавшую своё дело, отныне ставшую ненужной, рассыпающуюся защитную оболочку.

С грохотом с него обрушился мощный оплавленный пласт, но эхо быстро ушло вдаль, и в наступившую насторожённую тишину вновь вкрадчиво вползли далёкие пилы. Валун качнулся. Лязгнул металл, и в его боку наружу распахнулся небольшой овальный люк, открыв в глыбе глубокую чёрную дыру. Огромный камень снова замер, будто прислушиваясь к окружавшему его загадочному миру…

Игнат с удовольствием заглушил шумную бензопилу. Время было самое что ни на есть обеденное, и он очень хорошо чувствовал его наступление уже ставшим ему порядком надоедать желудком. Собственное пищеварение регулярно удручало Игната странной неутомимостью, и в первую очередь — своей фатальной связью со временем. По бригадирскому желудку, как утверждали злые местные языки, можно было смело и регулярно сверять самые точные атомные часы. Четыре раза в сутки: в семь утра, в час и пять часов дня, и в девять вечера. Шутки шутками, но Игнат давно привык к тому, что желудок отрывал его от любых приятных или обязательных дел синхронно с пиканьем «Маяка» в радиоприёмнике. Он регулярно пытался голодать, сетуя на преждевременное брюшко, но желудок знать этого не желал! Тот жил собственной беспорядочной жизнью и совершенно не считался с мнением своего хозяина! Есть хотелось всегда, даже если больше ни о чём и не мечталось! Иногда это доводило Игната до стойкой затяжной депрессии, и до огромного желания сделать своему бездонному желудку харакири, чтобы доверху набить его напоследок землёй…

С некоторых пор он стал безумно завидовать тощему повару бригады Спирину, который мог употреблять любое количество даже самой калорийной еды без заметного ущерба для собственной талии, а Игнату иногда казалось, что сам он толстеет даже от одних запахов пищи…

Разогнув натруженную, мокрую от пота спину, он вставил в рот два грязных пальца и так оглушительно свистнул, что все остальные пилы стали испуганно захлёбываться.

— Шабаш, мужичьё!!! — крикнул Игнат, крест-накрест помахав над головой руками. — Обеденный передрём!!!

Заглушая рабочие инструменты, члены бригады с живым интересом потянулись к полевой кухне, где Спирин, уловивший исчезновение некоторых привычных звуков, наверняка уже накрывал на стол.

Бросив рядом со своей утомлённой, разгорячённой работой «Дружбой» рукавицы, Игнат пошёл за всеми, раскуривая на ходу отсыревшую от его пота сигарету, завалявшуюся в кармане рубашки, и привычно размышляя о том, как бы ограничить себя в еде хоть на этот раз. Голодать не было никакого желания, хотелось просто как-то компенсировать неуёмный аппетит. Игнат даже пытался хоть что-то сделать с помощью частой и изнуряющей парной бани, но никакого пара для заметных результатов не хватало. Желудок был абсолютно непобедим и признавал лишь немедленную и полную ампутацию…

Бригадир работал дальше остальных, поэтому попал к обеду в самый разгар приятной для всех, кроме него, трапезы. Гремели о металл мисок ложки в торопливых голодных руках; хмурый в любую погоду и любое время года Спирин молча возился в котле со вторым, а бригада, тоже пока молчавшая от усталости, отдыхая в относительной после пил тишине, аппетитно чавкала.

Игнат привычно пересчитал своих людей и подсел к столу. В его глубокой миске что-то жалко прикрывало самое донышко — Спирин по инерции пытался помочь начальнику, наливая ему для начала самый минимум.

— Где опять этот Захаров?! — сердито поинтересовался Игнат, с тоской глядя в миску, своей бедностью лишь раззадоривавшую и без того стабильный зверский аппетит. — Где его раздолбая из раздолбаев опять носит?! На работу его не дозовёшься, только пожрать он всегда первый был! А теперь уже и на обед не торопится! Обнаглел вконец, разгильдяй! — Игнат был зол на своё неуёмное брюхо, зол на полупустую миску, а потому вдвойне зол на этого Захарова, который просто попался бригадиру под горячую руку и пустой желудок.

— У него сегодня плохой аппетит, — с готовностью подхватил затравку регулярной застольной перепалки Тимаков. — Удивительно, что после такого жуткого завтрака — только у него одного…

Спирин мрачно сплюнул почти в котёл со вторым блюдом.

— Ничего, сожрёте любой. И завтрак, и обед, и ужин. Я в кашевары не напрашивался. Сами меня выбрали поваром, так что деваться вам всё равно некуда. Знали, что я кулинарных академий не кончал.

— То-то и оно… — вздохнул огорчённо Тимаков. — Выбирать нам действительно не из чего. Но если ты и дальше будешь стряпать нам такую же отраву, то мы всей бригадой очень скоро станем отпетыми людоедами. И начнём это очень интересное и вкусное дело с тебя.

— Подавитесь… — недоверчиво буркнул Спирин и сердито зашерудил в котле черпаком.

— Не скажи… — мечтательно сказал Тимаков. — Это смотря как твои сухожилия приготовить. Ежели хорошенько вымочить их в белом вине, а потом пропустить через мясорубку…

— Тьфу! — сплюнул Спирин, к счастью, опять не попав в котёл. — У Кольки на уме — одни бабы, а у тебя — одна жратва!

— А у тебя, интересно, что на уме? — Тимаков перестал есть и с любопытством посмотрел на желчного повара.

— У меня там ничего такого…

Тимаков вдруг хохотнул.

— Мужики, судя по борщу, у него там всё без соли!

— Но-но! — обиделся наконец Спирин. — Будешь возбухать, посажу на подножный корм!

— А- а- а! — безнадёжно махнул Тимаков рукой. — Всё одно подыхать! От ядовитой лесной травы или от твоих распрекрасных обедов!

Бригада поаплодировала ложками по дереву стола — простодушный Спирин явно проигрывал острому на язык Юрке сегодняшний турнир. Собственно, готовил он достаточно неплохо, и все эти экивоки в его адрес были всего лишь приколами, имевшими целью психологическую разрядку небольшого и сугубо мужского, изолированного от остального человечества, коллектива.