é

Окножираф: «Однажды отпустив, обратно не вернешь. Что было, то сплыло».

В огромном парке детского садика было полно укромных местечек, где можно было спрятать все что угодно. Наверное, большая часть моих захоронок сохранилась до сих пор. Однажды у заборчика я нашел ночную бабочку и спрятал в опавшей листве. Я думал, это игрушка, но в сумерках она улетела. Жизнь, нахалка, отняла ее у меня. Но не беда, я готовился к большому броску: хотел научить летать кошку. Встав на верхней ступеньке лестницы, которая вела в подвал, я объяснил ей, что надо делать, и — туда ее! Однако живые существа неисповедимы. Моя коллекция ночных бабочек пополнялась, и кошки, собаки, черепахи, друзья, родственники, любимые женщины так и порхали над городом. Я за ними еще вернусь.

Ожившие дома, человеческие лианы в окнах — они свистят, жестикулируют, мигают карманными фонариками: пришедшие в движение амурчики и кариатиды. В витринах магазинов стоят продавцы, смотрят на улицу — манекены, машущие нам руками. Со строительных лесов, потрясая молотками, нас подбадривают рабочие. На шестом этаже какой-то человек, перегнувшись через перила балкона, вращает трехрожковую люстру, словно собирается забросить эту удочку в проплывающую внизу толпу. Улицы стали руслами рек, я отдаюсь течению, на шею мне вешается женщина, увы, я не говорю по-сербски. Нет проблем. Она меня все равно любит.

Окножираф: «Мир полон радости и счастья».

День моего рождения врачи назначили на 7 ноября, годовщину революции. Мать заявила, что умрет, но выдержит еще один день.^[28]

Бутылка идет по кругу, стаканов нет; если будем вести себя хорошо, нам обещают подкинуть виски. Надо греться, на улице минус пять. Я не одет для демонстрации, я выскочил на минутку, чтобы взглянуть на вечерний кордон. Кто-то протягивает мне сливовицу. Два динамика громыхают музыкой из «Подполья» Кустурицы, не хочешь замерзнуть до смерти — танцуй! Омоновцев сменяют каждый час, за ночную смену они получают сверхурочные, как дворники во время снегопада. Они не пьют, они не танцуют, они стоят на своем месте при минусовой температуре, их согревает ненависть. Демонстрация — как пикник, все дружно едят, иначе не выдержать. Бутерброды, вафли, пирожки с творогом, четыре напитка на выбор. Подходят двое студентов, говорят, что омоновцы собираются применить слезоточивый газ, есть ли у нас противогазы, а если нет, то не могли бы мы их раздобыть, без противогазов и пикник не пикник. А я-то думал, что ко всему подготовился! Поднимается ветер, похоже, газовая атака не состоится, милиция снимается с места. Свист, аплодисменты, овации, в час ночи город наш. Нас человек пятьсот, но через час уже тысяч тридцать. В окнах видны огоньки зажигалок и свечей, вспыхивает и гаснет свет, мы идем по улицам под барабанный бой, ненавидишь Слобо — дуй с нами! Мы забрасываем резиденцию Милошевича снежками. Снег скоро кончается, зато у противника пороху еще хватает. Трое в штатском врезаются в толпу на автомобиле. Остаются живы- здоровы. Дисциплинированная демонстрация. К трем ночи господствующим напитком становится ерш, смесь водки и пива, всеобщая эйфория, мы, пританцовывая, движемся дальше, забираемся в такие уголки, где никогда никаких манифестантов не бывало, узкие улочки, кварталы, застроенные особняками, потом по проспекту Партизанских отрядов возвращаемся в центр города.

К этому времени уже не кажется преувеличением слоган на десятиметровом транспаранте в голове колонны: БЕЛГРАД — ЭТО ВЕСЬ МИР!

Кто-то дает мне затянуться, я иду позади транспаранта и бормочу под нос чью-то строчку: «Весь мир — шарнир, шарнир моей коленки, не более того».

f

Купание проходило, пока шли новости. Время от времени мать заглядывала в ванную — убедиться, что я на месте. Отец в гостиной смотрел телевизор. Дабы уберечь меня от лжи, им следовало быть в курсе дел. До меня доносились причитания матери: опять наплещет воды, всю квартиру затопит. Я с головой погрузился в воду И некий голос стал вещать о том, что в тот день произошло в мире: в Бангладеш в результате оползня погибли 150 человек, в Западной Африке началась революция, где-то открыли детсад и олимпийский бассейн, клуб МТК со счетом 2:0 выиграл у Ференцвароша. Не знаю, кто мне вещал и что хотел сообщить, но ясно было, что у них на меня имеются виды, ведь мне даже объявили, какая будет погода. На следующий день я различил в ванне уже несколько голосов, что свидетельствовало о том, что со мной имеет дело организация. Способ коммуникации мне казался логичным: я не мог ничего передать им, ибо под водой разговаривать невозможно, они же, дабы о наших контактах не прознали родители и воспитатели, могли выйти со мной на связь только во время купания. Мне трудно было понять, почему для организации так уж важно подробно информировать меня о военных учениях в Польше и о том, какие села на территории Задунайского края стали городами, но я знал, что, если буду внимателен, получу сигнал. Моя жизнь под водой обретала глубинный смысл. Как-то в воскресенье, во время мытья головы, мать, ничего не подозревая, окунула меня с головкой, и приятный женский голос шепнул мне на ухо, что градом побило весь урожай. Тут я понял, чего от меня ожидают, и, честно сказать, это было мне по душе: я должен был творить беспорядки. Мне и раньше случалось после того, как меня укладывали в постель, сражаться в темноте с субмаринами и штурмовиками, и даже бывало, что я оказывался на полу, но все же благодаря несгибаемой воле в конечном счете победа всегда оставалась за мною. А с того дня я стал саботировать развитие нашей народной демократии с трудолюбием пчелки. Мой путь был отмечен землетрясениями, взрывами газа и отключениями электричества. Получаемая во время купания информация позволяла мне засекать стратегические объекты, и если в стране сдавали новый завод или электростанцию, я был тут как тут и делал, что должен был делать. Тем временем СЭВ топтался беспомощно у «железного занавеса», не допетривая, что враг у него в тылу.

Я был еще невинным, но мне это не мешало. О том, что это такое, я не имел понятия. Мир в ту пору был черно-белым, и увидеть его можно было по телевизору. До сих пор у меня перед глазами овертайм финального матча Голландия-Аргентина, дуэт Баадера с Майнхоф,^[29] «Аполлона» — с «Союзом», гибель Элвиса, короля рока (не знаю уж почему, но отец был в отпаде), прорыв газа в местечке Жана, облака вулканического пепла над горой св. Елены, полет в космос венгра и всемирный чемпионат по кубику Рубика в Будапеште. Спорт в черно-белом изображении был очень занятен, во время боксерских матчей приходилось замечать, у кого сколько полосок на носках. Даже на первом свидании, которое тоже было черно-белым, я не забыл подсчитать, сколько полосок было у той девчонки, цвет глаз ее помню хуже. А после первого поцелуя родители купили цветной телевизор, и сразу выяснилось, что голландцы — апельсиновые, итальянцы — синие, что есть зеленые и есть красные дьяволы, только немцы, словно бы в наказание, как были черно-белыми, так и остались, и страна у них была разорвана надвое, так что я не завидовал им.

Сынок Милошевича — автогонщик, он разбивает «феррари» одну за другой. Размахивать флагом «Феррари» — такая же шутка, как ходить на первомайскую демонстрацию с флагом швейной фабрики «Первое мая». Пародируя проправительственный лагерь, студенты выходят на демонстрацию с бразильским флагом и портретом Сенны. Сколько еще «феррари» надо ему разбить, чтобы сравняться с Сенной?^[30]