Ничего назад теперь не повернёшь, да он никогда и не оглядывался назад. Но впереди кое-что изменить было можно.
Покидая Эдгарда-младшего, Альк сказал ему на прощание:
– Знай: ты моя родная кровь. У тебя теперь нет отца, но ты всегда можешь на меня рассчитывать. Я хочу, чтобы ты об этом помнил.
Парень искренне удивился, даже не сразу нашёл, что ответить.
– А папа говорил, что вы плохой... Что злой, жадный и расчётливый. Я так рад, что это неправда! – сказал он наконец.
Альк подавил вздох. Приятно услышать, что думал о тебе всю жизнь родной брат, а от его сына – приятно вдвойне. Но дело теперь было прошлое, и он лишь улыбнулся в ответ.
– Он так не считал, – сказал путник, – Просто много лет назад мы с твоим отцом сильно поссорились, и он обиделся на меня. Я и не думал, что обиделся так серьёзно. Тебя тогда ещё и на свете не было, и неправильно будет, если за эту глупость расплатишься ты.
– Мама всегда соглашалась с отцом по поводу вас, – добавил Эдгард.
– А твоя мама видела меня один раз в жизни, – сказал Альк, – Она вообще ничего обо мне не знает. Впрочем, ты уже взрослый и волен соглашаться с тем, с кем захочешь.
Парень покачал головой.
– Я уже и без них понял, какой вы на самом деле, – сказал он, – И, если вы не против, я хотел бы с вами дружить. Если мы оба переживем эту войну... Наверное, отец тоже хотел бы этого.
Альк по-отечески обнял племянника и пожелал ему лёгкой службы. А потом уехал: его вызывал тсарь. Эдгард остался в армии. Ему предстояло многому научиться, но это было скорее хорошо, ибо во все времена Хаскили служили отечеству, и сложивших головы в боях за родину было не счесть. Вырос ещё один достойный потомок рода; им можно было гордиться.
Причину размолвки с братом Альк вспомнил, и это был сущий пустяк, скорее повод, а не причина. Но именно из-за этого пустяка в жизни и образовался такой пробел. И снова – дар ничем не помог.
А сколько в жизни таких моментов, когда на эмоциях мы бросаем близким людям обидные, горькие слова, лишь бы сразу вернуть подачу. Вот если бы можно было так не делать... Не пришлось бы за это расплачиваться.
Но люди – всего лишь люди, даже если они путники, даже если мудрецы. Никто не отменял свойственных любому человеку сильных душевных переживаний, в моменты которых он особенно слаб и беззащитен, ибо от самого себя никто не может защитить. Альк просто не являлся исключением.
...О предстоящем потрясении Альк не догадывался до самого последнего момента, до того, как развернул Рыскино послание... А когда прочитал, просто не поверил своим глазам: долго перечитывал, вглядываясь в каждую букву... А когда осознал, ему стало так плохо, словно все беды предыдущих дней, которые он так стойко вынес, навалились на него разом. На вопросы: за что? Что на этот раз не так? – не было ответов.
Сначала пришла злость: ни одна женщина ни разу не давала ему от ворот поворот! Рыска, как выходило, сделала это уже в третий раз. Ему захотелось выяснить – почему? И он немедленно нашел бы её. Ведь не могло же быть ничего серьёзного, он чувствовал! Но тсарь пока его не отпускал.
Наверное, признайся Альк ему честно, куда и зачем ему нужно ехать, и Шарес весьма вероятно вошёл бы в положение подданного, но путник ни словом, ни видом не выражал своего смятения. Делу мог бы помочь Крысолов, но для него нашлось другое задание: тсарь срочно отправил старого путника на запад, чтобы тот помог разобраться в очередной, возникшей там заварушке, и Альку пришлось занять его место в охранении его величества.
Последней стадией была апатия: ему вдруг стало всё равно. Похоже, подумал Альк, Рыска просто хорошо подумала и решила, что одной ей быть легче и удобнее, что так ей привычнее, что считаться с чьим-либо мнением она не желает. В дело опять вступила гордыня: а вот не поеду! Пусть сама меня ищет, если хочет!
А потом время снова ускорило ход, замелькали события, и вот уже больше чем три года с тех пор прошло.
Где Рыска и что с ней, Альк не знал, больше её не видел, но чувствовал, что жива и серьёзных бед у неё не случалось. За три года забылась обида, и, пожалуй, он и рад был бы её видеть, но специально больше не искал. Да и что он сказал бы ей, если бы встретил? Похоже, они и правда оказались слишком разными, раз за десять, а теперь уже за тринадцать лет так и не смогли договориться. Похоже, им и правда лучше было порознь...
Теперь, думал Альк, помириться уже не получится, ибо прожитые порознь годы сделали не умнее, а упрямее. Каждый прожил их так, как считал правильнее и тем более теперь не изменится. И каким бы непреклонным не был Альк, Рыска тоже давно не девчонка. Она прошла долгий многотрудный путь, следует это признать. То, чем раньше Альк аргументировал в спорах с ней, теперь ей тоже было известно. Да и вообще, путникам не полагается быть вдвоём. Путникам самой судьбой предначертано одиночество, даже таким необычным, какими им удалось стать...
Она просила одолжить ей дар несколько раз – он чувствовал и не отказывал, справедливо полагая, что и ему рано или поздно может понадобиться помощь. Альк был уверен, что она тоже ему поможет. Жаль, что таким же образом, на расстоянии, нельзя было пообщаться иначе, просто поговорить, хотя бы по-дружески, по старой памяти. Но на это, увы, их возможности не распрастранялись, ограничивались лишь сменой дорог.
Разумеется, было у него в жизни и хорошее: среди бесконечных путей-дорог, которые стали для Алька привычным, была одна – та, которая вела домой. А дома, под присмотром матери и слуг росла его дочка.
Общение с Иолантой неожиданно оказалось для него очень приятным. Альк стал стремиться домой намного сильнее, чем раньше. Из поездок он всегда привозил девочке подарки, а в свои краткие визиты проводил с ней почти всё свободное время: играл с девочкой, гулял, подолгу разговаривал. Альк искренне полюбил дочь.
Иоланта росла милой и кроткой. Из таких обычно и получаются отличные жёны и матери. Отца она обожала, всегда встречала радостными возгласами и с разбегу на него запрыгивала, а потом долго обнимала и целовала. Неулыбчивый путник прямо-таки таял в такие моменты.
Что по сути Иоланта Альку никто, забылось как давний страшный сон. Никто не собирался вводить ребёнка в курс дела, тем более, что кроме самого Алька и его матери об этом никто и не знал. Служанка, помогавшая при родах Дамиры, давно умерла, а с родственниками покойной связь давно была потеряна (о чем общаться знатным господам с весчанами?). Девочка имела все шансы прожить жизнь в полной уверенности, что является потомком рода Хаскиль.
Однако кое-что Алька все же беспокоило. Данное им обещание, что мать девочки жива и скоро вернётся, Иоланта запомнила наизусть и периодически задавала вопросы о ней. В какой-то момент, когда он всерьёз расчитывал, что Рыска будет с ним, Альк естественно собирался их познакомить и, зная Рыскину доброту и любовь к детям, расчитывал, что ситуация в итоге разрешится. Конечно, заставить девочку поверить, что Рыска – её мама он не смог бы. Но примириться с присутствием мачехи Иоланта вполне могла – и даже полюбить её. Но жизнь повернулась совсем другой стороной...
Можно было бы жениться вторично и попробовать убедить дочь, что это её мама (Альк и на такое был готов, лишь бы не травмировать ребёнка), но повторять ошибку совершенно не хотелось. Один раз он уже связал себя с первой встречной, и ничего хорошего из этого не вышло. Теперь же на кону стояла судьба неродной, но любимой дочери, а не только его. Доверять воспитание Иоланты неизвестно кому Альк не хотел.
И потому приходилось врать. Бессовестно врать, глядя в чистые, голубые глаза ребенка.
А время шло. Девочка росла.
Альк отдавал себе отчёт, что рано или поздно придется признаваться и злился – и на себя, и на мать. Надо было рассказать всё сразу... Теперь же это было сделать намного сложнее. Вот тебе и достоинство, которое одно на весь мир, честность, неподкупность и иже с ними. Возьми, скажи ребенку, что его мамы давно нет! Что, не получается? А где же ваши принципы и невероятное бесстрашие? Куда это всё девается, когда дело доходит до таких вопросов?..
