— Сама справлюсь! — и поспешила скрыться в комнате, стеснялась, что кто-нибудь заметит, что у неё зуб на зуб не попадает. Как будто, с другими путниками такого не бывает…

Хорошо хоть знаний хватило на то, чтобы понять, что происходит и как с этим бороться. Да, пожалуй, не зря она окончила аптекарские курсы при лазарете (кстати, как и Пристань, с отличием). В просторечье её состояние именовалось отходняком после поворота дороги при чрезвычайно малой вероятности. Не будь с ней Алька, разделившего тяжесть ворота, сейчас валяться бы ей без сознания, и хорошо, если в общежитии, а не прямо в поле. А с крысой вообще можно было бы попрощаться. Она годилась бы только на помойку, хотя, конечно, она так не поступит. Если, вернее, когда Рыска уморит крысу, она похоронит её как человека, тем более, что это и есть человек…

Альку всё это тоже тяжело далось: видела прекрасно, как нос зажал и побледнел. Хотела что-то сказать ему, но если раньше не решалась, то теперь и подавно незачем.

Да и почувствовала его обиду.

И угораздило же их зайти в эту кормильню?.. Если б Альк не обиделся на неё за кормильца, все прошло бы легче.

Народ, считая путников всесильным, здорово заблуждается. В этом ремесле столько допусков и нюансов, что голову можно себе сломать. Даже незначительная для обывателя мелочь способна изменить всё до неузнаваемости.

А вообще, при чём здесь это? Она сама виновата. Не надо было в такой ответственный момент вспоминать, что произошло в этом городе и в этом лесу десять лет назад. Шальная, вскользь пронесшаяся в голове мысль не позволила попасть на нужную дорогу. Выбрана была другая. Дождь, разумеется, пойдет, да и огонь погаснет, это точно, но вместо этого… О, Хольга, это едва ли не хуже.

И ведь Альк ничего ей не сказал. Лучше б обругал, как раньше, легче было бы. А он лишь молча кивнул, когда она бросила ему:

— Завтра жду тебя у городских ворот.

…Ну почему так трясет? Как будто на улице не лето, а зима!

И как, оказывается, противно на душе, когда там ничего нет. Любовь ушла, а на её месте так ничего и не появилось — некого ей любить. Муж таких чувств не вызывает. Правильно ей говорили когда-то: не стерпится и не слюбится. Да если б он хоть вёл себя по-человечески, а то вечно взбрыкивает, нарывается, как будто она держит его, а в последние два года совсем отбился от рук. Хотя, в его поведении нет ничего удивительного, если учитывать, как она относится к нему.

…Окончив обучение в Пристани, Рыска вернулась домой усталая и опустошенная. И испытала потребность кого-нибудь обнять, прижаться, чтоб её пожалели и утешили, а кроме Тамеля никого поблизости не оказалось. До всего остального дошло само собой, тем более, это ведь был её муж. Впервые после свадьбы они оказались в одной постели. А вообще-то, ночная темнота на многих действует как-то по-особенному, заставляя делать то, чего раньше и представить было невозможно.

Но разочарование, пришедшее с рассветом, оказалось настолько горьким и отвратительным, что Рыску аж подбросило на кровати. Первое, что она сделала — это заварила себе травяной сбор против зачатия, от души возблагодарив Хольгу за полученные в области травоведения знания. Жаль только, от гадостного ощущения на душе сбора не придумали.

В то утро она чувствовала себя так, как будто изменила Альку. Нет, конечно, по факту это было не так, а раз уж на то пошло, то и не впервые. Да и вообще, кто он ей есть, чтобы так это расценивалось? .. Но именно такие мысли и посетили её тогда.

Промучившись до вечера и встретив со стороны мужа желание всё повторить, она решила честно всё рассказать Тамелю: и о своей первой любви, и обо всех похождениях, думая, что он оскорбится и уйдет. Но получилось только хуже: он мало того, что не ушёл, так ещё и из подчинения вышел.

А потом оказалось, что у Тамеля есть любовница — Рыска узнала об этом в один из своих приездов домой. Любовницей оказалась некогда бездетная вдова из соседней вески, совсем недавно родившая сыночка — чёрненького, но со светлыми саврянскими глазами. Тётя подтвердила: Тамель давно зачастил в эту веску.

— Гоните его, госпожа путница, негодяя неблагодарного, — посоветовала тётина подруга, та самая, которая некогда указала Крысолову дорогу в их дом.

— Пусть делает, что хочет, мне всё равно, — бросила Рыска и забыла об инциденте.

Душа её давно опустела. Любить по-прежнему было некого…

Вернее, рядом всегда были близкие люди: сын, тётя, учитель, Жар с семьей. С её величеством завязалось нечто, похожее на дружбу. Да и служба нравится, что ни говори. А вот любви больше не было. Это не тяготило, но пропасть в душе всё росла и росла с каждым днём. Рыска перестала узнавать сама себя.

В какой-то момент ей это надоело, и она попыталась обратить внимание на мужчин — не как на объект прелюбодеяния, а попытаться завязать отношения.

Но никто так и не вызвал у неё таких эмоций, как когда-то Альк. Даже ничего похожего. На ночь сгодится, а связывать с ним свою судьбу — ни к чему. Обмен шила на мыло. Тот, с кем не хочется не то, что ложиться в одну постель, а даже разговаривать, уже есть. Любимого же нет и не будет.

…Рыска порывисто села в кровати. Трясти её так и не перестало.

Было у неё с собой одно средство, помогающее в таких случаях. И принять его давно было пора. И в том, что это поможет, путница не сомневалась. Беда была в другом: в побочном эффекте этого чудодейственного эликсира, коим являлось внезапное низменное желание, порой непреодолимое. И если где-то в лесу или в поле при отсутствии, так сказать, кандидатов, бояться было нечего, то в общежитии Пристани она, конечно, не одна. Конечно, летом большинство адептов и наставников разъехались, но не может же такого быть, чтобы совсем никого не было? По крайней мере, заезжие либо уже есть, либо будут к вечеру.

Очередная судорога отдалась болью в суставах. Нет, надо пить этот Сашиев эликсир, а то сейчас до обморока дотерпится, а это недопустимо, потому что завтра нужно в дорогу. К завтрашнему дню надо прийти в себя.

Отмерив нужное количество капель заметно трясущимися руками, Рыска бросила взгляд в открытое окно. Ветер дул теперь совсем с другой стороны и явно пах грозой. Это было хорошо заметно, потому что окно как раз находилось на северо-восточной стороне. И хотя в городе за крышами облаков было пока что не видно, то, что они уже есть или совсем скоро будут, не вызывало у путницы никаких сомнений.

Проглотив противную микстуру, почти чёрную, отдающую рыбой, Рыска запила её водой. На голодный желудок, после суток, проведенных в седле и напряженного дня перед этим, средство подействовало почти сразу. Тело её расслабилось, мысли успокоились. Стало хорошо и даже потянуло в сон —, но ненадолго.

Похоже, она смогла-таки на лучинку задремать, но вскоре проснулась и ощутила тот самый побочный эффект в полном объёме. Та же песня, да на новый лад!

Теперь думалось по-другому: почему считается, что это состояние лучше того? Или это на неё одну так действует? А может быть, следует принимать с оговоркой: для тех, кому есть с кем переспать?

Рыска вздохнула.

Будь у неё такой, она бы и так, без зелья пришла в себя. Ведь ничто так не успокаивает, как живое человеческое тепло. Тепло, которого ей так давно не хватает…

Промучившись еще с лучину, Рыска решительно поднялась с кровати. Поняв, что больше не выдержит, она решила сходить в купальню, привести себя в порядок и выйти в город. А то что же это такое получается: всем дождь, а ей везде и во всем — облом?

…В купальне, на первом этаже здания, слышался плеск воды. Как и во всем Зайцеграде, здесь тсарила чистота. Наместник терпеть не мог путников и Пристани, но жизнь им испортить было трудно: Пристань — крепкий орешек, способный самостоятельно, без помощи короны, за себя постоять. И он нашел способ отыграться: лично инспектировал и учебные корпуса, и общежитие, делая упор именно на чистоту, при этом нагрянуть мог в любой момент под девизом: «Это мой город, а грязи здесь я не потерплю. Если хотите, жалуйтесь его величеству». Естественно, проще было поддерживать порядок.