– А Жар что говорил? Он ведь, похоже, последним его видел?

Рыска вздохнула.

– Говорил, что до берега лодку довёл, а тут и враги навалились: помощь к ним подоспела. Пришлось сражаться, хоть и не долго. Видел, как Альк кровь под носом вытер и мечи выхватил. А потом из виду его потерял... Больше и не видел его никто и никогда, хотя долго искали: и он, и господин Хаскиль, и другие... Но так никого и не нашли. Я и на острове том потом тоже побывала, когда выздоровела, пыталась искать там... Да без толку всё... Словом, отчаялась я.

Они ещё помолчали. Потом Фесся улыбнулась.

– Никогда б не подумала о тебе такого, – произнесла она.

– Какого?

– Чтобы ты – и с саврянином?..

– Ещё и с крысой... – улыбнулась в ответ Рыска, – А вот вышло так. Что поделаешь, любовь по национальному признаку не делится... Я вот что хотела спросить: можно ли у тебя пожить немного? Пару дней. Я заплачу, не сомневайся, – пообещала Рыска, на что весчанка лишь отмахнулась, – Хотелось бы могилу мамы посетить. Проводишь меня на жальник?

– Конечно, – пообещала Фесся, – И провожу, и живи, сколько хочешь – нам с Рысей веселей. Завтра аккурат с утра и сходим. К вечеру баньку истоплю... А пока, давай укладываться.

Поутру Фесся поднялась пораньше и ещё до того, как Рыска проснулась, напекла творожников – помянуть Рыскину мать.

Путница долго стояла над могилой матери и понимала: ей не больно, не жаль, не хочется плакать... Ей всё равно.

ВСЁ РАВНО.

Если бы умер кто-то из родителей Алька, она и то горевала бы намного больше... Видимо, за это Хольга и наказала её: нельзя так относиться к матери, какой бы она не была. И ведь можно было за столько лет хоть раз её навестить!.. Но, разъезжая по всему тсарствию, она умышленно обходила сторорой Приболотье – сама не зная, почему.

– А отчим где? – спросила Рыска Фессю.

– Да вот же, рядом, – кивнула та на соседний холмик.

Рыска молча положила творожник и туда.

– А брат где живёт? – спросила она, накидывая капюшон и разворачиваясь, чтобы идти назад.

– Ох, нигде не живёт, Рысонька, нигде...

– Как это?.. – похолодела путница, хотя дар тут же заботливо подсказал.

– В самом начале войны забрали. Нет его давно... – произнесла Фесся, – Подожди, Рысь, ты куда?

...В старом покосившемся доме, где много лет назад она появилась на свет, ничего не изменилось. Страшно подумать: даже занавеска на окне была всё та же.

И никто там не жил... Никто. Дверь моталась на петле, и её скрип разносился на всю округу – угрюмый, пробирающий насквозь, словно волчий вой.

Переступив порог, она замерла. А потом упала на колени и долго, в голос рыдала. Никто не мог этого услышать: скрип заглушал все звуки.

А ведь она не плакала несколько лет...

Рыска вернулась в дом Фесси только с наступлением темноты. Хозяйка уже беспокоиться начала, искать собиралась.

По лицу было видно: плакала, да ещё как. Но понятливая весчанка ни слова не стала об этом спрашивать. Захочет – сама расскажет.

Однако от бани Рыска отказываться не стала – как и от застолья после оной. А потом и рассказала, и поплакала... и напилась. Не помнила даже, как на печку спать влезла.

...Перед самым рассветом кто-то тихо постучался в дверь. Фесся, спавшая рядом с Рыской, пробормотала:

– И кого там Саший принёс в такую рань? – но с печи слезла. А потом, накинув тулуп поверх ночной рубахи, выскочила в сени.

Рыска, конечно, привыкла спать чутко, но глаза открывать не стала: не за чем было. Однако ей вполне было слышно, что к Фессе пришла какая-то женщина, о чем-то её просит.

– Ох, горе луковое, – вздохнула Фесся, возвратившись в дом. Постояла, повздыхала и заглянула на печку.

– Рыся, – позвала она, – Проснись, пожалуйста!

– М-м-м? – не открывая глаз, отозвалась та.

– Тут... это... Помощь твоя нужна. Только у них денег нет...

Рыска со вздохом открыла глаза. Деньги с весчан она давно не брала. А вот голова у неё после вчерашнего раскалывалась.

– А может хоть до обеда подождут? – с надеждой спросила она.

– Да нет... Горе там. Человек помирает.

Путница тихо застонала.

– Скажи: сейчас иду. Через щепку.

Фесся выглянула снова в сени, а Рыска с трудом начала подниматься, ругая себя на все корки. Старая дура! Это надо же было так напиться!.. А потом даже рассмеялась... Уже и до “старой” дожила!

– Далеко идти-то? – спросила она у Фесси, одеваясь.

– Да нет. Через три дома в сторону леса. Проводить? – предложила подруга.

– Сама найду, – отмахнулась Рыска, зачёрпывая ковшом воду из стоящей на лавке кадки. – А кто там?

– Да мужик... Бывший тсец, что ли... Про него мало кто что-нибудь знает. Они с Мейкой всего два года, как перебрались сюда. До этого в городе жили, а потом он болеть сильно да часто стал. Пришлось им в веску переехать: на земле прокормиться легче. С тех пор и живут тут.

– Чем это он болеет? – риторически спросила Рыска, надевая сапоги.

– Ясное дело, чем: израненый весь. Да впридачу без памяти. Мейка рассказывала, что после войны его нашла. Спрашивала его: кто он, откуда? А он не помнит. Всё, что до войны было – напрочь забыл. Даже своё имя.

– Понятно, – путница накинула плащ, затянула пояс, свистнула. В ту же щепку из-под печки выскочил крыс, нагло, прямо на глазах у кошки, прошествовал через всю кухню и взбежал по ноге своей хозяйки.

– Как, говоришь, женщину зовут? – переспросила Рыска, перекидывая через плечо ремень сумки и поворачивась к двери.

– Мейка... Саломея, – поправилась Фесся.

– Саврянка, что ли? – уточнила путница.

– Да вроде нет... А там, кто её знает? Глаза зелёные, как у тебя. Да, и говорит плохо, непонятно. А он точно саврянин, – словно сама себе кивнула Фесся, – Правда, старый совсем. Я сразу и не поняла, думала – седой просто...

– Ладно, – вздохнула Рыска, – Пойду, – и вышла за порог. Ничего удивительного для себя она не услышала. Ну, савряне, и что? После объединения тсарствия люди стали терпимее относиться друг к другу, а война и вовсе побратала две нации, так что жили теперь и белокосые в Ринтаре, и ринтарцы в Саврии. Таких понятий-то не стало: Саврия, Ринтар. Молодежь возраста Рыскиного сына и вовсе так не выражается. Только те, кто постарше помнит об этом. Лет через двадцать-тридцать и вовсе забудется...

Рыска вышла на крыльцо.

Близился рассвет. Ночью, видимо, бушевала метель, и дорожку через двор просто заровняло – и не видно, что она тут есть, только следы приходившей женщины пропечатались дорожкой. Да, всё же знатные в этом году снега! Давненько таких не было. А мороз снова небольшой, хотя и крепче, чем накануне.

Она прошла через двор, с трудом открыла калитку, огляделась, увидела нужный дом (в нём светилось окно) и направилась туда. Цепочка следов вела туда же. О том,откуда в этом доме узнали о заезжей путнице, Рыска , разумеется, догадалась: сплетни по веске разлетаются быстро, этому не стоит удивляться.

Она вошла в дом без стука. На скрип двери из-за печи моментально выскочила... нет, не женщина. Худенькая девица лет двадцати с небольшим. У девушки были чёрные волосы, заплетённые в две косы и светлые глаза.

– Ты Саломея? – с порога, не здороваясь, спросила Рыска.

– Да, госпожа путница, – с сильным саврянским акцентом ответила девушка.

– Где больной? – нахмурившись и уже по-саврянски задала Рыска следующий вопрос.

Девица удивлённо дёрнула бровями.

– Здесь, госпожа, идите за мной, – и посторонилась, пропуская её в запечный закуток, – Я к печке поближе положила, а то его знобит.

– Да уж, молодец, – с издёвкой произнесла Рыска, сбрасывая плащ, – Натопила сдуру! Жарища ещё хуже холода. Воду ставь на огонь, быстро, – скомандовала она, – Дверь приоткрой, пусть подвыветрится, а то дышать нечем, – распоряжалась она, швыряя плащ на лавку, – Опа, а ты у нас кто? – от неожиданности спросила она по-ринтарски светленького мальчишку, свесившего с печи любопытную голову.