– Ты плачешь, что ли? – догадался он.

– Нет, всё хорошо, – отозвалась она бодро и почти достоверно. – Просто нос течет...

– Давай тебя подлечу, – предложил Альк снова.

– Нет, не надо, – отказалась Рыска, – Тебе самому плохо. Надо беречь силы. Я сама справлюсь. – она подошла к двери, – Я сейчас пойду вниз, выпью варенухи и вернусь. Она мне всегда помогает. А ты спи... – она не звала его с собой лишь по одной причине: её всё равно душили слёзы. Выйдя в коридор, она отошла немного от двери и разрыдалась, облокотившись о стену.

Она не то что переживала за своего любимого: перед его страданием в её понимании меркла даже собственная боль. И хуже всего было то, что и поделать-то ничего было нельзя! Рыска понимала, что последствия этого ранения полностью не пройдут никогда, потому что Альк уже не молод. Было бы ему лет на двадцать поменьше... Ну хорошо, хотя бы на десять – и можно было бы на это надеяться ( ведь от того ранения пятнадцатилетней давности почти ничего не осталось), а так... И думать нечего.

А самое главное, кто будет заботится о нём, когда она сама умрёт? С кем он останется? Ведь ей осталось уже недолго, она чувствует... Хоть бы та иргемаджинка, о которой Альк рассказывал, Марина, приехала, что ли... Было бы не так печально оставлять его, зная, что кто-то будет любить его так же, как она. Тут и ревность уходила на задний план...

Да ещё кое-что произошло совсем недавно.

За последние два года из-за войны у Рыски так и не было возможности повидать тётю и детей. Вырваться в Калинки ей удалось лишь два месяца назад, в конце осени. То, что она узнала там, стало последней каплей в чаше её бесконечного терпения и спокойствия.

*

... На землю тихо ложился первый снег. Первый настоящий в этом году... Было очевидно, что он уже не растает, потому что мороз на улице был хоть и не сильный, но постоянный. Рыска была этому даже рада: болота, по которым пролегала дорога от Ринстана до Калинок, вполне замёрзли, и передвигаться теперь было легко.

Они ехали молча, бок о бок, думая каждый о своем. От предвкушения встречи у Рыски сладко щемило сердце. А больше всего её радовало то, что дети, наконец, познакомятся с отцом. Она уже и не надеялась, что ей суждено это увидеть и молча благодарила божиню.

И никто из них двоих, таких сильных, умных и опытных не сумел этого почувствовать: до последнего радовались, как идиоты!.. Пока тётя не сказала, и в мыслях такого не было.

... Скрипнула калитка, и пятилетняя Вангелия, прямо как была, без верхней одежды, сбежала по ступенькам крыльца, увидев мать в окно.

Рыска, не помня себя от счастья, подхватила ребёнка на руки, расцеловала в румяные щечки.

– А я знаю, кто ты! – воскликнула девочка, обратив внимание на Алька, – Ты мой папа!

Альк усмехнулся.

– Ну раз знаешь, тогда, может быть, и меня поцелуешь? – спросил он.

Вангелия потянулась к отцу, и Рыска чуть было её не уронила. Более чем за год, что она не видела дочь, девочка сильно выросла и стала тяжеловата для хрупкой матери.

Альк принял ребёнка у жены, но Рыска успела перед этим заметить, как у него дрожит рука. Не железный он, и она всегда это знала... Но как же всё-таки хорошо, что божиня послала им детей!

– А где твой брат? – с улыбкой спросила Рыска у дочки.

– А он уехал! – с детской непосредственностью сообщила Вангелия, и Рыску словно ледяной волной окатило. Она почувствовала, наконец, произошедшее. Схватившись за сердце, путница бросилась в дом. Альк перехватил девочку поудобнее и пошёл следом за женой.

Тетя Ульфина сидела возле печи, глядя в щёлочку неплотно прикрытой топки, в которой танцевало веселое рыжее пламя. Рыска окликнула её и обомлела, когда та обернулась... С их последней встречи прошло чуть больше года.

А тётя постарела на все десять.

– Рыся, прости... Я не уберегла... не уберегла... – запричитала она.

... Лучину спустя Рыска молча, словно бы застыв, сидела возле стола и пристально вглядывалась в уходящую в леса дорогу, так, словно бы тот, кто уехал по ней в неизвестном направлении должен был вот-вот вернуться, а она боялась пропустить этот момент.

– Когда это случилось? – полушёпотом спросила она.

Тётя Ульфина всхлипнула.

– В начале прошлой осени... Только хлеб с полей убрали да картошку выкопали, – она отерла красные глаза рушником, – Просыпаюсь я на утро после уборочной – а его нет как нет, родненького моего. И мечи его пропали, какие ты подарила. И кожуха зимнего нет. И... ни коровы его, ни седла. – женщина помолчала, закрыв руками лицо, – А ещё в ту же ночь и товарищи его пропали: Данька с Ганькой, Янинкины дети.

Рыска подавила вздох. Вот уж кого стоит пожалеть, так это Янину: у неё вообще никого, кроме сыновей не было. Надо бы зайти к ней, поддержать... Ох, самой-то как плохо! Словно воздуха не хватает... Сыночек родненький, ну куда тебя понесло? Где же ты? Даже не повидались на прощание...

– Вот и думай теперь: может, его уже и в живых-то нет, – тётя снова всхлипнула и расплакалась, – Ты прости меня, Рыся... я теперь вообще не знаю, как жить... Если б ни Геля, давно б на небесные дороги отправилась... А ведь говорила я: окороти ты его с его росказнями! Он всё героем стать мечтал, вот и домечтался... –женщина поплакала немного молча, – Он мне в последнее время своей войной проходу не давал, всё отпустить просил, особенно, когда рекруты в веску приехали, а его не взяли... Молод слишком, говорили. А я-то, дура старая, подумала, успокоться... А он взял и сбежал... Может, и нет его уже... – она разрыдалась в голос.

– Успокойтесь, живой он, – со вздохом, сказал Альк.

Девочка, сидящая у него на коленях, согласно кивнула:

– Вот и я бабушке говорю: ты не плачь! Альк живой. И Данька с Ганькой живые, – сообщила она отцу, видимо, впервые услышав мнение, отличное от бабушкиного, – Но ни она, ни тётя Яна мне не верят. А я знаю!..

Что именно она знает, объяснить Вангелия пока не умела, но Альк более внимательно посмотрел на дочку. В суматохе он и не подумал об этом. А теперь почувствовал.

– Ох, рановато... – пробормотал он и погладил девочку по светлой голове.

– Что – рановато? – сразу спросила любопытная малышка.

– Уехал он рановато, – соврал путник. Не объяснять же ребёнку свои соображения: мала ещё, не поймёт.

– Нет! – возразила Вангелия, – Не рановато! Он прямо ночью уехал. Бабушка только уснула.

– А почему не сказала ей? – мрачно спросила Рыска.

– Альк просил не говорить, – просто пожала плечами девочка, – Сказал, что мне подарок привезет!

У Рыски не выдержали нервы. Уронив на руки голову, она разрыдалась. Доездилась по дорогам... Довоевалась... Упустила сына.

Сколько она так проплакала, Рыска не помнила. Чувствовала она себя так, словно ей что-то отрезали. Ей всё вспоминался сын: то маленький, то уже повзрослевший. Память услужливо подбрасывала воспоминания: то ощущение тёплого, маленького тельца на руках, то шелковых детских волос в ладонях, которые она с рождения так ни разу ему и не стригла, плела в две косы. Одно время мальчик сопротивлялся, говоря, что так носят только девчонки, но она сумела его убедить... Вспомнилось, как однажды, четырёхлетний, он впервые схватил её меч – и как она испугалась, что он поранится; вспомнилось, как радовался он каждому её визиту домой, как хмурился, когда уезжала.

А ведь она даже не осознавала, насколько сильно его любит, как много он значит для неё! Просто принимала как само собой разумеющийся факт его радость, его улыбку, то, что он где-то есть и всегда ждет её... И вот теперь он так далеко. Неизвестно где... О, божиня, увидит ли она его еще хоть раз?

Её дар молчал по этому поводу. Только голова болела... Все старания узнать об этом были напрасны.

...Рыска не помнила, как легла спать в тот вечер. А может, и не легла, а просто упала в обморок... Но очнулась она в постели. Алька рядом не было. Он сидел у окна, глядя в ночь.