— И вы не жалеете, что не улетели вместе с братьями?

Я казнил упавшего ксеноса, обрушив крозиус на грудную клетку.

— Я вместе с братьями, — ответил я Льву. Мой голос был таким же грубым, как и его.

Андрей стоял на колене в жидкой грязи и стрелял по оркам, которые преодолевали очередную баррикаду.

— Реклюзиарх самый удачливый человек из всех моих знакомых, — удивительно спокойно произнёс он, даже не перестав смотреть на зелёнокожих, и убивая тварей лазерными лучами из улучшенного лазгана. — Однажды на него упал собор, а он всё ещё жив и попросил меня отправиться с ним в ущелье полное монстров.

Никто из нас больше ничего не сказал. Нас снова разделила атакующая волна ксеносов. Я заметил, как капитан бежал к проезжавшей мимо «Химере» и взбирался на её борт. Затем он пропал из виду.

Война — это скорее психология и эмоции, чем огонь и кровь. Орды и полки сталкиваются; атаки и отступления сменяют друг друга. Каждая битва между смертными существами длится до поворотного момента, когда равновесие грозит окончательно нарушиться. В этот момент воины одной из сторон видят, что их замыслы терпят крах по всему полю боя. Или точнее они считают, что увидели уже достаточно и убеждают себя, что их разбили или наоборот они добились решающего преимущества.

Поворотный момент может произойти в любую секунду и с кем угодно в пекле битвы. Но равновесие нарушается только, когда кто-то своим примером вдохновляет и влияет на окружающих.

Это может быть передовая шеренга солдат, которые побежали от неприятеля не найдя в себе смелости сразиться с ним или опрометчивая атака на сломавших строй врагов, когда отбрасывают все команды и доводы разума. Это могут быть последние солдаты, которые решили, что погибнут напрасно, если разделят судьбу своих уже павших товарищей или слишком быстрое и глубокое наступление, когда уже не слышны сигналы о тактическом отступлении. Это легко может оказаться всеобщее повальное бегство из-за того, что командующий в тылу на несколько секунд позже приказал сменить позицию или контратаковать. Или это может быть один воин, чемпион, павший от вражеских клинков на глазах своих братьев и сестёр; и тем самым создав ключевой момент, изменивший ход сражения. А в другой жизни на другом мире победа чемпиона в поединке превращает отступление в убийственную контратаку, когда своими деяниями или речами он сплачивает павших духом собратьев.

Я видел самые разные победы и поражения, всегда бравшие начало в простой истине: война — это психология. Вот в чём главная сила космических десантников, которые служат человечеству. То, что они «не ведают страха» всего лишь тень истины. Они посвящают свои безгрешные жизни тренировкам, тренировкам и ещё раз тренировкам, отринув всё остальное в поиске праведной цели в войне.

Солдат на передовой не видит ничего — ничего — из того, что происходит на поле битвы. Для него реально только происходящее рядом с ним: постоянно мелькающие клинки во время атаки, крики врагов и истекающие кровью друзья. Он судит обо всём ходе сражения только по этим моментам и живёт или погибает, участвуя в них. Вот почему на войне всё решают планирование, связь и доверие.

Благодаря планированию вы знаете, где сейчас бьются ваши братья-воины. Благодаря связи вы знаете, что у них происходит вдали от вас. Доверяя им, вы полагаетесь на них, чтобы выжить и победить, как и они полагаются на вас. Это самое важное — вы видите сквозь пыль, хаос, шторм клинков и болтерных зарядов. Вы знаете, где ваши лидеры желают видеть вас.

Вот в чём в первую очередь космические десантники превосходят других смертных воинов. Они живут в полном доверии со своими боевыми братьями. Их средства связи надёжнее и мощнее, чем у любых человеческих солдат, в том числе и индивидуальные. В бою они отбрасывают все эмоции, и обучены сражаться даже не задумываясь об отступлении, пока в конце они не опускают оружие над трупами истреблённых врагов.

Это равномерное развитие, когда отказываются от недостатков и улучшают преимущества. Возьмите ребёнка, позвольте ему расти, не познав хрупких человеческих слабостей, и воспитайте только на добродетелях послушания, верности и воинской доблести. Облачите его в керамит. Выдайте огнестрельное оружие. Скажите, что он не отвечает ни перед кем кроме таких же сильных и несдержанных братьев.

Это — космический десантник. Не человек обученный стать оружием, а оружие с человеческой душой.

Вот почему когда смертные смотрят на Адептус Астартес, они отличают нас только по символике на доспехах. Мы пустые люди в сравнении с их короткими пламенными жизнями, наполненными сильными страстями и уязвимыми для неистовых эмоций.

Признание этих фундаментальные истин о нас не означает пренебрежения к гвардейцам. Они ничуть не принижают мужчин и женщин Империума и вовсе не возносят на недостижимые высоты воинов тысячи орденов. Мы — избранные. Мы — лучшие воины Императора. Это не просто слова — на это есть причины.

В столь многих битвах Хельсричского крестового похода поворотные моменты опускались на мои плечи. Мои рыцари смотрели на меня, ожидая приказа атаковать или отступить; они бросятся в бой, если я прокричу или отойдут, если я промолчу. Человеческие офицеры отказывались слишком далеко наступать, если я не обещал им поддержку Храмовников. И, разумеется, самые упорные бои разворачивались там, где находился я. Вне зависимости от моего желания. Я охотился на вражеских чемпионов. Я стоял, останавливая атаки. Но мои геральдические изображения привлекали командиров ксеносов ко мне столь же часто, как и я сам прорубался к ним. Во время поединков они ревели свои нечеловеческие имена в лицевую пластину моего шлема, рассчитывая, что их сородичи — и видимо я тоже — запомнят, какой чемпион орков рискнул жизнью, пытаясь убить реклюзиарха.

В Манхейме всё развивалось точно также, хотя я сделал всё возможное, чтобы избежать этого. И вот настал очередной поворотный момент. Огромнейший зверь, который без сомнения обратил на меня внимание из-за геральдики, мчался в мою сторону в кузове подпрыгивавшего разбитого скрап-грузовика.

Сколько татуированных ревущих вожаков мы убили в тот день? Эйдетическая память позволяет отлично помнить только тех, с кем сражаешься сам. Я не могу ничего сказать про гвардейцев Стального легиона или Львов: сколь многих они повергли за три часа — возможно, самые долгие три часа моей жизни.

Позади нас осталось кладбище танков — вражеские орудия уничтожили почти всю нашу технику. Вдоль стен каньона возвышались пылающие, пробитые ракетами и снарядами металлические остовы гаргантов — превращённые в расплавленный шлак огнём Имперской гвардии. Очереди из стабберов выбивали барабанную дробь на керамите, от которой всего лишь сводило зубы, зато легионеров выкашивали десятками. И всё же мы наступали, разбрызгивая поднимавшееся кровавое море. Оно было по колено большинству людей, и им приходилось с трудом пробираться по грязи. А я хотел, чтобы оно стало ещё больше. Я хотел, чтобы оно поднялось ещё выше, заполнило всё ущелье и затопило все входы в пещеры. Пусть захлебнутся все инопланетные твари, которые всё ещё оставались там. Я хотел, чтобы лёгкие каждого живого орка заполнила нечестивая смесь из крови праведников и грешников. Она даже пахла злом — чем-то алхимическим и богохульным.

Прежде чем вожак атаковал, ко мне успел прорваться Кинерик. Его цепной меч остался без зубьев. Запёкшаяся кровь ксеносов покрывала оружие и руку, которая его сжимала. Вторая рука была оторвана по локоть, в ране виднелось месиво из опалённого мяса и искрящихся кабелей доспеха.

— Я не знаю, когда это произошло, — абсолютно равнодушно произнёс он.

— Брат, — я хотел поблагодарить его за то, что он со мной в этот мрачный день, хотя казалось, что бой никогда не закончится, и вполне возможно мы сражаемся за гордость, которую уже не спасти. — Брат.

Зелёнокожий вожак атаковал меня сбоку. Я услышал предупреждающий крик Кинерика едва ли за удар сердца до того как тварь врезалась в меня. Мы оба упали и покатились в маслянистой крови. У орка были тупые клыки, жилистые мускулы и мощные руки. Он оказался больше, сильнее и быстрее меня. Справедливости ради стоит сказать, хоть это и стыдно, но есть в нашей галактике твари и демоны, которые превосходят одного воина Адептус Астартес.