Чем дальше он говорит, тем сильнее я ощущаю холод, ползущий от ступней вверх по ногам. Я во все глаза смотрю на Реддла, который яростно жестикулирует, бросая слова в небо, и не сразу замечаю, что он сокращает разделяющее нас расстояние почти наполовину. Когда же я, наконец, обращаю на это внимание, то понимаю, что не могу пошевелиться: инстинкты берут верх, и липкий страх намертво приклеивается к изнаночной стороне груди. Том словно забывает о моём существовании, и вся его тирада так явно напоминает крик души, который нашёл выход.

– Я думал, что встречусь с ним один на один, но не тут-то было.

Он резко ведёт подбородком, и прожигающий насквозь взгляд буквально ввинчивается в меня. Я рвано вдыхаю и вижу, как медленно Реддл сжимает пальцы в кулаки, как высоко вздымается его грудь, как подрагивает верхняя губа от нахлынувшего разочарования и злости, – впрочем, единственная часть лица (за исключением глаз), которая оказывается живой на неподвижном лице.

– Ты всё время прячешься за чужими спинами. Сначала родители, потом Орден, теперь же ты прячешься за спиной того, кто предан мне на протяжении почти двух десятков лет.

Реддл начинает приближаться, медленно переставляя ноги, тяжёлый взгляд карих глаз словно гипнотизирует, и я из последних сил сжимаю опущенную палочку, надеясь, что в решающий момент смогу вовремя вскинуть её. Тем временем рука Тома поднимается, бледная ладонь тянется ко мне, словно побуждая к мыслительному процессу, а сам он нетерпеливо произносит:

– Взгляни на себя со стороны, Поттер, и подумай: неужели ты достоин называться Избранным?

Том останавливается в пяти шагах и требовательно смотрит на меня. Он пытается раздавить меня грузом своих доводов, однако всё моё существо отчаянно сопротивляется и чудом находит силы на то, чтобы возразить.

– Как насчёт тебя? По-твоему, ты достоин именоваться Тёмным Лордом? Тот, кто убил собственного отца, кто друзей превратил в рабов, кто вообще не знает о таких вещах, как любовь и сострадание? По-твоему, я хуже тебя? Знаешь, я в корне с тобой не согласен, и у нас здесь не конкурс на самые выдающиеся способности.

Собственные слова придают мне уверенности, и вот я уже могу смело смотреть в лицо заклятому врагу, гордо вздёрнув подбородок и сжав свободную руку в кулак. Реддл столбенеет в прямом смысле слова, в глазах вспыхивает изумление. Он явно не ожидал такого поворота событий. Я сжимаю зубы и качаю головой, теперь уже свободно дыша, и сердцебиение выравнивается.

Наконец, волна шока спадает с Тома, он опускает веки, одновременно сжимая пальцами виски, невесело усмехается, а затем и вовсе поворачивается ко мне спиной.

– Думаешь, я не знаю, что такое любовь? – его голос звучит глухо, и, боюсь, виноват в этом вовсе не усилившийся ветер. – Думаешь, только твоя бесценная мать знала о любви, создавая защиту для тебя? Всю свою жизнь я гнался за этой обманчивой вещью, пытаясь найти хотя бы каплю этого чувства во взгляде отца, однако всё было тщетно: он не хотел признавать меня, даже когда я добился невероятного.

Я смотрю на его ровную спину и чувствую, как начинает ныть челюсть от напряжения. Справа от нас восходит солнце, его оранжево-красные лучи ложатся на мантию Реддла, который выглядит так странно и своими последними действиями пробуждает во мне чувства, какие попросту не должен вызывать злейший враг и убийца. Разозлившись на самого себя, я пинаю носком кед ближайший сугроб и отворачиваюсь, щурюсь на багрово-красный солнечный диск. Я готов смотреть куда угодно, но только не на Реддла.

– Если всё так, как ты говоришь, тогда зачем ты начал убивать? Ты убил стольких ни в чём неповинных людей, ты убил моих родителей!

Голос, дрожащий от смеси раздражения и злости, сам собой взлетает на октаву вверх, руки начинают трястись, и я ничего не могу с собой поделать. Взгляд против воли возвращается к Реддлу, который по-прежнему стоит спиной ко мне, а слова льются неудержимым потоком:

– В отличие от тебя, у меня была нормальная семья, в которой меня любили, но ты разрушил её, отнял у меня родителей, превратив в сироту, и, знаешь, в этом мы теперь с тобой похожи. Только тебя ведёт мания величия, а меня – жажда мести и мечта о нормальной жизни, и, думаю, это – более сильная мотивация.

Я замолкаю, желая глотнуть воздуха, а Том оборачивается. По его лицу, вновь лишённому эмоций, сложно что-либо понять. Оно превратилось в ту маску, какую я имел возможность наблюдать в конце лета на площади Гриммо. Тогда я понял: Реддл постепенно лишается всего живого, что когда-то было в нём. Если вспышки настоящих эмоций случаются (как, например, сегодня), скоро и они прекратятся, потому что этого человека уже вряд ли что-то сможет исправить. Неся с собой такое количество оборванных жизней, сложно надеяться на понимание и прощение. Меня не купишь трогательной историей о тяжёлом детстве.

Поэтому я без малейшей тени страха смотрю в его глаза, пронзительно блестящие в первых лучах солнечного света, и делаю шаг вперёд, уверенно завершая свою речь:

– Ты отобрал у меня беззаботную жизнь, но знай, что это не сломило меня. И когда случится наша последняя встреча, я буду готов ко всему.

Я останавливаюсь на расстоянии вытянутой руки и даже не чувствую разницы в росте. Дело вовсе не в том, что у Реддла жалкий вид: нет-нет, он ни в коем случае не выглядит жалким и беспомощным. Всё как раз наоборот: от него сейчас исходит такая сила и уверенность, и я не представляю, как он вообще терпит всё то, что я позволяю себе произнести. Дело в том, что я не боюсь его, и мои слова правдивы: случившееся сделало меня сильнее. Я уже не тот семнадцатилетний волшебник, каким был полгода назад.

Реддл смеряет меня высокомерным взглядом, но подозрительно молчит. Я замечаю, что солнце встало практически наполовину, когда он отступает на шаг назад и выдаёт сквозь зубы:

– Надеюсь, ты сдержишь своё обещание.

Не успеваю я и глазом моргнуть, как Том трансгрессирует, оставляя после себя вихрь поднявшегося с земли снега и стойкое ощущение недосказанности.

Всю обратную дорогу я пытаюсь перевести дух, то и дело запуская пальцы в волосы. Подумать только, я встретился с Реддлом, но мы даже не попытались убить друг друга. Хоть всё закончилось хорошо (если это слово вообще может быть применимо к данной ситуации), нелегко так просто взять и переключиться на позитивный настрой.

Возвращаюсь я удачно: сейчас как раз время завтрака. Приняв как можно более непринуждённый вид, направляюсь в сторону Большого Зала и по пути встречаю Малфоя. Он оставляет своих друзей и подходит ко мне, чтобы поприветствовать.

– И тебе доброе утро, – мимолётно улыбаюсь ему, пожимая узкую ладонь, а Драко строит хитрые глаза и полушёпотом спрашивает, склонившись над моим ухом:

– Я слышал, Слизнорт и тебя пригласил на свой приём.

– Да, это так, – отвечаю, не понимая причин странного поведения Малфоя, но его следующая реплика мгновенно развеивает все сомнения:

– Уже выбрал, с кем пойдёшь?

– Честно говоря, не думал об этом… – произношу немного невпопад, рассеянно оглядываясь по сторонам, потому что я действительно забыл о том, что нужно выбрать себе пару.

Малфой вытягивает шею и как-то странно заглядывает в проём Большого Зала, до которого мы не дошли пару шагов. Почесав лоб, я сторонюсь от нахлынувших студентов: тех, кто любит подольше поспать и в итоге опоздать на завтрак.

– Почему ты спрашиваешь? – запоздало интересуюсь, впрочем, нисколько не удивляясь этому: встреча с Реддлом занимает все мои мысли и накладывает отпечаток на чувства и нервы – последние будут шалить весь день.

Драко сегодня действительно странный: он продолжает смотреть на кого-то в Большом Зале, при этом его светлые брови в сомнении сходятся у переносицы. Когда я уже порываюсь обернуться, он словно оттаивает и, спрятав руки в карманах, пожимает плечами с несвойственным ему добродушным видом.

– Из побуждения чистого любопытства. Ладно, Поттер, ещё увидимся.