Старенький лекарь, обучавший нас премудростям своей профессии, работавший при пансионе, не отличался особым рвением и не мучил воспитанниц разными новомодными лекарствами. Почувствовав даже небольшое недомогание, девочки с удовольствием обращались к мистеру Ламберту Годтфри. Он никогда не отказывал нам в возможности законным образом увильнуть от скучных занятий, денек-другой провести в лазарете, где не нужно было просыпаться рано утром по звуку колокольчика. Худощавый подслеповатый старичок с аккуратно подстриженной бородкой, насквозь пропахший лекарствами, был с нами неизменно добр и никогда не разоблачал даже откровенных симулянток.

Пощупав пульс, деликатно прослушав легкие через сорочку с помощью деревянной слуховой трубки—стетоскопа и заглянув сквозь пенсне в горло, покачав седой головой, он обычно назначал очередным «страдалицам» постельный режим, усиленное питание, а в качестве лечения солодковую микстуру от кашля и лакричные пастилки. Также, по указанию доктора Ламберта, его помощница или старшие воспитанницы делали больным компрессы, уксусные обтирания, для укрепления организма давали по ложке вино Мариани с листьями коки, а при сильной лихорадке — порошок из коры хинного дерева.

Но иногда, к сожалению, случались проблемы и посерьезнее. И когда познаний мистера Годтфри оказывалось недостаточно, то собирался медицинский консилиум. Из городского госпиталя вызывались другие врачи в помощь нашему. Тогда в ход шли уже не только мятные капли, но и инъекции, которые с помощью большого страшного шприца также делала нам помощница доктора.

Таких тяжелых больных, требующих особого ухода, обычно помещали отдельно, в маленькие комнаты лазарета, где стояло лишь по одной кровати с тумбочкой да стул для сиделки. Так и в этот раз, когда одна из воспитанниц, вернувшись после рождественских каникул в пансион, тяжело заболела дифтерией, а следом за ней и еще двое, для их лечения привлекли дополнительные силы.

Как ни старались оградить пансион от распространения инфекции, вскоре и я оказалась на больничной койке с дифтерийным крупом. Несмотря на получаемое лечение, внезапно умерла самая первая заболевшая девушка.

Руководство пансиона переполошилось и сообщило о болезни родственникам воспитанниц. Но я об этом ничего не знала, потому что уже лежала с сильной лихорадкой, с трудом дыша через забитое пленками горло.

Время болезни я почти не помню. С трудом мне удавалось разобрать голоса врачей, негромко обсуждающих варианты лечения и вероятность того, что я не выживу. Но это меня почему-то совсем не пугало, да и вообще почти не вызывало эмоций, возможно, мне все это чудилось.

Потом я, кажется, узнала раздраженный голос моего опекуна, отчитывающего нашего мистера Годтфри. Позже мистер Аластер обсуждал с падре Джиэнпэоло возможность моего венчания в таком состоянии и настаивал на своем праве как опекуна выдать меня замуж и дать за меня согласие на брак. А когда священник категорически отказал, опекун злился и рассуждал о наследстве.

«Венчание? — всплыло в моем воспаленном жаром мозгу. — Значит, Марко все-таки решил посвататься. Значит, он где-то рядом!»

Как ни странно, эта мысль вызвала во мне куда больше эмоций, чем известие о возможной смерти. Мне вдруг очень сильно захотелось поправиться, не могла же я умереть теперь, когда счастье так близко.

А потом сквозь шум и звон в ушах я услышала новый голос, очень знакомый, и в этот раз измученный мозг выдал мне подсказку незамедлительно, да так что ни малейшего сомнения не возникло. Этот голос я ни с кем не спутаю! «Конечно же, это Марко», — уверила я себя, внутренне ликуя и ужасаясь одновременно, понимая, что принц застал меня далеко не в лучшем виде.

— Не волнуйся, брат, я не позволю ей умереть, — уверенно произнес он. — Завтра она проснется здоровой. Нужно только проследить, чтобы она провела ближайшие сутки в постели, сам знаешь. Сейчас я дам ей лекарство, а потом рекомендую снотворное.

Я не могла даже шевельнуться, не было сил, чтобы приоткрыть глаза, убедится, что это не горячечный бред, но я почувствовала, как уверенные пальцы разжали мне губы, и по воспаленному горлу стекло несколько капель. Вкуса я так и не ощутила и не могла понять, что это было, но вдруг стало удивительно хорошо. Потом последовал укол в плечо, голоса исчезли, а я провалилась в глубокий сон.

На следующий день я проснулась с ощущением не только полного выздоровления, но и так, словно вообще не болела, а просто хорошо и крепко выспалась. Доктор Ламберт, которого позвала сиделка, зашедший вместе с двумя другими медиками, только ахнул и руками всплеснул, они все трое восхищенно заговорили о правильно выбранном лечении. Потом меня еще долго осматривали и ощупывали горло, убеждаясь, что я действительно абсолютно здорова.

Когда помощница мистера Годтфри принесла мне чашку какао с молоком, и взбила подушки, чтобы усадить меня в постели поудобнее, я попыталась расспросить ее о моих ночных посетителях, но она очень удивилась и сказала, что все это мне, очевидно, привиделось в бреду. Да, действительно, моему кузену падре Джиэнпэоло разрешили зайти сюда, чтобы, как моему духовнику, выполнить положенные обряды, поскольку полагали, что я не доживу до утра, но никого больше не было, и уж точно не могло быть здесь этой ночью.

«Получается, что это всего лишь сон», — разочарованно осознала я.

Я никому не рассказывала о нем, но с большим удовольствием думала, что Марко оказался как бы моим ангелом-хранителем, явившимся в самый тяжелый и практически безнадежный для меня час. И пусть во сне, но он пришел мне на помощь. Какой же я была наивной и глупой в свои восемнадцать лет! Другая благочестивая девица и католичка, вознесла бы хвалу Всевышнему и заботливому падре, молившемуся в ту ночь за меня, что возможно и помогло, если как он утверждает, быть абсолютно искренним в своих молитвах. Я же тогда почему-то решила, что это моя любовь спасла меня, дала мне сил для выздоровления и очень долго эта мысль грела мне душу, лучше всяких молитв.

Глава 08.

И вновь все вернулось на круги своя, в пансионе вообще редко происходило что-то, выбивающееся из привычного распорядка. Я уже смирилась с мыслью, что мне придется пройти полный курс обучения, когда в день моего двадцатилетия в пансион приехал мистер Аластер, однако впервые за все время не один. Вместе с ним прибыли падре Джиэнпэоло и солидный молодой мужчина с правильными чертами лица и горделивой осанкой, в котором я с большим трудом узнала пухлого зануду Квентина из своего детства. Признаться, я очень удивилась их визиту в таком составе, но мне и в голову не могла прийти истинная его причина.

Они дожидались меня в холле. Поздравив с праздником и задав несколько дежурных вопросов, гости приступили к главной цели своего визита. В присутствии классной дамы до меня довели, что, оказывается, много лет назад, вскоре после моего рождения, мой покойный отец и мистер Аластер заключили договоренность о том, чтобы породниться семьями. Я узнала, что еще в двухлетнем возрасте была помолвлена с Квентином, и с тех пор являлась его нареченной невестой.

В первый момент я даже не поняла, о чем речь. Если подобное и имело когда-то место, в памяти совсем ничего не сохранилось, даже разговоров таких не припоминалось. Но, возможно, я была слишком мала, чтобы что-то запомнить. Или отец не считал нужным раньше времени говорить со мной об этом.

С возрастающим ужасом, я осознавала, что все сказанное вовсе не шутка, и Квентин, достигший совершеннолетия, находится здесь для того, чтобы сделать мне официальное предложение уже от себя лично. И вот он, самодовольно улыбаясь и ничуть не сомневаясь в моем согласии, произнес положенные слова, взял меня за руку и выжидающе замер.

Мой пульс бешено заколотился где-то в районе горла и висках. Больше всего в этот момент мне хотелось закричать: «Нет, ни за что на свете! Я не выйду замуж за Квентина, потому что я жду Марко!».

Но ведь все одиннадцать лет, которые я провела в пансионе, главное и основное, чему меня учили — это беспрекословное подчинение главе семьи. До брака — отцу или опекуну, а после — своему мужу. Нам вполне определенно давали понять: нынешнее общество создано мужчинами и для мужчин. Девушка должна не только осознавать свою целиком зависимую роль, но и с радостью и благодарностью принимать ее. Эти непреложные истины словно в мозгу были выжжены. Не в силах противится тому, что я считала совершенно правильным и естественным порядком вещей, тем не менее, я не могла отречься и от Марко, и от своих чувств и тех обещаний, которые сама себе дала. Ни за что, не бывать этому!