- Спасибо.

Необычайное спокойствие, шедшее от этого лица, возможно, было связано с его овальной формой... Яйцевидная форма вечности... И вдруг, неожиданно для себя, Костя сказал:

- Послушайте, Надюша. У меня к вам странная просьба. Я сегодня пригласил к себе кое-кого из товарищей. Не согласились ли бы вы помочь мне? Ну, похозяйничать, что ли... Стол накрыть... Еда уже куплена, вино - тоже.

- А вы... Хорошо, я согласна.

- Ладно, по рукам. Занесите-ка стенограмму куда нужно и сразу - ко мне. День-то рабочий ваш кончился.

- Только, я думаю, мне надо переодеться?

- Зачем? По-моему, вы и так прелестно одеты. Я без шуток.

* * *

- Стульев мало, - сказала Надюша.

- На кухне есть табуретка, - вспомнил Костя.

- Несите, не помешает. Только это капля в море.

- Поставим чемоданы, радиоприемник. Сергея Петровича - на радиоприемник, а? Свесится с обеих сторон.

- Нет, уж это нельзя. Знаете что? Подвинем стол к тахте, на нее человек шесть усядутся.

- Низко.

- Ничего. Посадим высоких.

Передвинули стол. Бутылки и рюмки пошатнулись и успокоились.

- Ну как, с точки зрения буржуазных стандартов? - спросил Костя.

Надюша критически оглядывала стол. Еды, правда, было много, еще непривычной после войны, еще дорогой красивой еды. Бутылок - тоже много, и на каждую Надюша надела гофрированный бумажный воротничок. С этим все в порядке. Но сервировка... Откуда только натаскал эту посуду хозяин? Щербатые тарелки, разнокалиберные рюмки, граненые стаканы, даже мензурки...

- Не нравится? - спросил Костя.

- Еда нравится, посуда - нет.

- Как же быть?

- Постойте... у соседей взять?

- Соседи на даче.

- Ну, у других соседей, через площадку.

- А вы можете?

- Я могу. А вы - нет?

- Я не могу. У меня просто мороз по коже идет, когда нужно обращаться к незнакомым людям.

- Все люди - знакомые.

- Хорошо вам, наверно, жить! Надюша не ответила.

- Так я пойду через площадку, - сказала она, помолчав.

- И я с вами. Была не была!

Они позвонили в дверь напротив - клеенчатую, строгую, с медными гвоздиками по краям. Им долго не открывали. Наконец послышались шаги, и взъерошенный старик высунул голову:

- Вам кого?

- Здравствуйте, - сказала Надюша. - Мы из квартиры напротив. Мой знакомый, ваш сосед, Константин Исаакович - вот он сам тут, - сегодня защитил диссертацию.

- А я тут при чем? - спросил старик.

- Мы празднуем сегодня и пришли вас пригласить. А заодно хотим попросить у вас немного посуды.

"Молодец, Надюша, - подумал Костя, - как она просто и славно его пригласила. Я бы не догадался". Старик был удивлен, но польщен, видимо.

- Знаете, милая девушка, - сказал он, - я никогда не хожу в гости. Вредный обычай. Нажрутся, напьются, а за ними убирай. Разве в еде счастье?

- Конечно, не в еде. Но ведь такой случай...

- Ну, ладно, идем, посмотрим в буфете. Вы тоже, товарищ, проходите, чего там.

Они прошли в темноватую комнату, где царил буфет. Старик распахнул дверцы.

- Что понравится, - гордо сказал он.

Надюша даже ахнула. Вот это посуда! На верхней полке - тонкие розовые рюмочки с золотым ободком, ниже, стопками, серо-голубые тарелки с белыми цветами, такие же блюда, салатники, соусники...

- Гарднер, - лаконично сказал хозяин.

- И это можно взять?

- Я сказал: что понравится. Надюша стала отбирать посуду.

- Костя, несите рюмки, только осторожно, не разбейте. Я возьму тарелки, и этот салатник, и мисочку...

- Это соусник. Вы, молодежь, даже не знаете, что такое соусник.

- Будем знать. Спасибо. А блюдо, для бутербродов - можно?

- Все можно.

- А ваша жена... не рассердится?

- Я один, - сухо сказал старик.

Он взял стопку тарелок, прижал подбородком, хотел нести.

- Что вы, не беспокойтесь. Спасибо, мы сами. Ну, какой же вы милый! А как вас зовут?

- Иван Михайлович.

- Я не забуду. Спасибо, Иван Михайлович, вот Костя идет, он возьмет тарелки. Так мы вас ждем. Непременно. В восемь часов.

Стол пришлось накрывать заново, но зато какое получилось великолепие!

- Это еще дореволюционные тарелки, - сказала Надюша. - Фабрики Гарднера. Теперь таких нет.

- А вы любите посуду?

- Очень люблю. Но у меня, ее нет и никогда не было.

- А я ничего не понимаю в посуде, и в одежде тоже. Но, глядя на этот стол, я понимаю, что вы все очень красиво устроили.

- Только мне нужно причесаться. Есть у вас гребень?

- Есть, но...

Костя конфузливо достал гребешок с обломанными зубьями.

- Ничего, давайте.

Она распустила волосы и стала причесываться. "Что-то есть все-таки в длинных волосах, - подумал Костя. - Стриженая женщина всегда одинакова, а с косами - распустит их и другая..."

У Надюши были светлые, тонкие, негустые волосы и широкий, чистенький пробор посередине. Прямой пробор - классический, годный только для ясных, правильных лиц. Когда она причесалась, гладко, туго натянув волосы по обе стороны пробора, лицо стало еще больше похоже на белое яичко. А она, оказывается, хорошенькая! Как это он раньше не видел? Впрочем, он и на настоящих-то хорошеньких не смотрел.

Звонок - гости.

Первым, на свою беду, пришел лаборант Володя. Бедный первый гость всегда ему плохо. Володя стоял, мял руки и не знал, куда себя девать.

Вторым появился самый почетный гость - Сергей Петрович. Ну, скажите на милость, что с ними двумя делать? Сажать за стол? Рано.

К счастью, вернулась с кухни Надюша. Она-то знала, что делать с гостями и как их занять. Она сразу усадила директора в кресло, попросила Володю откупорить бутылки, чем тот охотно занялся, а сама села рядом с Сергеем Петровичем и заговорила - спокойно, открыто, доброжелательно, словно век была с ним знакома, а ведь никогда, поди, с ним и не разговаривала... Через три минуты она уже знала имена директорских внуков, знала, что жена его - на даче, дача хорошая, только переплатили, а любимую его таксу зовут Жулька.

Звонки, звонки... Гости собирались.

"Как это она всегда знает, что нужно? - думал Костя. - Кому что сказать, куда посадить, что спросить? Я этого не знаю. Мне не хватает настоящего ума. Ум - это знать, что к чему".

Он здоровался, здоровался, а гости все шли.

Вот и Иван Михайлович. Он переоделся в черную пару - даже не в пару, а тройку с жилетом. От него пахло нафталином и парикмахерской. В обеих руках он нес большой букет пионов и преподнес его Надюше:

- В вашу честь.

Она даже руками всплеснула:

- Спасибо! Красота какая!

Где-то раздобыла вазу (Костя и не знал, что у него есть ваза) и поставила цветы в центр стола.

- За стол, пожалуйста, - сказала Надюша.

Вечер складывался удачно: все как-то сразу сели, не чинились, не церемонились, сели, заговорили.

В те первые послевоенные, годы люди еще не успели привыкнуть к хорошей еде. Накрытый стол с розовой колбасой, желтым сыром, светлым сливочным маслом сам по себе был картинкой.

- Натюрморт, - сказал, садясь за стол, Николай Прокофь-евич.

Все были веселы, Надюша - прелесть, Костя был счастлив.

Директор института встал.

- Товарищи, - сказал он, постучав ножом по бутылке. - Налейте бокалы! Разрешите мне поднять тост за того, которому мы все обязаны нашими достижениями. За величайшего полководца всех времен и народов, корифея науки, любимого и дорогого учителя и вождя - товарища Сталина! Ура, товарищи!

"Ура" прозвучало довольно нестройно. Все густо зашевелились, встали, потянулись друг к другу рюмками.

...Каждый чокнется с каждым. Сколько это будет раз? Число сочетаний из "n" по два. Чему равно "n"? Здесь, кажется, двадцать пять человек. Двадцать пять на двадцать четыре, поделить на два - триста. Триста чоканий. Каждый с каждым. Пропустить нельзя.

Когда Косте было неловко, он всегда начинал считать.