К тому времени в нашей коммуналке освободилась одна комната – соседская семья получила новое жилье на окраине города. Папа и бабушка добились у местного городского комитета, чтобы комната перешла в их владение. Хотя они могли немного подождать – можно было встать на очередь, и тоже получить новую квартиру. Но ждать никто не хотел – лучше маленькая комнатка сейчас, чем квартира в неизвестном будущем.
Новая комната была еще меньше предыдущей – всего 14 квадратных метров, и мы поселились в ней втроем. Теперь меня с матерью разделяла еще и стена – она стала настоящей соседкой. Много позже папа объяснил свое решение остаться в этой квартире тем, что не хотел разлучать меня с матерью. Но в действительности он даже не пытался взвесить мои интересы – он просто ни минуты не хотел оставаться в одной комнате с бывшей женой.
Но война между родителями на этом не закончилась – все участникидрамы с прежним энтузиазмом продолжали поддерживать пламя войны, даже когда проблема с жилплощадью была решена. Когда люди живут в постоянном модуле драмы и войны, то жить иначе становится практически невозможно. Вопрос был только в том, что послужит следующим разжигающим топливом? Кто будет новым орудием ненависти и мести? Вот тогда то они и вспомнили про меня. Как будто было недостаточно того, что они меня не хотели – теперь я должна была еще подтвердить их собственную родительскую несостоятельность в глазах друг друга. После того, как родители до совершенства отточили самые низкие и коварные методы на родной сестре, использовать невинного ребенка в своих корыстных целях казалось вполне естественным продолжением.
Нет, родители не отнимали меня друг у друга, как это обычно делается в знаменитых голливудских фильмах – они просто использовали меня, чтобы доказать друг другу свою правоту. Я думаю, что отцу все еще было больно наблюдать, как его горячо любимая жена, его бывшая союзница, приводит домой незнакомых мужчин. Он негодовал, злился и обвинял ее в том, что она плохая мать, а она, защищаясь и оправдываясь в ответ, пыталась убедить всех окружающих, в том числе и себя, в совершенно обратном. Хотя все вокруг прекрасно знали, что эта женщина не способна позаботиться даже о собаке. Это выяснилось, когда однажды она принесла домой маленькую болонку – безумный восторг длился ровно пять дней, по истечении которых мама благополучно от нее избавилась. Всё, что она хотела в жизни, это любить и развлекать мужчин, превратившись в этакую современную советскую гейшу.
Она прекрасно знала, что не хотела быть матерью, но чего не сделаешь ради того, чтобы доказать свою правоту! Это был обычный сценарий, повторяющийся множество раз. В ожесточенном споре с отцом мама бросала мелодраматические фразы: «Я могу быть хорошей матерью! Отдайте мне Таню – она будет жить со мной!». Прекрасно зная о последствиях такого решения, папа и бабушка притворно и со злорадством соглашались, после чего меня переселяли в мамину комнату. Но всё всегда заканчивалось быстро и одинаково. Под вечер к маме приходили подруги с молодыми кавалерами, включался большой проигрыватель, и начинались танцы. Я помню, как я сижу в углу комнаты, в маленьком низком кресле, и наблюдаю за двигающимися в медленном танце фигурами. Вот мама обвивает руками шею своего очередного партнера, и следуют долгие и страстные поцелуи…
Ее развлечения ненадолго прерывались, когда в комнату входили бабушка или папа, и уводили меня со словами: «Вот видишь, мы так и знали!». Но мама не сдавалась и каждый раз принимала мелодраматические позы, обвиняя их в том, что у неё «отняли ребенка». Поэтому она настоятельно и периодически меня «одалживала», но тут же забывала обо мне, как только часто меняющиеся партнеры уносили ее в танце под громкие звуки граммофона. И я опять сидела в углу комнаты и наблюдала за двигающимися в темноте тенями танцующих. Для меня так и осталось загадкой – зачем взрослые люди заставляли меня, маленькую девочку, за всем этим наблюдать?
Иногда мама приглашала меня только на минуту – когда приходили новые друзья, родственники или знакомые. Она заводила меня в комнату и громко объявляла: «Это моя дочка Танечка!». Знакомые всплёскивали руками и восклицали: «Какая большая девочка!», после чего мама с лёгкостью меня отпускала. И я уходила обратно к бабушке, чувствуя себя дурацким экспонатом, в то время как всё, чего мне хотелось – это быть чьей-то дочкой…
Апогеем этого цирка послужил наш первый и последний отпуск с мамой. Она сказала папе, что едет за город к подруге и хочет взять меня с собой, забыв при этом упомянуть, что «подруга» была вообще-то больше другом, иначе папа ни за что бы меня не отпустил. Он доверил меня этой женщине на целый месяц, прекрасно зная, что она не способна позаботиться ни о ком, кроме себя самой. Я предполагаю, что его решение было основано на возможности сказать в будущем: «Вот видишь, я был прав – ты не способна быть матерью». Так или иначе, безопасность ребенка явно не служила главным ориентиром в принятии этого решения.
Моя память едва хранит воспоминания о том лете, как о времени, проведённом с матерью. Большую часть отпуска я играла в саду с кроликами. Иногда мы ходили в деревню на базар – купить свежего молока и другие продукты, а иногда шли гулять в прилегающий к деревне лес и собирали там ягоды и грибы. Но только одно-единственное воспоминание глубоко врезалось в мою память и на всю жизнь оставило поистине неизгладимый след.
Был чудесный летний день, и мы опять пошли в лес за ягодами. На этот раз к нам присоединился её друг, хозяин дома, у которого мы остановились. Я всегда любила лес и теперь радовалась очередной прогулке, деревьям и свежему запаху сосен. В какой-то момент я заметила, что мама со своим спутником начинают отставать – мужчина сладострастно обнимал её за плечи, и она податливо отвечала. Я пыталась их подогнать: «Идемте скорее! Ну почему вы так медленно?». Но они не слушали, продолжая заговорщически смеяться и отмахиваясь от меня: «Иди вперед – мы тебя догоним!»
Мне было тогда восемь лет, и я была покладистой тихой девочкой – я не имела привычки спорить с важными взрослыми или докучать им своими прихотями. Я беззаботно побежала вперёд по тропинке, совершенно не осознавая времени и направления, но с каждым шагом деревья становились всё более высокими и пугающими, и моё маленькое сердечко всё больше замирало от страха. И тут впервые в жизни меня охватил настоящий, панический, леденящий душу страх – я поняла, что совершенно заблудилась! Теперь лес казался бесконечным, а я металась по нему из стороны в сторону, в различных направлениях, в надежде найти хоть какую-нибудь знакомую тропинку. Я кричала и плакала навзрыд, громко и пронзительно, совершенно отчаявшись найти дорогу в деревню. Мне казалось, что я никогда её не найду, и со мной случится что-то страшное…
Помощь пришла неожиданно. Меня окликнул незнакомый мужчина, который стал расспрашивать, где мои родители и где я живу. Задыхаясь от слёз, я пролепетала, что живу с мамой у дяди в деревне. Тогда мужчина проявил истинное участие и предложил следовать за ним. Вскоре, к моему огромному облегчению и неизбывной радости, мы вышли на дорогу, ведущую к дому. На этом мои воспоминания обрываются. Я не помню, как объявилась мама со своим лесным кавалером, и что последовало за этим. Испугалась ли она, что я потерялась, и обрадовалась ли, что я нашлась? Сокрушалась ли она, что оставила своего ребёнка в лесу, предавшись любовным утехам? В памяти остались одни пробелы…
По возвращении домой я, как честная гражданка, сообщила бабушке и папе о лесном происшествии. И последовало обычное: «Вот видишь, мы тебе говорили…» Моей матери тогда здорово досталось от отца и после этого ей больше меня не доверяли. Более того, папа подал на маму в суд, чтобы она начала платить алименты на мое содержание. За этим последовала проверка ситуации в семье со стороны социальных служб. Перед приходом официального представителя бабушка и папа дали мне четкие инструкции: «Если тебя будут спрашивать, с кем ты хочешь жить – скажи: с папой и бабушкой».
