И вот этот шут мне объявляет: дело графа Читтано решено. Приказано злодея немедля отослать в крепость Корфу, где содержать впредь до указа. Какой афронт! Так близко была свобода, и все прахом! Сказался больным (не слишком погрешив против истины), велел позвать доктора - тщетно. Если бы даже при смерти лежал, тюремщиков это б не остановило. Пьомби устроена так, что ввести или вывести узников можно лишь через парадные залы Дворца Дожей; поэтому все подобные перемещения совершаются обыкновенно на рассвете. Уже следующим утром два крепких служителя, нежно подхватив меня под руки, почти вынесли на Riva degli Schiavoni - Славянскую набережную, всю запруженную солдатами, посадили на галеру и отправили в путь. Естественно, перед дорогой заковали. Каюта галерная тоже была надлежащим образом подготовлена, с прочными замками и решетками; стража не дремала - оставалось терпеть и ждать.

Под размеренный плеск волн и злобные крики чаек, я пытался отгадать тайные побуждения врагов. Разумеется, главная тюрьма республики не предназначена для постоянного сидения в ней. Слишком мала. По мере разбора дел, узников выпускают или переводят. Чаще всего - в соседнюю Карчери или простонародную Кваттро. Бывает, что и в отдаленные крепости. Но в той поспешности, с которой меня выпихнули с уютного, обжитого дворцового чердака, есть что-то необычное. От объявления перевода до исполнения прошло бы гораздо больше времени, если б чиновников никто не подгонял. Что за жареный петух их в задницу клюнул? Заговор, что ли, открыли?

Чего в республике всегда было в избытке, так это заговоров. Мелкотравчатых, правда. Изрядная часть венецианских патрициев не выдержала сумасшедшей погони за деньгами и разорилась. Таких именуют 'барнаботти', сиречь квартирующие в приходе святого Барнабо, где жилье дешевле. Они всегда готовы оказать политические услуги любому, кто хорошо заплатит. Совет Десяти последние двести лет в основном тем и занимается, что расследует грязные сделки продажных барнаботти. Как в его круг внимания затесался имперский граф Читтано - просто ума не приложу.

Бежали дни. Галера резво рассекала волны. Эх, направо бы ее завернуть: в Бари, Тарант или Брундизий! На худой конец, в папскую Анкону. Везде я нашел бы друзей и помощь. Нет, мимо. Оставались, по моему расчету, последние сутки. Вдруг ночью, уже в глубокой тьме, раздались пушечные выстрелы. Безумная надежда на греческих клефтов жила ровно столько, сколько потребовалось корсарам для захвата судна. Послышались мольбы о пощаде, угрожающие крики победителей. Знакомая речь. Турки! Слегка разбавленные шкиптарами и бошняками. Лязгнул замок, дверь распахнулась. Масляный фонарь ослепил после мрака.

- Бу?

- Эвет.

Выволокли из привычного узилища, ввергли в другое. Потом был берег, лошади, караван... Избавлю вас от подробностей, ибо сам оные не помню. Ничего не осталось в памяти, кроме холеной окладистой бороды.

А борода обрамляла лицо. Над нею - румяные щеки, умные глаза. Али-паша Хекимоглу, бывший визирь. Ныне - боснийский санджакбей.

- Как Ваше здоровье, любезный граф? Хорошо ли вели себя мои люди? Если кто-то посмел Вас оскорбить, скажите: я посажу его на кол.

Венецианским наречием он владел практически безупречно. Впрочем, тосканским тоже. Батюшка сего турецкого вельможи в Падуанском университете степень получил: видно, что некая доля образованности перешла и к наследнику. Возможно, что и связи сохранились...

- Благодарю, достопочтенный Али-бей. Все прекрасно. Будет ли мне позволено узнать, как Вы сумели договориться с Республикой о моей выдаче?

Замешательство мелькнуло в его взгляде лишь на долю секунды. Молодец, ей-Богу! Не будь мое внимание столь обострено, мог бы и не заметить. Тогда бы век правды не добиться. Дело подстроено, как случайная стычка. Турки с Венецией не воюют, но судно, чрезмерно приблизившееся к их берегу, имеют право заподозрить во враждебных намерениях и подвергнуть досмотру; при сопротивлении - захватить. Потом дипломаты годами могут оспаривать правомочность сих действий, тягаться о судьбе команды или возврате груза... Вот только не верю я в такую удачу, когда высокопоставленный узник, к коему некая держава имеет претензии, попадает в руки ее агентов по воле слепой фортуны. Случайно перехватить в море, ночью, именно тот самый корабль... Сказки для маленьких детишек. Если оба капитана стараются о встрече, тогда еще есть какой-то шанс.

Надо отдать должное собеседнику: он соображал очень быстро. Маневр, открытый неприятелем, нет смысла далее маскировать. Хекимоглу улыбнулся:

- Все просто, дорогой друг. Керим-эфенди, посланник Султанского Величества Махмуда (да продлит Аллах его дни), посетивший недавно Венецию - мой старый приятель. Стоило ему намекнуть, что не станет требовать возмещения за шалости далматских разбойников на границе, если сенаторы отдадут некого узника, им совершенно не нужного... Вы же знаете нрав наших с вами бывших соплеменников и отношение их к деньгам. Единственным препятствием служило венецианское подданство. Вы ведь от него не отказывались? Отдать своего подданного иностранной державе - и по закону невозможно, и постыдно до крайности.

- Да, это чересчур. Даже для венецианских властей.

- Конечно. Особенно - отдать нам, туркам. Так же, как если б мы выдали христианам преступника из правоверных. Предел бесчестья! Улемы взбунтовали бы чернь, и всем, учинившим сие непотребство, не поздоровилось бы.

- Что ж, преграда обойдена со всем возможным изяществом. Искренне восхищен представленною пиесой. Тонкий замысел, блестящее исполнение. На море разыграть такое особенно трудно. Надеюсь, команда галеры, меня перевозившей, не будет обращена в рабов?

- Стоит ли Вашему Сиятельству беспокоиться о сих ничтожных червях? Их выкупят, дешево и скоро.

- Благодарю. Мне было бы очень жаль, если б эти достойные люди из-за меня пострадали. Полагаю, никто из них, кроме капитана, не знал о совершающемся беззаконии. Возможно, и капитан - не во всех деталях. Позволите ли еще один вопрос, уважаемый Али-бей?

- Сколько угодно, досточтимый синьор Алессандро.

- Я только Вам должен быть благодарен за перемену судьбы, или неравнодушные к моей участи есть и в столице?

Вновь по лицу турка пробежала легкая тень недовольства - и тут же исчезла, уступив место прежней маске радушия. Явно, у него были веские причины стараться завоевать мое доверие, а посему всемерно избегать лжи или неоправданных умолчаний.

- Найдутся. Хотя не на самом верху.

- Полагаю, один из моих давних приятелей - среди них?

- Вы очень проницательны. Но все же не придавайте излишнего значения столичным интригам. Его Султанское Величество (да продлит Аллах его дни) даровал нам право здесь, в Боснии, вершить дела по собственному разумению. Вплоть до жизни и смерти любого из людей.

- Наша жизнь и смерть - равно моя и Ваша, дражайший Али-бей, - в руце Всевышнего. Все люди смертны; никогда не питал надежды, что Творец миров пожелает сделать исключение ради такого нечестивца, как я.

- Воистину, на все воля Аллаха. Хотелось бы и дальше наслаждаться умной беседой, но мне надлежит отправиться в поход, и не далее, как завтра. Вы достаточно хорошо себя чувствуете для нового путешествия?

- Увы, тюрьма еще никому не шла на пользу. Мои слова, что все прекрасно, относятся лишь к действиям Ваших воинов, отнюдь не к собственному здоровью.

- Это видно с первого взгляда. Неверные псы почти замучили Вас.

- Неужели кому-то есть до этого дело?

- Поверьте, есть. Я наблюдаю действия генерала Читтано с тех самых пор, как Дели-Петрун привел свое войско на реку Прут. У такого противника, как Вы, дорогой граф, не грех учиться. И знаете... Среди всех полководцев Востока и Запада не найдется другого, коий был бы настолько недооценен. Недооценен и несправедливо гоним. Воистину, Аллах помутил разум неверных.

Плюнув на вежливость, впился бесцеремонным взглядом в санджакбея - но в глазах его не было лукавства. Похоже, он говорил то, что думал.