Покачала лапкой, хвост изумительным полукольцом обвился вокруг лодыжки и бессильно упал.

— Не дам, Хайдарр, — повторилась.

— Не дашь? — спокойно переспросил он, потирая ладонью большой палец.

— Нет.

И тут же испила всё вино из кружки.

— Ничего ты им не скажешь, ибо нечего будет говорить.

— Эх, я пропал. Так что, говоришь, сёстрам-Ашаи львы не нужны?

— Сёстрам-Ашаи львы нужны. Не нужны нам, пффф, братья. Фуй.

— Чегой-то так жестоко? Вдруг найдётся какой-нибудь левчина, тончайшая душа, который захочет познать Ваала, всё такое.

— А я скажу, чем это закончится, — закивала Миланэ, и в её глазах на миг блеснул огненный хаос. — Потому что такое уже было.

— В смысле?

— Сейчас расскажу.

«Что тебе «истинность»? Ты гляди на…».

Широкие, свободные росчерки. Что это они у меня такие большие, вольные? Что-то рука разошлась сама, непослушная. Ей стало чуть стыдно, что она преступница, она преступает нечто, вершит своё маленькое преступление, сплетая вокруг него свои нежные тени; преступница-отступница.

— Где-то семьсот лет назад, даже больше, когда только появились дисципларии, а сестринство Империи было молодым, в Империи ровно двадцать два года существовали так называемые «верные сыновья Ваала». Твои уши что-то слыхали об этом?

— Не, первый раз слышу, — ответил Хайдарр, и судя по всему, он действительно этого не знал. Миланэ не удивилась: в классической, общей истории Сунгов это не упоминается.

— Так вот, — вытянула Миланэ левую лапку, ту самую, что ближе к нему, и он пристально наблюдал за этим движением, — эти сыновья были намеренно и открыто созданы властями Империи с разрешения Тассая Первого. Они создавались из всех желающих, кто умом, в копошении разума, старался постичь природу Ваала, а таких набралось немало. Различные учёные, мечтатели и просто дураки, желающие статуса и величия — предполагалось, что они станут самцовой стороной служения Ваалу, будут умственно изучать веру Сунгов, распространять свои измышления среди публики и заодно вести некоторые общие ритуалы. Ашаи-Китрах в то время было сравнительно немного, дисципларии были юными, и сестёр нигде не хватало. Впрочем, их и сейчас нигде не хватает.

— Ашаи не были против?

— Кто ж спрашивал? Мы не можем указывать Сунгам, как относиться к Ваалу и как его чтить, — она беспечно болтала правой лапой. — И никогда не могли. Империя посчитала, что это в её интересах, Сунги так посчитали. Как мы могли возражать? Мы тоже дочери Сунгов, зачем нам идти против общей воли?

— Но выразить мнение могли?

— Мнения выражались, конечно. Но в среде Ашаи не принято особо кого-то критиковать, — сказала Миланэ, и тайно устыдилась своих слов, — а принято смотреть за собой.

Маленькая, злая неправда.

То ли он был вовсю поглощён рассказом, и не желал упустить ни единого слова, то ли ему стало неудобно на стуле, то ли он просто решил сменить положение тела, но как-то вдруг оказался-очутился возле её лап, усевшись на кровати, не рядом, но и не очень уж-то далеко. Заодно Хайдарр подлил себе вина, не слишком много, соблюдая меру, но щедрой рукой налил для Миланэ, и протянул ей.

— Может показаться, что эти сыновья вынырнули из ниоткуда, — взяла она тяжёлую кружку, — соткались из чистого воздуха. Айна, это не так, нет-нет. На самом деле, уже до этого около сотни лет существовала эдакая группа любителей-почитателей всего таинственного и вероподобного. Она не особо распространялась о своей деятельности, была своего рода полутайным сборищем, о котором, тем не менее, многие знали. В неё входили некоторые высокие чины. Может, именно это поспоство… поспосбо… ой… поспособствовало, прости, выходу сыновей Ваала из тьмы тайности на яркий свет дней Сунгов. Поэтому сыновья не пришли в общество с пустыми руками — у них уже было время на устройство своих правил, своего уклада, у них создалась своя организация и силы. То есть, начали они на твёрдой почве.

— А что дальше?

— Они прощес… ой… просуществовали, ну прости меня, двадцать два года. Сын Тассая Первого просто не смог больше терпеть и указал разогнать сыновей Ваала к псовым матерям. Ой…

— И почему же?

— Ты хочешь знать — почему? — зачем-то переспросила Миланэ.

— Да. Хочу.

«…на её сияние», — начертала Миланэ и бросила перо на стол.

— Потому что всякое, любое жречество самцов — дешёвое, бессильное фиглярство, бессмысленное умствование, устроение иерархий и правил там, где их помине быть не может, установка запретов, сводов, кодексов, предписаний, поощрений и наказаний да прочей ерунды, которая не придает силы, а убавляет её. Самка есть жрица, не самец; ей доступно видение, откровение, она чувствует, он — нет. «Несправедливость!», — взбунтуешься ты, и правильно сделаешь; но правильно не потому, что выскажешься о несправедливости, а правильно то, что взбунтуешь. Льву не назначено чувствовать, ему назначено действовать и брать, строить и крушить. Если самцы будут заниматься своим, если они будут воинами, предводителями и умами времени, то будут они сильны и довольны собою, да будут брать силы и удовольствие от своих самок, получая от жриц веру-откровение напрямую, без умственной шелухи. Самец-жрец жалок, слаб и беспомощен, а потому душительно желает слыть важным и властным. Но он — бессильный паяц. Он не может ответить на простой вопрос: «А что я могу?». А вот мы можем, — подняла Миланэ ладонь и встряхнула ею, словно угашая игнимару. — Это — наше. А что делали эти бессильные шуты? Я тебе скажу: братья Ваала строили всякие здания, чтобы в них вертеться среди кучи своих напыщенных церемоний, поучали всех подряд, потому что не знали ничего, обвиняли всех подряд, потому что только так могли возвыситься, желали наказывать за отступления, потому что жили среди глупых страхов, и запрещали всё подряд, потому что сами ничего не могли. Не надо никаких братьев. Нужны лишь львы-Сунги, и львицы-Сунги. Вот ты и есть сын Сунгов, и я есть Сунга, ты воин, и это есть твоё жречество-служение, и я — Ашаи, и это — моё служение. Твоё, — указала на его. — Моё, — на себя. — Твоё. Моё.

Перевела дух. Аж сама устала от речи. Эй, ай, Хайдарр, почему твоя рука скользит по колену, это ещё к чему… эй, да ещё куда-то выше? С ума сошёл! Чего ж тебе?

— В общем, лев — воин, а не… Хайдарр… Хайдарр? Погоди-погоди, что ты делаешь?

Вместо ответа он мягко и властно забрал у неё перо, мощным рывком оказался возле неё и, ухмыляясь, принялся рассматривать начертанное. Конечно, оно его интересовало не более, чем капли дождя за окном и густой туман ночи; равнодушно и отвлечённо разглядев бумагу, Хайдарр небрежно положил дощечку на стол, чтобы между ним и Миланэ больше не было преград.

«Чего он вздумал?» — спрашивала одна часть Миланэ, умная, рассудительная, сознательная и осторожная. Вторая насмешливо утверждала очевидную вещь: дразниться собою, играть с самцом можно лишь до определённой черты: он или сбежит или бросится на тебя; да, и вот ты, когда писала, бессознательно (или ещё как сознательно, дочь порочной лжи, лживого порока!) закинула левую лапу за правую, чтобы дескать была удобная опора для дощечки, расправив хвост во всю длину на кровати, отчего предстала ты перед ним в самом бесстыдном виде; а как же — он, хотя-не-хотя, а должен вцепиться во всю тебя взглядом, хорошенькую, стройную без худобы, ухоженную, умную, знающую, с загадкой Ашаи, с чуть лживо-порочной красотой Ашаи, с грацией Ашаи, пахнущую цветами и самкой. Но оставим это; что желала третья сторона души Миланэ? Третья желала вся сдаться на милость, ужаснуться до теплоты в животе и растаять в огне.

Стой, негодяй, стой, Ваалу-Миланэ не такая, ты к ней не подкрадывайся, как трус; ты, если чего и хочешь, тогда…

— Ты негодяй…

— Негодяй, — повторил за нею Хайдарр

— Негодяй, ты веришь во Ваала? — приставила ладонь к его щеке, отворачивая прочь от себя, отпихивая.

— Безусловно, — сопротивляясь её ладони, чуть угрожающе сказал он, и это могло быть как истинной правдой, так и чистой ложью.