— Эх, правдовидица приходила, вот эта вот. Должна была присутствовать при допросе Амона. Но в последний момент пришла команда не вмешивать её в дело. Неудобно вышло. Начальство приказывает, а мне — отдуваться и хвостом перед ней трепетать.

Странно, что он до сих пор не удосужился представиться. Определенно хромало воспитание; ай, впрочем, само это место какое-то хромое.

— Самая сильная правдовидица, — заговорщически бормотал он. — В Марне, а может, и в Империи. Она нам столько раз помогла — не счесть. Перед ней все колются, как орехи, — взмахнул рукой, словно рубил мечом.

Вздохнув, Миланэ собралась поблагодарить и попрощаться.

— Мы когда-то поспорили, сильнейшая она или нет… Сиятельная не может подсказать: кто самая сильная правдовидица в Империи? — спросил с улыбкой.

— Сожалею, но не могу ответить с уверенностью. Могу лишь рассказать о видных правдовидицах прошлого.

— Думаю, Ваалу-Ахира — самая сильная, — уверенно кивнул он.

— Её зовут Ваалу-Ахира? — навострила уши Миланэ.

Она слышала это имя в дисципларии не один раз, но не особо обращала внимания, а потому не могла припомнить, чем та известна и славна; впрочем, так было с огромным количеством иных имён. Когда ещё учишься в дисципларии, то будущее кажется тебе далёким и солнечным, мир — безбрежным, ученичество — трудной, но чрезвычайно нужной стезей, следуя которой ты становишься лучше и сильнее.

— Великие предки, я думал, что сиятельная знает её! Это ж такая известная личность из вашей касты!..

Он продолжал разглагольствовать, но Миланэ прервала и попрощалась.

…Ах, Вестающие, изумруды духа Сунгов, величайшие из величайших, знающие недоступное и творящие беспредельное. Лучшие вы среди львиц Ваала, ибо не знаете предела слову, и расстояния тленного мира вас не заботят, когда вы творите беседу Вестающих…

Эти патетические слова великого поэта Сунгов — Боэсия, излитые в его известнейшем панегирике «Изумруды», в своё время чрезвычайно привлекли довольно малоизвестного художника, жившего в VII столетии Эры Империи — Ману-Драгала Сестали; жил он примерно в то же время, что Малиэль. Привлекли они потому, что он не понаслышке знал их нравы и то, чем они живут; и после одного чудовищного пира, когда раскалывалась голова от выпитого вина, выкуренного опиума и ещё Ваал знает чего, ему пришла в голову полубезумная идея сатирически-язвительного сюжета для картины.

Надо сказать, Вестающие завсегда любили окружаться свитой: почитателями, львами и львицами искусства, подхалимами, богатыми и влиятельными патрициями да и просто полезными хвостами. Всех подобных называли и называют «вхожими». Так и говорят:

— Он вхож.

И всё всем понятно: Ашаи удостоили его чести проводить с ними время.

Когда они пригласят-соизволят, естественно.

Но Ману-Драгали был более чем вхож. Он был любовником одной из Вестающих того времени, лет на десять старше него; но не являлся содержанцем и корыстолюбцем, а был с нею из чистой любви к искусству, потому что общество Вестающих и происходящее в нём казались ему чрезвычайно вдохновляющими, необычными, интересными; да и с нею всегда было чрезвычайно приятно-красиво. Правда, когда начались их отношения, то его здоровье вдруг почему-то пошатнулось; но всё он списал на развлечения, праздность и пиры: раз так, так тому и быть.

«Я должен быть таким и так делать — это вдохновляет».

И действительно вдохновляло. Он писал очень хорошие портреты как своей любовницы, так её подруг-Вестающих и приближённых Ашаи; его интересовали Ашаи-Китрах, он очень тянулся к эстетике львицы духа. Он стал широко известным в узком кругу, стал для них близким.

Посему любовница подпустила его ближе; точнее, совсем близко, после чего ему открылись такие вещи, о которых он не подозревал. Увиденное впечатлило Ману-Драгали древней дикостью, распущенностью и, вместе с тем — определённой странностью; более того, он впервые взревновал любовницу и уже не знал, что думать обо всём этом, хотя знал, что она живёт с другими львами как хочет и когда хочет, совершенно не заботясь чьим-то мнением, как и большинство Вестающих; да кроме того, моралистом он не слыл никогда. Но облачить чувства в слова он не мог.

Вследствие этого появилась известнейшая среди Вестающих картина, совершенно неизвестная абсолютному большинству Сунгов; она была то ли местью, то ли сатирой, то ли излиянием впечатления, то ли неудовлетворённым чувством, то ли просто использованием запретно-волнующей темы для пущего эффекта; но оказалась в итоге гениальным, невольным прозрением, за что Вестающие объявили эту картину тихой тайной, а художника вскоре, в одно прекрасное утро, нашли мёртвым в постели безо всяких признаков убийства; двух натурщиц, которые ему помогали создавать картину, обвинили в кражах и мошенничествах, отослали на далёкие юга отбывать наказание в лагерях обеспечения Легаты (ибо по законам Сунгов львиц не содержат в неволе). И они до самой кончины не могли внять, в чём провинились и вообще что произошло.

И да, «Снохождение» тоже надлежит к тихим тайнам. Как и многое другое.

«Беседа Вестающих» — так назвал своё творение Ману-Драгал — теми исключительными ценителями искусства, которым посчастливилось её увидеть, признавалась необыкновенно талантливым произведением; по сути, все они в один голос твердили, что это — предтеча нового сюжета в изобразительном искусстве вообще, а не просто эротическая эскапада.

Холст, масло. Необычно светлая комната с ашнарийской росписью на стенах. Большие окна — слева; их не видно, но от них — свет. В центре композиции — большая патрицианская кровать с высоким балдахином. Заметная деталь: сложный узор на нём в виде переплетающихся языков пламени. Перед кроватью, на переднем плане, находится маленькая прикроватная тумба, на ней — небрежно раскрытая книга; подчёркнута ярко-зелёная обложка. С каждой стороны кровати — две Вестающие. Они наги, только у одной из них есть длинные изумрудные подвески на ушах, а у второй — кольцо с ярко-жёлтой лентой на хвосте. Они почти слились в поцелуе, ещё миг — это случится. Одна из них полусидит-полулежит на кровати, почти возлегая на боку; возле неё есть лев, он целует её плечо, а руку держит на бедре у хвоста; Ману-Драгали явно пытался подчеркнуть её происхождение истинной Сунги, выделяя детали, столь характерные для львиц Сунгкомнаасы. У второй Вестающей, совершенно молодой, тоже есть свой самец; она уже в позе сдавшейся на милость самки прямо на кровати принимает его сзади, и он держит в зубах кисточку её хвоста, из-за чего почти не видно его лика. Оба льва, очевидно, личные стражи, судя по разбросанному в хаосе облачению, также на полу есть пласис и сирна, которая выпала из дорогих ножен.

Но созерцатель вольно или невольно отвлекается от всех соблазнительных деталей картины и обращает внимание на одно — на то, что происходит в центре. Вестающих совершенно не интересует происходящее в комнате. Их не интересуют самцы, они — лишь повод, способ, мост; они отрешены от этого. Их поцелуй, в какой-то мере, совершенно лишен страсти, но сияет всеми чертами некоей странной, ирреальной связи; словно бы это души, которые так долго скитались по земле и наконец нашли друг друга.

Именно на большую репродукцию этой картины сейчас смотрит Ваалу-Фрея, аккуратно скрестив руки и пошевеливая коготками. Она не оглядывается, а просто смотрит на неё; её хвост чуть заметно играет.

Она размышляет.

В эту комнату в её доме имели право заходить лишь сёстры-Вестающие, несколько доверенных Ашаи-Китрах и две служанки, одна из которых была глухонемой. В ней и только в ней обсуждались действительно важные вещи.

Но её дорогие сестры чуть опаздывают.

Ах, вот и они, вошли в комнату, лёгки на помине.

Молча расселись, Фрея стройно подошла к ним. Пришла опытная Инлирамия, пришла молодая и капризная Аальзи, пришла старая марнская Вестающая, пришла и ещё одна Вестающая — хозяйка Марнского менгира, самого главного менгира в Империи. Да и в мире тоже.