А ещё этот идиот точно приставать начнёт, и снова будет скандал… фу.

Жизнь, вообще-то, неимоверно пошлая штука. Как ни живи — всё равно измараешься в грязи.

У служителей она получила всё необходимое: несколько полотенец, хитон; совершенно бездумно и наугад выбрала первые попавшиеся масла, но улыбнулась алиптере, мастерице масел и благородных запахов; она всегда поддерживала со всеми алиптерами самые лучшие отношения, а они хорошо знали Ваалу-Миланэ. Ей подсказали, в каком именно помещении малого тепидария надо ожидать льва, видного военачальника, в отличии ортус-миллиара. Миланэ точно не помнила всего этого военного табеля о рангах, но безусловно, что это некто весьма важный. Приехал в Сидну поправить здоровье, как водится. Так многие делают.

В термах в это время дня — пусто.

Вошла в малую комнатку тепидария, небольшую, десять на восемь шагов, с потолком в два роста. В центре — огромный мраморный стол, с двумя большими ступенями по бокам (стальсу почти никогда не делают стоя). У входа — белая занавеска. Села на тёплую мраморную скамью.

Хотелось есть.

На потолке собирались капли. Слишком влажно, надо отдёрнуть занавеску.

Взяла в руки полотенце, начала рассматривать.

А если брать глубже? В древности первое испытание не было пустой формальностью, препятствием перед испитием сомы. Это было полнокровное, зачастую рисковое отведывание доли Ашаи; это могло быть полноценное служение, во время которого ученица делала абсолютно всё то же, что и сестра. Оно запросто могло длиться луну. Но со временем оно выродилось в небольшую проверку таланта, не в последнюю очередь потому, что ученицы на протяжении жизни и так проходят массу всевозможных служений, а испытания длительностью даже в неделю для пяти десятков учениц уготовить не так-то просто. Первое испытание превратили в символ.

«Отлично. Символ. Другим-то повезло с символами. А что досталось мне?»

Да. Так есть. Кому-то в жизни достается всё. А кому-то — ничего. С этим ничего не поделать, на то и существует в мире зависть. Ничего не остаётся, кроме как принять судьбу. Как сказала Ваалу-Хильрара из Круга — нести свои знамёна достойно. Знамена. Достойно. Она славная Ашаи, она знает, о чём говорит. А эта Скади… Кровь моя, у неё глаза были такие влажные, острые, сверкающие. Такие у тех, кто много веществами балуется. А ещё у сновидиц такие, наверное.

Миланэ начала оборачивать полотенце вокруг ладони в иную сторону.

В её жизни было много славного. И она тоже старалась быть славной, но — что поделать — судьба-злодейка решила её утопить, как котенка в мешке. Увы, она проиграла; видимо, создана для иной жизни, в ином времени, в ином месте. По крайней мере, она знает, когда и как умрёт. Хоть какая-то определённость. Нет, просить пощады она не будет, никакого ухода — в сестринстве до конца. Она и слова никому не скажет о своём проступке, ибо одни осядут от ужаса этой глупости, другие — от хохота. Эх, и всё это из-за «Снохождения», будь оно про… Так, оно здесь ни при чём. Кто, зачем и когда запретил эту книгу — неважно. Важно то, что всё, что там писано — правда. Простая, нагая истина, вовсе не воспринимаемая самой создательницей, как чудо. А за истину, как видно, можно и крови лишиться.

Эх, знали бы все эти дураки и паяцы, что «Снохождение» она у-кра-ла. Ха-ха-ха! На пару с Амоном украла. Точнее, он для неё украл. Ах, Амон…

«Бросить всё. Оставить за хвостом. Немедленно… Плевать на гордость, на предрассудки, на саму себя — я хочу жить».

«Не смей. Так ты сдашься. Так все они окажутся правы, а ты жила понапрасну».

«Плевать на то, кто чем окажется. Как глупо знать, что погибнешь, и идти к смерти!».

«Мы всю жизнь знаем, что идём к смерти и погибнем».

«Но мы делаем всё, чтобы жить. Я хочу быть с Амоном, приехать вместе с ним домой, хочу спать с ним до помрачения, ходить по полям и улицам, пойти на охоту, нарожать ему детей и поиграть с ними. Ваал мой, мне двадцать четыре, да уже двадцать пять, а я…»

«Тебе невольно было выбирать. Ты стала Ашаи-Китрах не по своей воле. Такова судьба».

«Вот именно! Не по своей воле!»

«Но потом приняла звание — иначе бы не прошла весь путь. Ты ведь не жалуешься, что родилась львицей в этом мире, и тоже приняла это. А могло ведь быть похуже — поверь. Есть иные миры, где рождаются в куда более печальной форме».

«Да… Я приняла. Это правда…»

«Кто ты?»

«Я?»

«Ты».

«Я — Ашаи-Китрах».

«Но кто такие Ашаи-Китрах?»

«Достойные дочери Сунгов, избранные славить Ваала и нести его пламя другим».

«Нет, больше. Ты знаешь — Ваала нет. Ты сама убедилась в этом. Кем станут Ашаи-Китрах, если у них забрать Ваала?»

«Не знаю. Никем».

«Врёшь. Кем станут Ашаи-Китрах, избавь их от Ваала и тьмы веры Сунгов?»

«Львицами духа… Знающими миры, намерение, силу… Сновидящими… Шам…»

— Чего ты ревёшь?

Миланэ быстро убрала пальцы, которые приставила к вискам.

— Не бойся. Не кусаюсь.

Это был большой, нескладный львище с ухмылкой поселкового задиры. Длинный кусок ткани он тут же скинул, представ, в чём мать родила.

— Доброго льву дня.

— Доброго.

— Меня зовут Ваалу-Миланэ-Белсарра, я…

— Отлично, — улёгся он.

— Льву когда-нибудь делали стальсу? — помотала Миланэ головой, набросив на себя маску улыбки.

— Ещё как делали, — по-свойски устраивался он.

— У льва нет болезней спины, увечий?.. Вот, маленькая кила, верхняя поясничная треть, — отвлёкшись от открытия масел, она потрогала его спину.

— Да, есть такое, дорогуша.

Она прекратила исследовать спину.

— Дорогуша? — ладони покоились на его пояснице.

— Ага, — повернулся он.

— Лев знает, что так говорить львице неучтиво, а тем более — Ашаи?

— Лев всё прекрасно знает, — он мощно прижал её к себе, да так, что краешек стола больно впился в бедро.

— Не надо…

— А я слышу мольбу: «надо, надо»…

Она мгновенно схватила его за сильный подбородок, как львёнка.

— Не надо, не надо взывать к моим безднам, иначе отринутся.

Тот оцепенел.

— Слушай мой голос, слушай мой сказ. Ты убрал руку. Ты слёг плашмя. Ты изгнал себе волю прочь, потому что так велено Миланэ Непобедимой, Миланэ Несразимой, Миланэ Неустрашимой.

— Да я сейчас…

— Смотри мне в глаза, скот. Смотри мне в глаза. Смотри в левый глаз, когда молвит львица духа. Слово моё изойдёт, тогда ты вовек забудешь о львицах.

Отбросила его подбородок прочь, лев отвернул голову в тотальном изумлении. Это было страшно. Очень страшно. Это только выглядит со стороны так, чуть скандально. На самом деле — очень страшно.

— Не советую говорить, что ты чем-то оказался недоволен, — порывисто закупоривала она масла.

— Погоди, — рассудительно воззвал лев, очень быстро сообразив и подавив удивление. — Ты это… серьёзно… насчёт «забудешь о львицах»?

Миланэ уселась на край мраморного стола.

— Ничего не будет. Я ничего не сказала. Ты мог просто полежать и получить хорошую стальсу. Что мешало? Что за воспитание, в конце концов? Ты в Сидне, а не в хустрианском весёлом доме!

— Да мне сказали, что ты на всё будешь согласна, потому что у тебя какое-то там испытание и тебе надо меня ублажить, — скороговоркой заговорил лев, — мол такой ритуал. Я не знал. Нет, я порядочный лев. Да — так да. Нет — так нет. Кто же знал.

— Кто сказал? — остро спросила Миланэ.

— Такая старая сестра, там…

— Можешь не продолжать.

Он пожал плечами и уселся тоже, на почтительном расстоянии.

— Извини, если что.

Лев, сложения хорошего и крупного, взял свой кусок ткани и начал разглядывать.

— Она что, так пошутить решила? — почесал шею.

— А что она тебе сказала? — вопрос на вопрос от Миланэ.

— «Для неё это важное испытание», говорила она. «Она сделает всё, чтобы лев остался доволен», говорила она. «Пусть лев не чувствует себя стеснённо», говорила она.

— Серетта — нетронутая самка. Всем дисципларам козни строит. Особенно мне.