Пришлось оставить дела и приняться за ловлю этих неугомонных созданий. Вскоре половина бутылочки эксгаустера из-под пенициллина заполнилась крупными блохами. Они поблескивали на солнце лакированными покровами, сцепившись в один клубок. Никогда в своей жизни не видал я такого изобилия этих несимпатичных насекомых.

Ловля блох оказалась не столь простым делом. Вскоре показалось, что в общем наша охота завершена с успехом. Но едва мы уселись в машину и завели двигатель, как блохи, очевидно повинуясь какому-то сигналу, возможно вызванному вибрацией машины, все дружно, как атакующие крепость воины, полезли на голову собаки, а некоторые стали бодро скакать по вещам. Пришлось заглушить мотор и вновь продолжить охоту поневоле.

Теперь каждому стало чудиться, что блохи забрались под одежду, мы стали почесываться, проклиная нашего неразумного пса, и напоминали собой шелудивых собак. А фокстерьеру хоть бы что! Он не чувствовал паразитов и, наоборот, наслаждался, когда мы возились в его шерсти. Пока мы занимались блохами, солнце основательно разогрело землю.

Ожили ящерицы, замелькали от кустика к кустику. Муравьи-бегунки носятся по земле. Один из них меня поразил: не бежит, а будто летает. Я давно, заглядываясь на бегунков, удивляюсь их неутомимому и быстрому бегу. Это скорее даже не бег, а короткие и длинные прыжки. Муравей, слегка прикасаясь ногами к земле, стремительно передвигается с короткими остановками. После остановки — снова прыжок с подталкиваниями. Совершая горизонтальный прыжок, муравей демонстрирует чудо эквилибристики: на лету поворачивается под углом. Долго и с удивлением я рассматриваю чудесного бегунка, его стройное, несколько необычное от металлического отблеска тельце. Муравья-бегунка кормят ноги: чем больше земли обследуешь, тем больше и добычи встретишь!

До того загляделся на бегунка, что забыл об окружающем. Залаял Кирюшка. Оглянулся: на вершине бугра Николай размахивает руками, что-то кричит. Оказывается, мои помощники забеспокоились, давно ждут. Но наш переезд недолог. Разве миновать такие чудесные распадки между холмами, разукрашенные весенними цветами! Одна за другой следуют остановки, и время летит незаметно и быстро.

Весной более всего оживленны пауки. Малыши выбираются из коконов, разлетаются по ветру на паутинках. В одном распадке особенно много пауков-скакунчиков, всюду мечутся перебежками. Видимо, какие-то нарушились механизмы, управляющие численностью этих всегда бодрых созданий.

Внимательно приглядываюсь к паучкам. Небольшие, пучеглазые, коренастые, волосатые, с крепкими коротенькими ножками, они невольно вызывают симпатию: вечно в движении, будто не знают ни усталости, ни покоя. Самочки крупнее, светлее. Глаза зеленовато-синие, очень выразительные: спереди два самых больших, будто фары на автомобиле, две другие пары — поменьше и подальше, по бокам головогруди. И еще пара самых маленьких глаз — сверху на голове. Четыре пары глаз смотрят в разные стороны, даже назад, — паучки отлично видят на большом расстоянии. Иначе им, хищникам, нельзя.

Нагляделся на паучков, потеряв к ним интерес, да неожиданно заметил необычную парочку. Точно по следу самки, соблюдая приличную дистанцию в двадцать — тридцать сантиметров, пробирался самец. Иногда он, описав круг, останавливался сбоку, следя сверкающими на солнце глазами за своей спутницей. Но вот самка заметила преследователя, повернулась в его сторону, скакнула ему навстречу. Самец поспешно отбежал в сторону. Нет, он не глупышка, он знает законы своего племени: в паучьем обществе самки нередко пожирают своих самцов.

Сейчас произошло неожиданное… Самка запрокинулась на спинку, показав светлую нижнюю половину брюшка, и быстро замахала в воздухе всеми своими восемью ногами. Самец внимательно следил за странным поведением незнакомки. Потом и сам «зачудил»: стал размахивать светлыми и мохнатыми маленькими ножками у рта — педипальпами, но не как обычно, а забавно — из стороны в сторону, будто моряк на палубе, сигналящий флажками. Еще несколько раз оба паучка перебегали в отдалении друг от друга: самка, падая, размахивала ногами, а самец отвечал ей выразительной жестикуляцией педипальп. Я с нетерпением ожидал конца этой игры. Но представление неожиданно закончилось. Сближения не произошло. Самец остался на месте, а самка поспешно ускакала далеко в сторону.

Поведение обоих паучков было, без сомнения, частью ритуала ухаживания, очень сложного и специфического для каждого вида. Но почему этот ритуал не был доведен до конца? Быть может, еще не пришла пора свадеб и паучкам полагалось побродить и подкормиться или оба они принадлежали к разным видам или расам и не подошли друг к другу, обменявшись взаимными опознавательными приветствиями?

…День пролетел, как всегда, незаметно. К вечеру нахмурилось небо, подул сырой прохладный ветер. Он принес непогоду. Ночью несколько раз накрапывал дождик. Я опасался, что, если он пойдет по-настоящему, нам по размокшей почве не выбраться из лога на шоссе. Впрочем, спать спокойно на этот раз не пришлось и по другой причине. Блохи уже явно скакали по нашим телам в тщетных попытках выбраться из спальных мешков, что, как мне казалось, усиливало их неукротимую энергию и кровожадность.

Как известно, блохи, не в пример другим кровососущим насекомым, могут выпить крови во много раз больше, чем способен вместить их небольшой желудок. Излишек крови выбрызгивается наружу и предназначается для питания червеобразных личинок, обитающих в земляных норках. Столь необычным путем эти насекомые проявляют трогательную коллективную заботу о своем потомстве.

Следующие дни нашего путешествия мы вылавливали блох уже не столько на собаке, сколько на себе, и каждому из нас постоянно мерещились эти неугомонные существа. К счастью, блохи почти не кусались. Кровь человека их не прельщала. Каждый раз, когда мы, улучив время, продолжали охоту, казалось, что она была проведена до победного конца. Но блохи появлялись, бесконечно, запасы их были неисчерпаемы.

Блохи принадлежат к виду пулекс иританс, считающемуся человеческим. Они часто паразитируют и на крупных животных, а к лисицам настолько привыкли, что к нам, их истинным и давним хозяевам, отнеслись с неприязнью, чему мы, конечно, были рады. Видимо, собака забралась в брошенную нору, блохи же изрядно проголодались и дружно на нее набросились. Мы насчитали около двухсот блох. Но какой царил порядок в этом скопище беспокойных насекомых! Самцов оказалось на одного больше самок!

Мы спустились с холмов и приблизились к пустыне. Поникли самые первые цветы ее: белые с желтым сердечком тюльпаны и желтый гусиный лук.

Иногда через тонкую кисею облаков начинало слабо просвечивать солнце, и тогда муравьи-бегунки, сбившись кучкой, принимались ловить его слабые лучи. Через бинокль с лупами-насадками я долго рассматриваю это вялое скопище. Куда делось былое оживление! Везде царят апатия и беспробудная лень. В ложбинке между палочек, поникнув головой, лежит муравей. Кончики его ног слегка подергиваются, будто он спит. Неужели нельзя было выбрать место удобнее, в подземных камерах? Они сейчас забиты засонями. Тут же спящего постоянно задевают, кое-кто возле него задерживается на мгновение и, пощупав усиками, ползет дальше.

В прохладный день насекомых нет, и после вчерашнего похода по пустыне хорошо посидеть на месте. Я устроился возле муравейника с полевым дневником, изредка поглядываю на странного муравья. А он все такой же, без движения, скрючившийся. Но лапки его уже не вздрагивают. Не последний ли сон сковал его тело?