Том пристально посмотрел на Марту. Перед глазами поплыла странная картина. Мальчику казалось, будто он стоит в кабинете миссис Коул, и она, убитая горем, говорит, что тело привезут к полудню.

— Да, — прошептала Марта. — Вечером у Лесли был новый приступ. Дежурный врач не успел добежать до палаты. Она…

— Умерла… — лицо Тома будто окаменело. Он, казалось, не желал слушать продолжения.

— Том, пойми: Лесли призвал к себе Господь… Только он решает….

— Неправда! — закричал Том в исступлении. — Это проклятые врачи не лечили ее.

— Нельзя так говорить… — Марта смотрела на него с испугом. — Мне жаль…

Том не слышал ее слов. Он побежал в гостиную, не понимая, что происходит. Рождественская ель по-прежнему излучала запах смолы и иголок, только теперь Тому казалось, что это запах могильных венков. Хотя, может, это ошибка? Может, умерла другая Лесли? Мало ли на свете каких-нибудь Лесли Линн или Лесли Джинн… Том поначалу решил, что так оно и было. Но ведь Марта завешивала зеркало, да и он видел, как наяву, разговор у директора… Том посмотрел на фонари и почувствовал пустоту. Страшная правда была до боли проста. Лесли больше нет.

Он плюхнулся в кресло. Под самой макушкой елки висел ребристый шар с картинками свечей. Том вспомнил, как они с Леcли клеили кружки, и почувствовал, как лицо стало мокрым. Он не сразу осознал, что по щекам катились слёзы. Том быстро вытер лицо платком, но они потекли снова. Он попытался сжать кулаки, но ничего не помогало. Слезы продолжали ползти, закрывая гирлянды и хвою влажной пеленой. Все было бессмысленно.

Примечания:

* Бломберг Вернер фон — министр обороны нацистской Германии в 1935—1938 годах.

** Соглашение Хора-Риббентропа или англо-германский морской договор 1935 года — соглашение министра иностранных дел Великобритании Сэмюэля Хора и министра иностранных дел нацистской Германии Иоахима фон Риббентропа о тоннаже немецкого военно-морского флота по отношению к британскому.

========== Глава 4. Змея и кролик ==========

Вот уже целую вечность Том чувствовал себя хуже некуда. Шок от утраты прошел, уступив место тупой, ноющей боли. Тому казалось, будто он каждый день теряет по литру крови. Когда снова начались занятия, он учился старательно, как никогда. Почти все время он выглядел потерянным и избегал общения с остальными насколько это было возможно. Большую часть времени он проводил за чтением — на подоконнике, на полу, у крыльца, а когда потеплело, то и возле чугунной ограды. Когда Том не сидел, уткнувшись в книгу, он чувствовал себя подавленным.

Он помнил все детали того кошмарного предновогоднего дня. Затянутые черным крепом люстру и зеркало. Тошнотворный запах похоронной хвои. Лежавшую в гробу Лесли, которая в прозрачном платье казалась уснувшим ангелом. На мгновение Тому почудилось, будто девочка была даже счастлива, что врачи наконец позволили ее душе освободиться от мук, но он тотчас прогнал прочь эту мысль. Не было ничего страшнее одного вида похоронных гирлянд, прозрачного савана и гробовой подушки.

К началу февраля Том полностью отдалился от других детей и выглядел потерянным. Он стал настолько молчаливым, что, казалось, не нуждался в чьем-либо обществе. В свободное время он часами бродил по Лондону, возвращаясь в приют только к ужину. Во время этих бесконечных прогулок Том уходил далеко за район Сент-Панкраса, гуляя иногда даже до Сити. Зато на Воксхолл-Роуд и в лавку мистера Барнетта он не ходил со дня смерти Лесли: вспоминать о том дне было еще слишком больно.

Постепенно Том снова начал общаться с остальными сиротами, хотя держался отчужденно. Боль от утраты сменилась ненавистью к Билли Стаббсу. Внутренний голос напоминал, что Лесли провела на улице весь день, да еще играла в снежки с ним самим. Но Том давил этот голос: про себя он давно решил, что во всем виноват именно Стаббс. Заставить Билли страдать стало теперь его мечтой.

*

Том медленно брел по брусчатке. Высокое апрельское небо было по-весеннему синим. Глубокая лазурь вместе с нежным предвечерним воздухом навевала воспоминания. Перед глазами вставал давний вечер, когда приютских детей везли с экскурсии в Лондоне. Большинство из них весело болтали друг с другом, и только Том одиноко смотрел в окно, ловя в вечернем свете фонарей манящую истому.

Бетонная стена завода сменилась лабиринтом фабричных закоулков. Двухэтажные дома казались кривыми из-за убегавшей под горку улицы. В воздухе стоял устойчивый запах тины: где-то недалеко протекала Темза. Цветущая в палисадниках белая сирень придавала синему небу предчувствие скорого лета. У подъездов сплетничали женщины. Ребятишки весело играли в футбол на заросшем травой проулке. На противоположной стороне улицы Том заметил паб, пыльные окна которого казались матовыми даже на солнце. Взглянув на торчащий из лужи кусок трубы, он открыл тяжелую дверь.

— Тебе чего, малец? — усмехнулся дородный бармен, покрутив бутылку. В зале пахло кислым пивом.

— Полпинты содовой, — Том аккуратно выложил монетку.

— Надо же. — Бармен окинул его насмешливым взглядом, но, взяв монету, отцедил половину пинтового стакана. — Далеко пойдешь, парень!

Со стороны барной стойки послышались смешки. Тома передернуло. Он вспомнил, как в детстве верзила Патрик Фелпс ради забавы сломал ему пинками руку. Очнувшись, он заметил, как медсестра Джейн накладывала гипс, грустно приговаривая «мой милый фарфоровый мальчик». Это были единственные ласковые слова, которые Том слышал за всю жизнь.

Том почувствовал, что глаза становятся влажными от слез. Он осмотрелся. За соседним столиком сидел белобрысый старик с порванным воротником. Его напарником был высокий мужчина лет сорока, постоянно покашливавшей и прикрывавший рот рукой. Том сразу окрестил его «чахоточником».

— Раз кабинет сформировал старина Невилл*, мы точно сдадимся Гитлеру, — фыркнул старик.

— Зато наци не любят большевиков, — заспорил подвыпивший товарищ.

— Они же безумны… — проворчал старик, подергав сальной шеей, точно ему был мал воротник.— Ты видал их петлицы с дубовыми листьями и фуражки с черепами? Ты видал, как они жгут книги?

— Как это — жгут книги? — ляпнул Том и тотчас вздрогнул. Он не привык разговаривать с незнакомыми людьми.

— Просто. — Седовласый с интересом посмотрел на него. — Зажигали костры и швыряли туда книги, какие считали вредными.

— Еще у них знак есть, похожий на паука, — пробормотал Том, поеживаясь при мысли о подобных кострах.

— Ты гляди: даже такой малец слыхал о свастике! — подивился старик. — Верно говоришь: эти полоумные заменили крест черным пауком…

Тому показалось, будто он сидит на обшарпанной скамейке у сквера и держит газету. На развороте была фотография громадного здания, увенчанного большим черным пауком. Картинка сменилась, и вот он стоит в толпе на митинге. Что если старик думал об этом?

— Да что я, бошей** не видел? — шумел худощавый мужчина, по выправке явно бывший моряк. — Сунутся — снова в нос получат.

— Так у них теперь самолеты какие… — ляпнул кто-то.

— Врут больше, — презрительно фыркнул моряк.

Паб загудел. Бармен что-то кричал игрокам в домино. Одни доказывали, что Гитлер правильно борется с курением. Другие отвечали, что бош без сигареты и черного кофе — не бош: запретить ему курить — верный способ потерять власть.

— Их безумному фюреру точно какая-то сила помогает, — вздохнул старик. — Посмотришь, псих психом, а все ему удается… Как по волшебству…

Часы с маятником показывали начало восьмого. Том с ужасом подумал, что опоздал на ужин. Спрыгнув со стула, он помчался к двери и через минуту бежал по улице, дыша легким весенним воздухом. Из кинотеатра валила толпа, не обращая внимание на сигналившие у светофора черные машины. «Никакого волшебства не существует», — как заклинание твердил Том. Но каждый раз, когда он повторял эту фразу, перед глазами вставал знак в виде паука.

До приюта Том добежал в сумерках. Фонари бросали призрачный свет на старый клен. Вечерняя мгла кружилась легким туманом возле кладбищенских надгробий. Перебежав трамвайные пути, Том остановился у афишной тумбы и посмотрел на объявление: