— Вам надо ехать домой, — сказала встревоженная Марина, когда я собралась было вновь позвать официанта. — Хотите, я провожу вас?

Она расплатилась с подошедшим официантом и поднялась из-за стола. Я не сопротивлялась, когда она помогла мне надеть шубку. Однако подумала, что скрипачка стремится попасть в наш дом, чтобы быть поближе к тебе. Когда мы сели в такси, я опять допустила открытую грубость, прямо спросив:

— Вам хочется посмотреть, как он живет?

— Я не стану заходить, если вы об этом. Только водителю скажите, куда везти.

Я объяснила с нарочитыми подробностями, только что этаж не указала. Мне казалось, так я уедаю Марину. Однако она не обижалась, только по-прежнему с тревогой смотрела на меня. Как и обещала, проводила меня до подъезда (машина остановилась у ворот), но заходить не стала. Только сказала на прощание:

— Берегите себя.

Я устало кивнула и попросила нехотя:

— Могу я надеяться, что Коля ничего не узнает о… о том, что было сегодня?

Марина улыбнулась:

— Конечно.

Я кивнула и вошла в подъезд.

С того дня я сделалась осторожнее. Конечно, мне не хотелось представать пред тобой форменной развалиной, спившейся старухой. Я попыталась отвлечься, за бокал хваталась лишь в крайние случаи, когда тоска одолевала совсем. Теперь я поторопилась найти помощницу по хозяйству — все-таки в присутствии постороннего человека я не стану распускаться. И кто-то живой будет рядом, можно словом перемолвиться.

Для поисков требовалась ясная голова, поэтому я держалась днем совершенно спокойно. Мне звонили из агентств, предлагали варианты, я ездила на собеседования. Остановилась на Лиде. Познакомившись с ней, поняла, что не ошиблась. Лида старше меня на десять лет, как и ты. И на десять лет раньше окончила университет, тот же факультет, что и я. Мы вспоминали общих преподавателей — на удивление, они были. Казалось, все менялось, летело в тартарары, снова восстанавливалось, а в университете все было по-прежнему.

Лида когда-то работала в школе, преподавала русский язык и литературу, однако нужно было кормить семью, мужа и дочь, а школьных денег хватало лишь на неделю и то с трудом. Лида пошла в домработницы к богатым людям. У нее отличные рекомендации. До нас она служила у известного пародиста, но ушла по собственному желанию. От природы исключительно честный человек, она не вынесла атмосферы слежки и недоверия, крайней мелочности, придирок и скупости. Об этом я узнала гораздо позже, когда мы немного подружились. Лида, ты знаешь, очень сдержанна, немногословна, никогда не спорит, не возражает, абсолютно добросовестна. Словом, я подписала договор без сомнений.

Она стала приходить ежедневно, кроме выходных, на два-три часа. Я выдала помощнице ключи, чтобы она могла сама открывать дверь, если меня нет дома или я сплю. Договорились, что Лида будет покупать продукты или заказывать по телефону, убирать всю квартиру каждый день, а раз в месяц проводить генеральную уборку, иногда готовить еду. Она делает все тщательно, без халтуры, неторопливо, но проворно. Мне нравится смотреть, как она движется, легко, без напряжения, думая о чем-то своем.

Однажды я спросила:

— А чем занимается ваш муж?

Лида выпрямилась, поправила выбившиеся из-под косынки волосы и спокойно ответила:

— Да как сказать… Дома сидит. Читает, общается в Интернете, в игры какие-то играет.

— Не работает? — подняла я брови.

— Он больной, слабый, — уклончиво ответила Лида и принялась за работу, давая понять, что дальнейшие расспросы нежелательны.

Потом я узнала, что она всю жизнь тащит на своих плечах мужа и дочь, которая причинила ей в свое время немало горя. Уходила из дома, в пятнадцать лет жила со взрослым человеком, презирала родителей. Теперь-то, конечно, она выросла, вышла замуж, родила ребенка. Лида по-прежнему помогает ей, и отношения постепенно наладились.

Итак, в доме появилась Лида, и я стала еще осторожнее. Никто не догадывался о моем тайном пороке, даже девчонки ничего не поняли, когда мы встретились в очередной раз на нейтральной территории.

Мы сидели в вегетарианском кафе на Кузнецком. Немного перекусили, потом пили чай-кофе. Я не стала заказывать шампанское, боялась, что не смогу вовремя остановиться. Все как всегда, только Шурка вдруг попросила:

— Оль, у тебя для нас пригласительные найдутся на Колин концерт в Кремле?

Я смутилась:

— Пригласительных у меня нет, но я спрошу у Коли, когда он вернется.

— Нам со Славиком! — вставилась Катя.

Они немного поспорили и решили, что обойдутся без Славика.

— Ты, конечно, будешь на концерте? — хором спросили подруги.

Я не могла признаться, что не знаю, позовешь литы меня на кремлевский концерт. На клубные выступления не пускаешь, даже запрещаешь приезжать, говоришь, что буду мешать.

Только теперь я поняла, что с тех пор, как мы вместе, я ни разу не видела тебя на сцене! Однако девчонкам ответила уверенно:

— Конечно, буду.

Мне до невозможности захотелось выпить вина. Я помялась, потом спросила как бы между прочим:

— Интересно, а спиртное у них подают?

Катя глянула в меню:

— А что тебя интересует?

— Я бы глоток шампанского выпила.

— Есть.

Я заказала, строго-настрого запретив себе делать повторный заказ. Девчонки не увидели в этом ничего особенного. Бывали времена, когда мы пили основательно, по-студенчески, но тогда мы пили для веселья, от радости жить.

Я постаралась растянуть удовольствие. Когда бокал опустел, ощутила некоторое беспокойство. По счастью, девчонки уже насиделись и решили немного пройтись. Мы расплатились и вышли. До вечера я больше не вспоминала о вине. Но, вернувшись домой, в идеально чистую квартиру, напоминавшую реанимацию, я поняла, что не смогу прожить вечер без его помощи.

К тому времени у меня из осторожности выработались кое-какие навыки: я сама выбрасывала пустые бутылки в мусоропровод и, прежде чем пить, отключала телефоны. А то стоило мне достичь определенного градуса, как появлялось непреодолимое желание позвонить тебе и много-много говорить. Это было страшно. Тогда бы ты все понял. А еще страшнее было то, что я несколько раз порывалась звонить Гошке. Вот уж чего нельзя было делать ни в коем случае! Пока он не знает моих координат, можно быть спокойной, что не позвонит и не появится. А узнает, примчится, а я вот такая… слабая? Нет-нет!

Так я обманывала сама себя. Приняв меры предосторожности, я доставала бутылку шампанского и выпивала ее. После бутылки обычно засыпала, а на следующий день все заново: днем держусь, а к вечеру срываюсь. И так больше месяца. Более всего я боялась, что ты застанешь меня врасплох. Ты никогда не звонил, чтобы предупредить о возвращении: это ограничивало бы твою свободу. Не зная точного времени, я должна была находиться в постоянной готовности. Это немного отрезвляло. И еще желание хорошо выглядеть, когда мы увидимся после долгой разлуки. Я очень надеялась, что твое возвращение излечит меня от тайного порока. Так и получилось.

Ты вернулся однажды к вечеру. По счастью, я не успела пригубить вина. И что удивительно: я тотчас забыла о нем. Ты не заметил во мне никаких перемен — по крайней мере ничего не сказал и не дал знать иначе. Возможно, ты так был наполнен впечатлениями, энергией, весельем, что все остальное было не важно. Да и некогда было: на следующий же день ты с головой ушел в подготовку кремлевского концерта.

Программа новая, необкатанная, еще не до конца проработанная. Что-то дописывалось, доделывалось, шли бесконечные изматывающие репетиции с группой и оркестром. Концерт включал в себя не только новые вещи, но и фрагменты прежней акустической программы. Все это поглощало тебя целиком, не оставляя времени ни на что другое. Ты почти не появлялся дома и часто оставался ночевать в студии. Я перезванивалась с Мариной и узнавала новости с фронта. Марина с готовностью сообщала о ходе репетиций. Она тоже уставала и волновалась: все-таки масштабный концерт, зал на шесть тысяч мест. Иногда спрашивала меня: