Мара замерла. Круговерть живых, ярких словно само солнышко образов, поглотила ее, закружила былинкой на весеннем ветру. Иль-вэане смеялась, а женщина видела маленьких детей, сияющих золотом и играющих с длинными цветными лентами, звонкие капели на краю зимы, первый полет несмышленого птенца… лепестки яблонь и вишен, устилающие тропинки, мягкий теплый закатный свет сквозь листву… звездопады в конце лета, медовый и пьянящий вкус сладких губ… чьи-то глаза, темные и лучистые, с искрами плавленого янтаря и золота на самом донышке, родные, виденные уже однажды, в какой-то из сотен жизней – в каждой ли? Жизнь. Мерцающая, вечная, настоящая Жизнь.

Древней отвечали. Духи отзывались, смеялись и улыбались своей сестре, и скоро радость заполонила весь мир. Или так казалось ведьме. В груди поднялось щекочущее ощущение, золотистое и солнечное, и скоро Мара сама смеялась вместе с ними, и огоньки в ветвях звучали серебряными колокольчиками, и сам ветер хохотал в голос. Ведьма знала – Бессмертный тоже сейчас смеется. Иначе быть не могло.

А иль-вэане затихла, сделала шаг вперед, чуть разведя тонкие руки, и шагнула в темноту, мягко то ли падая, то ли погружаясь в безоглядную пустоту. Призрачный контур развеялся, и по дереву вновь пробежали лазоревые цепочки-дорожки – будто венки на руках, незримые смертным. Мара склонила голову, прощаясь с болотным духом. Спасибо, древняя – славно мы с тобой говорили, многому ты меня научила. До встречи. Следом за сестрой, точно так же растворяясь под темным сводом, шли другие иль-вэане, и уходили они легко.

Мир изменился – в один миг. Задумчивая, печальная ночь озарилась мерцающим сиянием, наполнилась невесомостью и светлой легкостью, словно все обитатели Гарварнского леса разом отпустили все свои горести, и смех иль-вэане развеял их меж вековых деревьев. Мара с наслаждением вдохнула звенящий сладостью воздух – так давно она не ощущала этой беззаботности. Последнюю луну перед Ночью Сна в лесу все гудело напряжением и невыносимой тяжестью темных мыслей, которые пропитали все живое. И сейчас наконец-то впервые за столь долгое время морок рассыпался пылью. И так хорошо стало, так светло…

Кельди рядом с Марой улыбалась. Следом за иль-вэане всегда уходили агалати, а там уж и их черед будет – совсем немного осталось.

- А что там? – спросила Мара, глядя на лаз, увитый плющом.

- Там-то? Да ничего, - пожала плечом кельди.

А, ну да. Действительно. Глупые вопросы задаешь, ведьма.

- Ладно тебе ворчать на саму себя, - шутливо пожурила ее кельди, - Все спрашивают.

- Все? Кто все?

Кельди улыбнулась – да так, что Мара ощутила себя маленьким несмышленым ребенком, сидящим у ног старой мудрой женщины, видевшей еще начало времен.

- Все. Птицы да зверье. Деревья да камни. Все. А вообще, - кельди немного повременила, - А вообще сама узнаешь, ведьма. Я неверно тебе сказала. Просто там то, что и никакими словами не выразишь. Да и образами тоже.

Когда низкорослый, кутающийся в плащ из листьев дух из агалати скрылся в пустоте провала, кельди поднялась с земли.

- Ну что, не поминай лихом, колдунья Гарварнского леса!

- Доброго сна, бесь, - с улыбкой поднялась Мара следом за ней, - Все тайники напоследок проверила?

- А то! Проверила, пересчитала – и перепрятала, чтоб всякому зверью неповадно было, - похвалилась кельди, и тут же доверительно добавила, понизив голос до заговорщицкого шепота, - Но коль совсем уж зимой тебе туго будет, сходи к дубовой роще у западных топей да загляни в дупло покореженного дуба, который меж двух валунов.

- Вот спасибо, заботливая ты моя, - рассмеялась женщина, тряхнув косой. Если уж кельди рассказала о своем тайничке – значит, действительно доверяет и ценит.

- Еще бы – вдруг помрешь еще с голоду, чего доброго, а мне потом тосковать да руки заламывать? Нет уж. Мы с тобой еще не одну весну встретим, Мара, - они остановились рядом с Древом Бессмертного, позволяя другим кельди пройти вперед и спокойно соединиться с родной пустотой. Ведьма чуть сжала плечо духа, ощущая под пальцами не плоть, но чистую энергию, густую и пульсирующую. Благо, ведьмы лесов могли касаться духов, и пальцы не проходили сквозь них.

- Конечно. Доброго сна тебе, древняя. Весной увидимся.

- Доброй дороги, ведьма, - серьезно ответила кельди, а затем в разноцветных глазах заплясали озорные искры, - Ты подумай все-таки, кем воплотишься – я б не прочь шугать путников вместе с тобой!

- Иди уже, несносная! – возвела глаза к небу Мара, и кельди, заливисто хохоча, шагнула в провал.

Вскоре на поляне повисла тишина, в которой переливалось хрустальными голосами эхо. В небо с ветвей взвивались болотные огоньки, поднимаясь все выше, к голубоватым холодным звездам, звеня и смеясь. Мара следила за ними, и сердце ее рвалось следом.

Сумрачное сердце Гарварнского леса, поросшее мхами и папоротниками, замерцало. Оно билось медленно, мерно, и к этому звуку – услышишь ли, если звука такого в мире и нет? – примешивалась прощальная песнь огоньков. Сейчас они поднимутся еще выше, выпутаются из паутины черных ветвей и вдохнут осенний воздух в последний раз в нынешнем году, на этом обороте колеса – а потом упадут в сон. Ведьма никогда не задумывалась о том, почему они уходят именно так, а не как другие духи. Почему засыпают последними и возвращаются в мир самыми первыми. Теперь она знала – они запечатывали мир собой. Подпитывали всю землю, не давали ей вымерзнуть и погрузиться в темный, горький сон, полный страха и неправды. Они были тем прозрачным, хрупким и тонким звездным рубежом, который защищал мир от Бездны.

Из глубокой ночной синевы, усеянной льдистыми звездными искрами, хлынул свет. Хлынул ласковой, но стремительной волной, оставляющей после себя едва различимый отблеск – так, как прибой оставляет следы на влажном песке. Свет прошел сквозь тело, от макушки и до самых пят, отозвался болезненно-сладкой дрожью в позвоночнике – и с тихим звоном исчезли. Над землей повисла призрачная дымка, медленно рассеивающаяся, исчезающая, тающая…

Мара взглянула на Древо Бессмертного. Туман, который принесли с собой духи, словно стягивался к входу в Дом, занавешивая темноту собой. Сумрачный свет померк. На поляне больше не было никого, кроме ведьмы.

Путь домой сквозь осеннюю ночь был тихим. Тишина, густая и вязкая, заполнила весь лес – и даже больше: весь мир. Глаза звезд пронзали темноту, и среди них одни глаза мерцали синим льдом, зловеще и ликующе, будто обещая, запугивая, насмехаясь. Не вырваться, не спастись, не проснуться… не вырваться, не спастись, не проснуться… Жестокие слова с долгим шипящим «с». Мара усмехнулась. Боги, и кто поверит в эти глупости?

Поверить могли многие – и ведьма хорошо знала это. Только вот ее подобной ложью нельзя было убедить, и этого было довольно. Что там те слова, что там страх и морок… Шрамы снова заныли, и ведьма усмехнулась – пусть. Все так неважно.

Палые листья чуть похрустывали под ногами, тускло мерцая едва заметной серебристой коркой. Изморозь, тронувшая землю, напоминала первую седину в мягких волосах лесов. Больше не было ни знакомого шелеста, ни постукивания, ни чьих-то размытых теней – только тишина. Пруды у берегов взялись тоненькой полупрозрачной коркой – только тронь, и она сломается, словно хрупкое стекло во дворцах южных королей. Мара шла вдоль сонных речушек, темных зеркал прудов и высокого сухостоя, пахнущего так пряно, терпко и сладко – шла к дому, который нужно будет покинуть. Что-то заканчивается, что-то начинается, не так ли?

Бледный рассвет забрезжил над землей в тот самый миг, когда отворилась скрипучая дверь. В золотых глазах кошки утонул отблеск света – и снова сгинул, когда комната погрузилась в серый полумрак, который совсем скоро истает. Шелест шагов, шелест падающей одежды, шелест кошачьей поступи. Тепло одеяла, тепло пушистого зверя, вспрыгнувшего на постель и молча свернувшегося под боком, тепло руки, гладящей мягкую шерсть. Это последнее обыденное утро должно быть таким – чтоб запомнить его, чтоб заплести в память столь простую и нежную сладость жизни. Мара улыбнулась.