Она еще некоторое время (полчаса, а может быть и больше) просидела рядом, поглаживая его ладонь, погруженная в собственные мысли и воспоминания. Затем как-то резко опомнилась, наколдовала «Темпус» и, увидев, что время подбирается к семи утра, тяжело вздохнула и поднялась с кровати. Скоро мадам Помфри придет с утренним обходом, а Диана намеревалась покинуть пределы Больничного крыла и собственно Хогвартса незамеченной.

Ее вдруг кольнуло неприятное предчувствие и страх, что если она оставит тут Северуса одного, с ним непременно произойдет что-то плохое. Она стиснула зубы, отгоняя гнетущие мысли. Просто не вовремя разыгравшиеся воображение и мнительность, сказала она себе. Нет такого закона – тащить в тюрьму человека, находящегося в коме. Для этого он должен быть в ясном сознании, да и мадам Помфри не потерпит, если сюда ввалится толпа авроров и начнет нервировать других пациентов. Все будет хорошо…

Она снова склонилась к Северусу. Обхватив ладонями его лицо, мягко поцеловала его в губы и сказала:

– Я люблю тебя, – и решительно вышла из палаты.

К сожалению, уйти незамеченной ей была не судьба – прямо в дверях Больничного крыла она нос к носу столкнулась с мадам Помфри. Та, увидев Диану не в пижаме, а в обычной одежде, сначала опешила, а потом уперлась руками в дверной косяк и зашипела рассерженной кошкой (чтобы не разбудить других больных):

– И куда это вы собрались, скажите на милость?! – К сыну, – просто ответила Диана.

Весь запал Помфри от этих слов иссяк. Она обреченно выдохнула и опустила руки, сунув их в карманы накрахмаленного передника.

– Неужели вы не в состоянии дождаться дня, когда я сама бы вас отпустила? – спросила она, внимательно оглядывая Диану. – Осталось всего два дня! – Не могу, – Диана покачала головой, – у меня сегодня самолет, пропустить рейс невозможно, билеты станут недействительными… Я не видела сына два с половиной месяца, я больше не могу тут торчать, еще немного – и сойду с ума! – последние слова Диана почти прокричала, но осеклась и закусила губу, испугавшись, что сейчас разревется.

Помфри внезапно мягко обняла ее за плечи и принялась гладить по голове, словно ребенка.

– Ну, что вы, девочка, – примирительно сказала она. – Я не собиралась вас тут запирать и не пускать к сыну! Только ответьте мне честно: вы достаточно хорошо себя чувствуете? Вы в состоянии перенести дорогу?

Диана торопливо закивала:

- Да, я чувствую себя прекрасно. Нога только болит, но это не страшно, я могу пользоваться тростью, чтобы не нагружать ее слишком сильно… Я в полном порядке, правда. И я вернусь через три дня, потому что… – она запнулась, поняв, что едва не проболталась насчет Северуса. Помфри бросила на нее странный взгляд и тоже кивнула.

– Тогда под вашу личную ответственность, – сказала она уже более официальным тоном. – Целителя Уэзерли я сама поставлю в известность. Хотя уверена, что он бы вас не отпустил.

«Вот поэтому я и предпочла улизнуть с утра пораньше и как можно тише».

– Идите сейчас к директору МакГонагалл, она наверняка позволит вам воспользоваться ее камином. Аппарировать вам сейчас все равно нельзя.

Исполняющая обязанности директора Хогвартса Минерва МакГонагалл удивилась появлению Дианы на пороге своего кабинета, но не стала задавать лишних вопросов и на просьбу предоставить свой камин для перемещения тут же согласилась. Как оказалось, это был единственный работающий камин во всей школе. Диана зачаровала свой камин таким образом, что попасть в дом через него могла только она сама, любого другого без ее «разрешения» просто убило бы; и очень боялась, что за время ее отсутствия настройки могли «слететь» или их кто-то снял. Но она беспокоилась зря: «гости», караулившие ее дома накануне битвы за Хогвартс, не тронули ее камин именно в надежде, что она вернется через него.

Оказавшись дома, Диана торопливо навела магией чистоту (конечно, это не шло ни в какое сравнение с настоящей, «ручной» уборкой, но смахнуть пыль с пола и мебели, освежить застоявшийся воздух и почистить стекла вполне хватило) и принялась собирать вещи. На три дня их оказалось немного: смена белья, кое-какая косметика, предметы гигиены, самые необходимые лекарства и все. Обновив запирающие чары на входной двери и проверив электричество и газ, Диана, снова через камин, отправилась в «Дырявый котел», а уже оттуда выбралась в магловский Лондон, взяла такси и поехала в аэропорт.

Невыносимо яркое и жаркое израильское солнце безжалостно прибивало к земле, заставляя ссутулиться в надежде ослабить эту «тепловую атаку». Слишком резкая смена климатического пояса вызвала головную боль сразу, едва Диана успела выйти из здания аэропорта и направиться к автобусной стоянке. Связаться с Елизаветой и Анной по телефону не удалось – не иначе, они снова забыли оплатить счет, с ними это случалось, поэтому никто ее в аэропорту не встречал. Девушка на таможенном контроле смотрела на Диану если не подозрительно, то с нездоровым интересом, и неудивительно: ее хромота, трость и выразительные круги под глазами, которые, хоть и уменьшились, но не прошли полностью, привлекали к себе внимание. Она долго изучала ее фото в паспорте, но затем все-таки улыбнулась и, сказав что-то на иврите, вернула паспорт.

Всю дорогу до Ришона Диана провела в таком напряжении, что с трудом могла усидеть на месте. Время от времени на нее накатывала нервная дрожь, бросало то в жар, то в холод (хотя это она готова была списать на акклиматизацию), казалось, что автобус еле тащится, а время вообще стоит на месте. И было страшно от неизвестности при мысли о Брайане. Помнит ли он о ней? Скорее всего, нет, память младенцев такая короткая, наверняка забыл. Он, должно быть, сильно вырос и стал таким тяжеленьким, а ей нежелательно поднимать тяжести еще какое-то время, ну да ничего, есть же коляска… А вдруг он заболел? Последний раз она общалась с Лизой еще в апреле, и тогда все было в порядке, родственница даже дала послушать Диане, как ее мальчик гулькает, чем довела ее до слез, но ведь прошло больше двух месяцев, мало ли что могло произойти…

«К черту такие мысли!» – приказала она себе уже второй раз за день и с силой ударилась затылком о подголовник сиденья, заставляя себя собраться. Ее соседка, пожилая грузная еврейка в мятой льняной кофте и таких же мятых брюках цвета пыльного асфальта, обвешанная серебряными побрякушками, словно рождественская елка, покосилась на нее, но ничего не сказала.

Дорога до дома Лизы вообще прошла как в тумане; плохо соображая, что делает, Диана расплатилась с таксистом и с трудом, опираясь на трость, доковыляла до лифта. Нажимая кнопку, заметила, как трясутся руки, и с силой сжала кулаки. Медленно подошла к нужной двери и воткнула онемевший от напряжения палец в алую кнопку звонка.

Дверь ей открыла дочь Елизаветы Анна, полная женщина сорока пяти лет, с печальными, какими-то «собачьими» глазами и волосами, выкрашенными в ярко-махагоновый цвет. Увидев Диану, всплеснула руками и со словами «Ну, наконец-то объявилась, пропащая!» пропустила ее в квартиру.

Откинувшись на спинку низкого, продавленного кресла, Диана с закрытыми глазами слушала Елизавету, засЫпавшую ее потоком новостей. Чтобы не казаться невежливой, Диана иногда поддакивала ей или удивленно хмыкала. У нее на руках, доверчиво уткнувшись в ее грудь, спал Брайан. Время от времени она открывала глаза и крепче прижимала к себе маленькое тельце, целуя сына в смешной хохолок на макушке. Ощущение небывалого покоя и умиротворения окутало ее, как в тот самый день, когда ей впервые принесли его, и она так же прижимала его к себе, то закрывая, то открывая глаза, не могла оторвать взгляда от своего мальчика, и не могла поверить, что все это происходит с ней и происходит на самом деле.

В первые минуты встречи с ней Брайан, как она и ожидала, не узнал ее. Не заплакал, но смотрел на мать с недоумением, нахмурив бровки и поджав губки, чем до смешного напомнил ей своего отца. Но, после того как Диана сама покормила его из бутылочки, что-то в детской памяти, видно, переключилось и малыш начал воспринимать ее, как «свою», а потом и признал окончательно.