Где еще он найдет такую любовь?

Западное галантное рыцарство преклонялось перед прекрасной дамой; а восточная православная церковь восхваляла святость супружеской любви. Валахия, несмотря на кровавые времена, была удивительным перекрестьем того и другого.

После жарких минут страсти, которые казались еще слаще после всех испытаний для сердца, Иоана шепотом попросила, чтобы муж научился играть на лютне… Здесь она узнала столько баллад, которые хотела бы слушать еще и еще! Как чудно будет, если их в студеный вечер, у камина, наиграет любимая рука!

Корнел рассмеялся такой просьбе и сказал:

- Я бы выучился, моя прекрасная Иоана, но не знаю, хватит ли времени - и сподручно ли мне будет с длинными ногтями. Ведь лютнистам нужны длинные ногти.

Иоана удивилась такой осведомленности.

- А ты откуда знаешь?

Корнел опечалился.

- Я не так неучен, как тебе кажется.

Потом прибавил:

- Думаю, что неудобно будет надевать латную перчатку. Музыкантам едва ли приходится изведать настоящей битвы.

Иоана тоже перестала улыбаться и теснее прижалась к нему. Через несколько мгновений спросила:

- Как, по-твоему, король поступит с нами? Мы уже больше недели при дворе. Отца я так мало вижу! Не знаю даже, с кем он проводит время, - а ты?

- Я тоже не знаю, - хмуро ответил Корнел. – Но догадываюсь, что и боярин, и король смотрят, куда ветер дует - и какой ветер подует с востока. Мне здесь много чего нарассказали, да я и сам имею уши: пожалуй, просветился в эти дни более, чем за все прежние годы службы! – вдруг усмехнулся он.

Усмехнулся зло, оскорбленно: как талантливый сын, вдруг узнавший, как долго его обманывал любимый отец.

Иоана повернулась в руках мужа, спиной к нему; он крепче обнял ее, а перед ее утомленными глазами чередой поплыли видения прошедших дней – беседы, игры и пляски в дворцовых залах, многоцветье одежд, колокольцы шутов и танцоров… тени их безобразно кривлялись на стенах, на вышитых бахромчатых занавесях, точно бесенята, приветствовавшие такие кутежи, безудержные плотские утехи. И не раз эти тени принимали знакомые очертания; не раз среди лоснящихся веселых лиц Иоане показывалось неулыбчивое злоумное лицо. Казалось, еще миг – и Марина махнет ей рукой. Или вопьется в чье-нибудь дрожащее от смеха горло…

Кто видел их непрестанно, чьи подсказки они непрестанно впитывали?

А через день после этого разговора страхи Иоаны оправдались. Корнел повздорил с одним из ее поклонников.

Вернее говоря, не повздорил – а едва не проткнул того мечом, когда увидел, как венгр говорит с его женой. Иоана уже и сама не знала, куда деваться от назойливого внимания, которого она совсем не ожидала: и была рада приходу мужа, вооруженного по-венгерски, – но когда увидела, что мужчины готовы убить друг друга, закричала от ужаса. Она сообразила, что нельзя никого звать: это может быть концом для всей их семьи. Иоана сама бросилась между рыцарями.

Она упала на руки мужа, едва ли не на обнаженный клинок; тот едва успел убрать его в ножны и схватил Иоану за плечи, удерживая от падения. Корнел застыл от ужаса, поняв, что едва не убил свою жену и дитя.

- Убирайся отсюда! – бросил он своему сопернику, посмотрев ему в лицо.

На руках у валаха была женщина, цеплявшаяся за его шею, - но венгр только взглянул в глаза врага и понял, что лучше не перечить. Он тотчас ушел, едва ли не бегом.

А Иоана, дрожа, припала к мужу. Он крепко обнял ее.

- Нужно уходить отсюда, - пробормотал Корнел. – Нечестивое это место!

- Как король решит, - отозвалась Иоана. – Поскорее бы!

Она посмотрела мужу в глаза, и ему вдруг показалось, что Иоана плачет. Он мягко отер ее щеку.

- Испугалась?

- Нет, - ответила Иоана. – Я ничего не боюсь!

- Ты моя орлица, - улыбаясь, прошептал Корнел, взяв ее лицо в ладони. – Ненаглядная смелая госпожа!

Они ушли, обняв друг друга за талию, - хотя здесь было не принято так ходить; и еще меньше так ходили супруги. Но Корнелу и Иоане не было дела до сплетен.

Однако этот проступок не остался без последствий – неизвестно, кто нажаловался на них королю, скорее всего, сам неудачливый любовник: но Матвей Корвин вызвал к себе Корнела и весьма холодно распек его. Если бы он пролил кровь здесь, при дворе апостолического величества*, его ждало бы суровое наказание!

Корнел слушал это, опустив голову. Но потом ясно и непреклонно ответил Корвину, что вина была не его – а он только вступился за честь жены, которую оскорбили. Прямота и смелость валаха удивили Корвина и понравились ему.

Однако его величество сказал, что теперь ему с женой лучше удалиться от двора: для них в Буде подыщут хороший частный дом, где они смогут вести собственное хозяйство. Когда возникнет нужда, их немедля позовут.

Корнел понял, что он теперь сделался вассалом венгерского короля, желал этого или нет; но, должно быть, таков его рок. В любом случае, домой ему путь был заказан.

* Титул венгерского короля.

========== Глава 34 ==========

Король венгерский сдержал свое слово – и Корнелу с женою был дарована в собственность хорошая усадьба, похожая на ту, которой княжий отрок владел в Тырговиште. Только здесь, выглянув из окон, он никогда уже не увидит черноусых и чернокудрых стражников господаря, без страха и сомнения блюдущих православный канон любви, - вместо них по улицам разъезжали слишком часто равнодушные и корыстные офицеры городского муниципалитета; вместо пышнобородых православных священников, даже в строгости своей снисходительных к слабостям человека, по Буде следовали путями Господними неприступные католические епископы. При виде этих святых отцов с выхолощенной натурой начиналась дрожь в коленях у любой женщины.

Но, все же, здесь дышалось куда легче - здесь не изгнивали по всему городу постоянным поучительным примером посаженные на кол…

Нельзя сказать, чтобы Корнел и Иоана не видели и в Буде жестокостей правосудия, - однажды посреди главной площади сварили в кипятке фальшивомонетчика; но после жизни, наполненной непрерывной музыкой смерти, эти быстро кончившиеся крики остались почти незамеченными. Жаркая изгарь умирания, вороний праздник упадка - вот чем сделался великолепный Тырговиште… был, сколько Корнел Испиреску помнил себя сыном этого города.

Корнел не свыкся со своей новой страной и со своим новым властелином – и знал, что никогда не свыкнется; он не любил и знал, что никогда не полюбит католические храмы и их служителей. Себе он дал зарок, что никогда не пойдет ни к кому из этих людей, чтобы облегчить душу, - хотя венгерская церковь была более независима от папы римского, чем другие церкви западных стран, холодная враждебная власть Рима читалась в глазах каждого безбородого священника Буды.

Но Корнел знал, что эти люди мечтают вернуть свободу величайшей святыне восточных христиан, о падении которой твердили вокруг него, еще когда он был беззаботным мальчишкой.

Крестовый поход! Не раз Корнел пытался вообразить себе утраченную славу Царьграда, которого никогда не видел, его золотые купола и белые стены, - и у молодого витязя Дракона горело сердце, когда ему представлялся Тырговиште, только намного больше и краше…

Хотя Корнел уже чувствовал, что если и в самом деле когда-нибудь пойдет биться за Царьград, то будет биться не за те заветы христианства, которые вокруг него безнаказанно нарушались на каждом шагу и в силу которых ему теперь уже едва верилось, - а за ту утраченную благословенную родину души, прибежище души, о котором ему мечталось с самого детства. Радостей детства Корнел почти не знал.

Но уже знал, что бывают вещи, которых ему не растолкует никакой священник, какого бы исповедания ни был, - и в которых опасно признаваться любому священнику. Корнел заметил одержимость жены.

Однажды она разбудила его стонами во сне – и он, совершенно как Иоана когда-то, долго и тревожно прислушивался к ее исповеди, приподнявшись на локте. Он услышал такие признания, что даже его, закаленного в сражениях воина, мороз подрал по коже.