Иоана улыбнулась.

- Ты сильная, храбрая… очень хорошо себя показала, умница. Девица телом, но давно жена душою. Ты можешь послужить средством к спасению этой души.

- Не грешно ли то, что мы с ним делаем? – шепотом спросила Василика покойницу – точно духовника.

- Для чистых все чисто*, - улыбаясь, ответила Иоана. – И, говоря от сердца, в мире нет греха: все, что ни делается, делается во славу Божию. Но воля Божия была такова, чтобы я тебя предупредила.

- Господи, только бы они образумились, - прошептала Василика.

- Надейся, - ответила Иоана, тяжко вздохнув. – Я тебя не оставлю.

Василика проснулась посреди ночи, сердце гулко стучало ей в уши. Она вспомнила свой сон – до последнего жеста, до последнего слова.

Несчастная жертва скорчилась от страха, пронзившего ее подобно молнии.

- Как же я не догадывалась, - прошептала Василика. – Господи, спаси!

Может, ей было только дьявольское наваждение? Но сердце говорило девушке: нет, сон вещий.

- Но Штефан любит меня или готов полюбить, - прошептала невольница. – Я это так же чувствую! Нельзя мне оставить его, и ему нельзя оставить меня!

Она перекрестилась и, распростершись на спине, забылась сном опять. В этот раз – без сновидений.

Наутро Штефан пришел проведать ее, еще когда Василика лежала в постели: точно больную или дитя.

- Как ты себя чувствуешь? – с улыбкой спросил он. – Больше не лихорадит?

Василика была бледна; но, услышав такие слова, покраснела.

- Нет, - прошептала она. – Я хотела сказать: ты так добр ко мне, благороден…

Турок растроганно улыбнулся и принял ее в объятия, когда Василика села и неловко простерла к нему руки.

- Бог вознаграждает за труды, - прошептал он.

Василика крепче прижалась к нему и зажмурилась: перед глазами она увидела предостерегающую, знающую и грустную улыбку Иоаны.

* Евангелие от Матфея.

========== Глава 75 ==========

Наступила весна. Василика поняла это потому, что Абдулмунсиф сказал ей: для нее же, казалось, время остановилось, заключившись в стенах гарема, как была заключена она сама. Василика почувствовала, как течет время для восточных женщин, - для женщин, которых от изобилия слишком много и которые потому пребывают в забвении и праздности.

Время текло сразу и очень медленно, и очень быстро. Эта жизнь была тягучей, сладкой, как нуга; а дни мелькали незаметно…

Но Василика никак не могла назвать себя забытой – она знала, что ее помнят, даже когда Штефан отсутствовал: он помнил о ней неизменно, и невольница это чувствовала, как чувствует всякая женщина, обласканная и лелеемая чьей-то сильной волей. Он проводил с ней не слишком много времени: но каждый раз был как подарок. Вначале они подолгу занимались вдвоем – господин продолжил учить Василику турецкому языку, и заметил ее быстрые успехи… и это, казалось, встревожило его. Этот человек не привык бросать работу, не доведя ее до совершенства: и потому учил Василику до тех пор, пока она не смогла свободно читать турецкие сочинения, свитки и книги, хранившиеся в его библиотеке, и свободно писать. И на том ее образование закончилось.

Казалось, Штефан испугался, что наложница поумнеет не в меру.

Он сразу и ценил ее ум, как неограненный алмаз, - и боялся огранить его и украсить им свой венец, чтобы никто не позарился; или чтобы Василика не перестала нуждаться в нем так, как нуждалась прежде. Хотя Штефан уже чувствовал, что овладеть ее умом, как это сладостно представлялось вначале, он не сможет: эта простая девушка оказалась так же сильна и верна себе, как и ее государыня.

То, что было между ними, уже походило на любовь: это был не полыхающий костер, а огонь, исполненный какой-то святости. Что-то, что оба боялись вспугнуть, - или что-то, чего оба боялись…

Нередко, приходя к своей полонянке, Штефан беседовал с ней: он рассказывал ей о турецкой жизни и о жизни других народов, вещи, исполненные очарования, удивительные и пугающие – но рассказывал так, что хотелось слушать еще, удивляться и страшиться еще. Василика всякий раз думала, как же много знает ее господин, - и спрашивала себя, сколько он знает с чужих слов, а сколько испытал сам, и что в самом деле вошло к нему в душу. Иногда они просто сидели рядом, прижимаясь друг к другу и держась за руки.

Василика беспрестанно вспоминала предостережение княгини. Уединяться с этим человеком было как стоять на краю пропасти – и если Василика упадет, с нею может пасть целый народ, и не один, а многие народы. Как же опасно быть другом большому человеку, а еще опасней быть возлюбленной!

Иногда Штефан ласкал ее – и Василика позволяла обнажать свое тело и душу, зная, что господин не обнажит ни то, ни другое до конца. Принадлежать его рукам и устам было восхитительно, хотя сам он всегда оставался для нее закрыт. Василика чувствовала, что он жаждет полного единения с нею. Но Абдулмунсиф не хуже своей пленницы понимал, что если овладеет ею всецело, то погибнет в ней, как она погибнет в нем.

А это было нельзя – то ли из каких-то черномагических помыслов, может, самого Абдулмунсифа, а может, его братьев-рыцарей; то ли по другим причинам, велению семьи или земных владык. И долга перед своими землями, который оба ощущали смутно, но которого держались твердо.

Мало-помалу, сама не заметив того, Василика сделалась слишком ученой и изнеженной, чтобы когда-нибудь вернуться к прежнему положению, - даже если бы и представилась такая возможность; иногда ей казалось, что утонченная забота этого восточного владыки есть худшая казнь, какой ее могли подвергнуть. Тяжело выбиться из грязи в князи – а снова пасть в грязь, испытав власть, удовольствия, облагородив свой ум, в тысячу раз ужасней!

Но, конечно, ей было невозможно жаловаться – как она смела роптать, памятуя о том, что сталось со столькими лучшими, чем она, со столькими невинными людьми? И все же Василика роптала. Видения ее больше не посещали, хотя иногда ей очень хотелось этого – хотелось поговорить с какими угодно духами, небесными или адовыми, чтобы причаститься чего-нибудь за глухими стенами тюрьмы, которая называлась жизнью. Но и небеса, и ад молчали. Василику все предоставили самой себе.

После того, как учение языку закончилось, Штефан стал посещать ее гораздо реже – и это оказалась приятная жизнь: ее господин был драгоценен для нее в отсутствии, и дарил ей огромную радость, когда приходил. Василика с удивлением поняла, что радуется этому человеку и верит ему, даже несмотря на то, что он замышлял сделать с ней. Иногда сердце бывает глупее ума – или, может, мудрее?

Василика читала, пела свои, валашские, и чужие песни, училась игре на лютне… а когда ее навещал Штефан, делала все это с ним, для него. Это было их маленькое счастье, как лампадка под образом. Василика радовала своего господина всем, кроме танцев, - потому что танец был слишком близок к любовному слиянию.

И оба чувствовали в такие минуты, что если они соединят свои жизни, счастье вспыхнет всеочищающим огнем и будет невыносимо, как боль, - и быстротечно и бесконечно, как безвременье.

Так ли жила княгиня Иоана со своим князем? Что это такое – истинное супружеское счастье, и не слишком ли дорого счастье владык обходится маленьким людям здесь, на земле?

Господин баловал Василику подарками, которые она прежде и взять в руки бы не осмелилась, а теперь они примелькались. Драгоценности, духи, тонкие ткани – Василика продолжала шить и вышивать себе, и наловчилась в этом не хуже, чем Штефан, царедворец, владеющий ремеслом на черный день. В конце концов, когда Василика научилась сносно изъясняться по-турецки, она смогла показаться в восточном платье собственной работы, с собственными слугами, на улицах Эдирне.

Знатные турчанки на самом деле довольно часто покидали свои дома, обладая немалой властью и свободой, – и хотя Василика не была ни турчанкой, ни даже свободной женщиной, на какие-то часы она приравнялась к ним. Должно быть, Штефан почувствовал, как нужен его женщине этот глоток воздуха.