Но всё было именно так. Он знал этот оберег. Янтарный кубик принадлежал девочке из Фэйрелма, Лани Рабб.

Но её семья покинула Фейрелм много дней назад. Чудовище убило её и забрало амулет? Или..?

Он посмотрел на существо. На его волосы. На детские карие глаза. На разодранную одежду.

Реальность потрясла его, и Герака вывернуло в траву и выворчивало до тех пор, пока его желудок полностью не опустел. Он рухнул на землю.

— Лани, — сказал он. Казалось ужасным называть этим именем раздутое, искажённое тело перед ним, но это была она. Герак был уверен. И он убил её. Какая–то магия или проклятье превратили девочку в нечто ужасное, а потом он убил её.

— Боги, боги, боги, — прошептал он.

Герак попытался не думать о том, что произошло с остальной её семьёй.

С отвращением он отбросил свой меч и опустился рядом с ней на колени — с крохотной, худенькой девчушкой, которую до сих пор мог представить бегающей и смеющейся в окрестностя деревни. Он протянул руку, но не коснулся её.

— Мне так жаль, Лани.

Как с ней могло случиться такое?

Ударил гром. Заморосил дождь.

Он долго сидел так, окутанный ночью, охваченный грустью не только за Лани и её семью, но и за себя, Элли и их ребёнка, за всю Сембию. Сама земля была испорчена тьмой. Он должен был уходить, увезти отсюда Элли, но просто не мог вот так оставить Лани здесь. Он должен был что–то сделать с её телом, сжечь его. Это было самое малое, что он мог.

Он разыскал свой топор для дерева среди разбросанных останков лагеря, порубил найденные неподалёку мёртвые ветви широколиста, и начал сооружать погребальный костёр вокруг тела Лани. Он взял её за запястья, чтобы немного сдвинуть и подложить под неё дрова. И тогда заметил, что она что–то сжимает в руке.

Герак разогнул уже закоченевшие раздутые, уродливые пальцы, чтобы обнаружить бронзовое солнце — медальон Элли. Из всех вещей в лагере она взяла медальон Элли. Он вспомнил, что когда–то, давным–давно, Лани сказала Элли, какой у неё красивый медальон. Элли погладила девочку по волосам, поблагодарила её, и Лани побежала дальше.

Эмоции закипели в Гераке, грубые, горькие, и он не сумел их проглотить. Он заплакал, продолжая работать, и вскоре соорудил более–менее приличный погребальный костёр. Костёр для девочки–подростка, которую Сембия превратила в чудовище. Он аккуратно поместил оберег Элли обратно в её ладонь.

— Мне жаль, — снова повторил он, и начал разжигать костёр. Когда дерево загорелось, он ворошил дрова, пока огонь не охватил их полностью. Он подумал, что должен сказать что–нибудь, молитву, но не смог себя заставить.

— Будь оно проклято, — тихо сказал он, пока раздутое тело Лани чернело в огне. — Будь оно всё проклято.

Какое–то время он смотрел на костёр, пока не убедился, что тот не угаснет, затем собрал всё, что сумел найти из своих вещей, и направился обратно. Он должен был вернуться в Фейрелм и увезти отсюда Элли.

Он шагал с луком в одной руке и с мечом — в другой. Он не собирался останавливаться, и прошёл несколько лиг, прежде чем зрение затуманилось от усталости, и Герак начал спотыкаться. Но он всё равно продолжал идти. Поставленная цель поглотила его, рыболовный крючок страха глубоко вошёл в его кишки и тянул обратно в Фейрелм, к Элли.

Через два часа он так часто моргал от усталости, что почти ничего не видел. Казалось, его ноги сделаны из свинца — куски металла, приделанные к его коленям. Он споткнулся, упал, пополз, и наконец рухнул. Он попытался встать, но не смог. Его лицо ударилось в мокрую землю. Силы покинули его, утекли в почву. Дрожа от холода и истощения, он решил минутку отдохнуть. Всего минутку…

* * *

Шёл дождь, когда паломники собрались на возвышенности, с которой открывался вид на аббатство. Они сбились в ссутулившуюся, мрачную, грустную кучку, натянув на головы капюшоны. Все, кроме Орсина. Он стоял поодаль от остальных, одетый лишь в свою рубаху, штаны, сапоги и татуировки. Казалось, дождь совсем его не беспокоит. Паломники старались к нему не приближаться. Он не был одним из них, и пилигримы, должно быть, чувствовали это.

Дэва поймал взгляд Васена, кивнул.

Паломники смотрели вниз, на долину, на её высящиеся сосны, за которыми начинались зубцы гор, на вены рек, на каменные стены приютившегося среди зелени аббатства. Не в первый раз Васен задумался, как будет выглядеть долина в солнечном свете. Он представил, как блестит серебром река, как куски слюды в стенах аббатства сияют, будто драгоценности, как снежные шапки гор светятся, как фонари. Его огорчало, что это место никогда не увидит чистого солнечного света. Он поклялся, что когда выведет паломников из–под савана Шадовар в Долины, то поволит себе провести несколько часов под солнечными лучами, прежде чем вернуться во тьму.

— Твои мысли блуждают, первый клинок, — сказал стоявший рядом Бирн.

Васен повернулся, чтобы взглянуть в глаза Бирна — с тяжёлыми веками, с нависшими густыми бровями. На виске Бирна виднелся неровный шрам. Васен вздохнул.

— Похоже, в последнее время мои мысли частенько это делают.

— Это всё время года, — сказал Бирн, указывая на небо рукой в перчатке. — Приближается зима. Разум блуждает в попытках найти весну. Но скоро мы увидим солнце.

— Увидим, — уверенно кивнул Васен. — Паломники готовы? Ты их пересчитал?

Бирн кивнул, его конический шлем сполз на глаза. Он поправил шлем и сказал:

— Двадцать три паломника и четверо нас.

Четверо их. Четыре слуги Амонатора поведут верующих сквозь вечную ночь Шадовар. Элдрис, Нальд, Бирн и Васен, первый клинок. Все — опытные и хорошие люди. Каждый из них знал, каким путевым знакам следовать на равнинах, чтобы попасть в Долины, к солнцу, в безопасность.

— Тогда занимайте позиции, — приказал Васен. — Помолимся и выступаем.

— Хорошо.

Васен собрал свои длинные волосы в конский хвост и завязал их, пока Бирн, Элдрис и Нальд занимали позиции вокруг паломников — пастухи, окружающие своё стадо. Когда все были готовы, Васен провёл рукой по бороде и обратился к паломникам. Он видел страх в их глазах и хотел сделать всё возможное, чтобы рассеять его.

Он высоко поднял свой меч. Бирн, Нальд и Элдрис поступили так же. Тени потекли с тела Васена, закружились вокруг его рук, но он направил силу отца рассвета, и его клинок засиял ярким розоватым светом. Свет упал на пилигримов, на мечей рассвета, его сила укрепила их души, заронила в них надежду, даже раскрасила их тени, лежавшие на земле. Васен одновременно почувствовал и тепло света, и присутствие тени. На лицах пилигримов отразилось облегчение. Многие показали знак встающего солнца и склонили головы.

— Мы отправляемся сквозь тьму в путешествие к солнцу, — сказал Васен. — Нас связывает общая вера, общая цель. Все мы согреты светом наших товарищей. Веруя, мы отгоним темноту. Его свет хранит нас.

— И согревает нас, — отозвались паломники.

Васен и мечи рассвета опустили своё оружие, сияние угасло, и мрак Сембии снова подобрался ближе. Все ожидали приказа Васена выступать. Прежде чем отдать его, он обернулся и подозвал к себе Орсина.

Другие мечи рассвета посмотрели на него странно, но Васену было всё равно.

— Васен?

Васен поднял брови, кивнул на землю, на посох Орсина.

— Ты говорил, что линии отмечают новое начало. Может быть, проведёшь одну?

Орсин улыбнулся.

— Прекрасно. Прекрасно, — он прочертил на земле линию.

— Идём, — позвал Васен, и колонна двинулась, переская проведённую Орсином черту.

Когда они шли по запутанному проходу, прокладывая путь среди его развилок, тайных троп и тупиков, с неба посыпалась морось. Орсин держался в передней части колонны, рядом с Васеном. Остальные мечи рассвета помогали тем, кто спотыкался, или несли поклажу тех, для кого она была слишком тяжела.

По мере их продвижения воздух густел от влаги. У ног собирался туман, поднимался до колен. Впереди возвышалась клубящаяся серая стена, в которой обитали духи перевала. Васен не понимал, что представляют из себя духи. Он знал только, что их собрал отовсюду синий огонь Чумы и поместил сюда. Может быть, они не могли уйти. Может быть, не хотели. Казалось, они подчиняются Оракулу, но как именно — Васен не понимал. Паломникам и мечам рассвета духи позволяли пройти нетронутыми. Других они заводили не туда. Время от времени мечи рассвета находили заблудившихся странников в том или ином тупике погибшими от голода или жажды. Глаза таких мертвецов были широко распахнуты от страха.