Annotation

Бужор Юрий

Бужор Юрий

Два дня одного года

Когда после учебки молодой солдат прибывает в боевую часть, ему приходится расстаться со своими еще новыми шинелькой и шапкой. Их будут носить старослужащие - деды.

Сеня молча напялил на себя обнаруженную на своей вешалке линялую дедовскую шинель. Чью-то ношеную-переношенную шапку - нахлобучил. Не усмотрел в этой перемене гардероба покушения на свое достоинство. Лишь бы грели.

Он попал в армию в 25 лет и, как получивший высшее образование, служил всего один год.

По распределению учительствовал в сельcкой школе. Сельских учителей в армию не забирали. Еще бы пару лет подождать, и не забрали бы вовсе, по возрасту. Но Сеня обзавелся женой. Собственно, они с Анечкой обзавелись друг другом на четвертом курсе. Искать, где бы уединиться, надоело. Сочетались законным образом сразу после защиты диплома.

Cупруга была девушка подчеркнуто городская. Ее отказ беременеть и рожать в Малой Некрасовке обжалованию не подлежал. Сене постоянно снилась розовощекая малышня. Малышня гулила и сучила ножками, мотаться на электричках стало невмоготу, ждать еще два года тоже.     И он уволился. Пришел в родной военкомат и сдался. Учитель географии и истории стал рядовым Красной Армии. Полгода учебки и вот - боевая часть.

Жизненный опыт кое-какой был, в 19 лет для Сени в армии все было бы куда сложнее. С другой стороны, что один год всего, а не два, как прочие - это другим служивым, понятное дело, не нравилось.

Как-то в воскресенье дембель попросил подежурить за него у капониров с самолетами. Отдал Сене повязку ДСП - дежурного по стоянке подразделения, или, в армейском просторечии, дурака с повязкой - и ушел играть в баскетбол. Сказал, что вернется через два, максимум три часа. Наш герой проторчал там до позднего вечера, не обедал и не ужинал, пока его не сменил караул.

Cмолчал тогда.

Между тем у него не было допуска к капонирам. Об этом открыто не говорили, но Сеня знал. Он довольно много военных тайн знал вообще-то, потому что ходил через день на ремень. То есть cутки в караул и сутки в наряд. И так почти без перерыва. В воскресенье получалось поспать до обеда, и по уставу полагалось.

В карауле Сеня стоял с автоматом у знамени. Пост номер один, очень почетно, а на самом деле сущее наказание; стоять намного тяжелее, чем ходить. Он стоял и слышал болтовню офицеров, поэтому знал всё. Как в Тирасполе нечаянно катапультировались механики в закрытой кабине ремонтируемого самолета и как то, что от них осталось, пытались разделить для похорон. Как начштаба, расстроенный тем, что его жена под видом участия в самодеятельности спуталась с ефрейтором, полетел сильно не в ту сторону, и даже в противоположную, политически неправильную сторону он полетел, и его, пока он был в зоне радиодосягаемости, уговаривали вернуться. И уговорили, вернули к раскаявшейся жене, а ефрейтора перевели в другую часть. Так что был начштаба, а теперь нелетающий замполит. Ну, и что лица, склонные к эмиграции, то есть на тот период евреи и немцы, не имеют допуска к стоянкам самолетов, пунктам установки ракет и еще чему-то.

Не подпуская Сеню к своим секретам, Советская Армия поставила его в штабе части, чтобы он мог там всё это слышать, охраняя знамя полка.

До дембеля оставалось три, не то четыре месяца, и годичника грузили по полной. Это было справедливо, он же не настоящий дед был. Настоящие пусть отдохнут.

Сеня не роптал.

Но в следующее воскресенье становиться дураком с повязкой отказался. Притом публично.

В ранней юности он, несмотря на очки, довольно много дрался, о чем напоминали перебитый нос и слегка сплюснутые фаланги на руках. Принадлежность к проблемной национальности тоже была темой - необязательно постоянно, но и не так чтобы совсем редко. Давал и получал, выражаясь попросту, по морде чуть не каждый день, немножко позанимался и правильным боксом. Потом отвлекся на иные занятия, но спокойное отношение к мордобитию сохранилось. Ростом Сеня не вышел и о своем драчливом прошлом не распространялся, но как-то вот чувствовалось, что этим его не застращаешь. Притом к автомату АКМ он все-таки был допущен, с ним и скучал возле знамени. В части знали, что у Сени где-то есть жена, по которой он тоскует. В случае возможного нарушения и без того хрупкого душевного равновесия каким-нибудь внешним обстоятельством, как бы он, тоскуя, не заявился в казарму с парой рожков и передернутой затворной рамой.

Конечно, у него и в мыслях этого не было. Но мы себя не знаем. Никто из нас себя не знает, в том-то и дело. Всё бывает.

Не тронули.

***

Редкий для февраля погожий денек. Cеня дневальный. Идет завтракать. Дневальный ходит в столовку не строем и ест тоже отдельно. Умять в этом варианте получается больше, чем когда туда заваливается несколько сот человек одновременно. Так что настроение cкорее приподнятое.

Штык-нож бросил в ящик тумбочки. Вот это уже нарушение, должен всегда иметь при себе. Просто он как-то глупо болтается, сидеть и есть с ним неудобно. Все бросают в ящик, и Сеня бросил.

А навстречу топает родная рота. Они уже позавтракали. И надо же было рядом с местом пересечения маршрутов Сениного и роты оказаться коменданту гарнизона, прозванному за рыжеволосость и тупость Красным Пролетарием.

Прошу вас, если кто читает и был когда-то комендантом гарнизона, не обижаться. К вам это не относится. Вы исключение, которое подтверждает правило. А правило заключается в том, что комендантом гарнизона ставят самого редкостного...вы меня поняли из всех, какие только есть в распоряжении командира части.

Он, как это свойственно данной категории человекообразных, подкрался незаметно. Шел за ротой, думал, к чему бы...опять вы меня поняли, а тут навстречу Сеня без штык-ножа.

- Стой!

Он рявкает, рота останавливается. Сеня тоже. Безответно отдает честь.

- Почему без штык-ножа?

Это не только в армии, но в армии особенно. Замечание в виде вопроса, начинающегося с "почему". Почему пыль на подоконнике. Почему не строем. Почему то, почему это. Потому что мы раздолбаи, товарищ начальник, и это еще мягко сказано, какие еще причинно-следственные связи вы хотите установить?

Сеня молчит. Виноват.

Инспектируется обмундирование. Из нагрудного кармана, вслед за военным билетом, извлекается письмо. Это было письмо другу на гражданку. Нормальная переписка двух интелей. Cеня только начал писать, используя тумбочку и кося взглядом на дверь, чтобы успеть принять стойку при явлении офицера, но завтрак отвлек. Начиналось письмо так: дорогому корефану дону Пампа дон Бао...

Но Красный Пролетарий Стругацких не читал.