И на обратной стороне листа:

Джон уже успел познакомиться со всеми восемью мальчиками, проживающими в доме Колобека. Старшим по дому был шестнадцатилетний Эшворф ст., остальные – это его младший брат Эшворф мл., а также Купер, Ремнэнт, Коурэдж, Драмлэнриг и Блэквуд. Больше других ему понравились Блэквуд и Драмлэнриг, но и другие были вполне сносны. Конечно, и речи не могло идти о дружеских отношениях с ними, для этого Джону требовалось гораздо больше времени и особые условия. Он с удовлетворением воспринял, что его учебные успехи такие же, как у Главы Дома Эшворфа старшего, но лучшие результаты Коурэджа побуждали к усиленным занятиям с целью догнать его. Он чувствовал, что для самоуважения ему надо быть во всем первым, ну если не самым первым, то хотя бы в числе первых. И вести себя надо с неподдельной простотой и любезностью непринужденности и сдержанности, как это делают истинные аристократы, как держится так понравившийся ему Блэквуд, получивший разрешение на кратковременную отлучку из школы, для того чтобы проводить своего отца Лорда Дафферина, назначенного послом в Константинополь.

Что касается правил поведения, то, не говоря о домашнем воспитании, целью которого было формирование юного джентльмена, первые уроки Джон получил еще в начальной школе. Он понимал, что в средней школе, особенно такого уровня, как Итон и Харроу, будут обучать не только латыни и греческому, но и знакомить с подходами, принятыми на государственной службе и в дипломатии, внутренней и внешней политике. Для того чтобы уметь командовать, самому надо научиться подчиняться, смиряться и терпеть. Джон знал, что этому и служил старинный обычай «fagging», в соответствии с которым младшие обязаны исполнять все приказания старших учеников. Надо отметить, что ко времени его обучения в Харроу «fagging» был уже значительно либерализован. В обязанности «раба» входило подсушивать ежедневную газету, как дома лакей подсушивал «Таймс» для отца Джона, следить за тем, чтобы гренки его «хозяина» были хорошо подрумянены, промокательная бумага была заменена свежей, перья очинены и другие подобные докучливые, но не унизительные мелочи.

И Джон старательно исполнял эти свои обязанности в начале обучения в Харроу, а затем у него появился свой «раб». После поступления в Харроу младшего брата Джона, Хьюберта, последний какое-то время был «рабом» старшего брата. Джон, правда, старался как можно меньше обременять своих «рабов». Дружеское понимание и помощь в работе младшему школьнику соединялось у Джона с покровительством, позволявшим «стащить» порцию уже отрезанного торта, а то и двух.

Были и другие, по мнению Джона, менее объяснимые школьные правила. Так, нельзя было ходить по улице с закрытым зонтом, а брюки надо было непременно подворачивать и шляпу следовало надвигать на лоб. До перехода в старшие классы вдвоем с товарищем нельзя было ходить. Нельзя также проявлять восторг, за исключением игры в крикет или футбол. Нельзя говорить о себе или своих родных, тем более демонстрировать семейные фотографии. В случае наказания следовало проявлять к этому полное равнодушие. Последние ограничения, считал Джон, были связаны с тем, что вообще любое проявление эмоций, конечно же, признак дурного тона.

Джону надо было привыкать и к новому режиму питания. Обед в Харроу был в 1.30, и только в 6.30 чай, причем к нему подавали лишь немного хлеба с маслом. Джон, привыкший к традиционному английскому чаю в 5 часов с многочисленной закуской, вынужден был дополнительно брать себе в это время чашку горячего шоколада со сдобной булочкой. В воскресенье, когда чай был в 5.30, можно было обойтись без этого, но почти все ученики дополнительно подкреплялись сосисками или сэндвичами. На это у Джона ежедневно уходило 6 пенсов, что он счел необходимым отметить в письме к родителям. Избытком карманных денег его не баловали.

Требовались деньги и на то, чтобы обставить свою комнату. Было принято украшать ее безделушками и картинами, но особую честь имели серебряные кубки – награды за спортивные победы. В одном из писем к родителям Джон просил прислать деньги на кресло. «Кресло, – писал он, – стоит 12 шиллингов 9 пенсов. Подушки к нему стоят 13 шиллингов 9 пенсов…».

А вот спортивных трофеев Джону было не занимать. Тогда больше почестей приносили успехи в спорте, а не академические достижения. И он мечтал получить право носить свои «цвета»: шапочку члена футбольной команды, «феску», и спортивный костюм члена крикетной команды, имеющей право выступать в матчах между Итоном и Харроу на стадионе Лордз.

В 1882 г. Джон был переселен в Мортон-Хауз мистера Х. Е. Хаттона. Там имелся специальный дневник, в который записывались все успехи его обитателей и в спорте, и в учебе. Джон с гордостью мог показать отметки в нем о своих достижениях. Уже во время первого семестра в Мортон-Хаузе он выиграл место в футбольной команде Мортон-Хауза и удостоился права носить «феску». В следующем семестре ему пришлось участвовать в «торпидс» – футбольных матчах младших школьников. Джон стал капитаном футбольной команды Мортон-Хауза в результате скандала, задевшего честь и достоинство бывшего ее капитана – здоровенного малого, который умел дать отпор противнику и был главной опорой своей команды. Случилось это как раз накануне второго футбольного состязания. Невозможно было представить себе, что началось, когда он отказался участвовать в игре! Потерпев моральный и физический урон, он последовал примеру Ахиллеса в Троянской войне и удалился в свой боевой шатер. Стены Мортон-Хауса дрожали от ожесточенных споров. Джон, как и все младшие, был на стороне капитана своей футбольной команды. Но, после того как он дезертировал, капитаном стал Джон Голсуорси, и от него теперь зависело, будет ли команда Мортон-Хауза вообще играть. Джон справедливо считал, что, если бы он объявил забастовку в знак сочувствия, остальные последовали бы его примеру. Вечером, после многочасовой «фронды», Джон сидел один в комнате, так и не решившись еще, что предпринять. Внезапно вошел староста Мортон-Хауза, прислонился к дверному косяку и сказал:

– Ну как, Джон, ты-то не подкачаешь?

– По… по-моему, капитану зря надавали… зря… – запинаясь, пробормотал Джон.

– Может быть, и так, – сказал староста, – но интересы команды – превыше всего. Сам знаешь.

«Кому сохранять верность?» – подумал Джон, раздираемый противоречивыми чувствами, и смолчал.

– Слушай, Джон, – сказал он вдруг, – ведь всем нам будет позор. Все зависит от тебя.

– Ладно, – хмуро отозвался Джон. – Буду играть.

– Молодчина!

– А все равно, по-моему, нечего было трогать капитана, – бессмысленно повторил Джон. – Он… он ведь такой большой.

Староста подошел почти вплотную к старому скрипучему креслу, в котором сидел Джон.

– Когда-нибудь, – медленно проговорил он, – ты сам станешь старостой. Придется тебе заботиться о престиже шестого класса. И если ты позволишь всякой неотесанной дубине, вроде вашего бывшего капитана, безнаказанно (Джона потрясло это слово), безнаказанно хамить ребятам, тем, что поменьше ростом и послабее, все пропало. Бить противно кого бы то ни было, но лучше уж вздуть грубого верзилу, чем малыша из новеньких. Тем более что ваш бывший вообще свинья – подвел всех нас: у него, видите ли, спинка болит!

– Не в этом дело, – возразил Джон. – Это… это было несправедливо.

– Если это несправедливо, – сказал староста кротко (удивительно кротко), – значит, вся система никуда не годится, а это большой вопрос, Джон. Во всяком случае, не мне его решать. Мое дело – управлять тем, что есть. Давай лапу и завтра жми так, чтобы чертям стало тошно, договорились?

С притворной неохотой Джон протянул ему руку, чувствуя, однако, что староста окончательно перетянул его на свою сторону.

Этот разговор привел Джона к пониманию необходимости безусловного исполнения своего долга, несмотря не только на эмоциональное восприятие происходящего, но и на собственную оценку событий. И этот свой долг Джон исполнял с бьльшим удовольствием именно в спортивных, чем в других занятиях, он был не очень прилежным учеником. Тем не менее он весьма успешно переходил из класса в класс и, закончив старший шестой, был выпущен из школы.