Он почти полностью снял с нее Империо, и Эмили была вынуждена признать, что нужно быть мастером заклинания, чтобы суметь наложить его частично. Мальсибер был уродом, но немало талантливым и в какой-то мере это даже вызывало восхищение.

В домике было четыре комнаты, включая парные спальни, гостиную и столовую, и две ванные. Повсюду было светлое ореховое дерево, кремовые муслиновые занавески на окнах, позолота, белая лепнина и множество скатертей, подушечек, пледов, одеял и ковров. Контраст был просто удивительным, и Эмили время от времени ловила себя на мысли, что она бы выбрала для своего дома схожий интерьер. Но сравнивать свой несуществующий дом с домом своего палача было настолько неправильно и жутко, что ее каждый раз начинала колотить дрожь от этих мыслей.

Сразу же после переселения ей принесли огромное количество еды, включая тушеное мясо, овощи, фрукты и слабое вино. Пусть она и отказалась от большей части, просто физически не способная переварить столько после длительной голодовки, это было радостное событие. Кроме того, она наконец-то смогла осознанно помыться и немного понежиться в горячей воде с морской солью и волшебной пеной. Но на этом ее «отдых» закончился, и Эмили с рвением приступила к работе.

Люциус предоставил ей всевозможные книги, многие из которых несли на себе печати библиотеки Малфоев, а значит, могли быть вынесены только с разрешения прямого владельца. Наверное, ему было очень плохо, раз он пошел на такое. Малфой поставлял ей запрещенные ингредиенты, явно краденные трактаты из министерской библиотеки, сомнительного вида экспериментальные образцы и даже вернул волшебную палочку.

Через пару дней после того, как Эмили перебралась в гостевой домик, Малфой явился к ней с очередным набором инструментов и книг, но выглядел он при этом как выходец из бездны. Случилось страшное, но Эмили не могла понять, что и даже ощутила некоторое сочувствие к этому человеку. Перед горем все равны.

Мальсибер был шокирован данной Эмили свободой действий и первые несколько дней ходил с настороженным и любопытным выражением лица. Он очень хотел знать, чем таким Люциус сумел «завлечь» Эмили на добровольное служение, но понимал, что ему этого не скажут. Впрочем, его она видела нечасто и почти уже не вздрагивала, когда он мелькал в окне, прогуливаясь по своему огромному саду.

К тому же для Эмили проводили лечебные курсы. Одна маленькая хромая эльфийка была приставлена к ней словно какой-то колдомедик. Утром и вечером с обеспокоенными печальными вздохами она обрабатывала тело Эмили целебной мазью под хриплые смешки своей пациентки. Эмили по-прежнему ни с кем не разговаривала, а все пожелания писала Малфою на пергаменте, но ее крайне забавлял сам факт лечения. Зачем, если Мальсибер повторит все вновь? ..

Эта мысль не вызывала ни страха, ни желания бежать — ей было совершенно наплевать, что он с ней сделает. Потому что за Ремуса она боялась гораздо больше, чем за себя, и теперь почти ненавидела свою слабость на пятом курсе, которая послужила началом всей этой истории с Малфоем. Если бы только тогда она сдержалась, позабыла про свою месть и не сотворила тех чар…

Но говорить об этом теперь поздно.

Эмили работала как проклятая, и только это приносило ей облегчение. Она ела урывками, почти не спала, не выходила на улицу, хотя прилегающий к гостевому домику сад был разрешен ей для прогулок. Впервые за месяц она почувствовала увлеченность любимым делом и теперь пыталась забыться в нем, отдаваясь ему всей душой.

Люциус не торопил ее, словно у него была целая вечность, ни о чем не спрашивал, словно понимал — она и так делает все возможное.

И она делала.

***

Малфой-мэнор

У Элизы было огромное количество времени, чтобы поразмышлять о Питере, его друзьях и собственной совести. Совесть говорила ей предупредить Мародеров о Гонках, здравый смысл спрашивал —, а чем же она объяснит свою осведомленность?

Элиза никогда не принимала решений сгоряча, но если она что-то для себя решала, изменить этого было уже нельзя. Еще тогда, услышав разговор Нарциссы и Люциуса, она знала, как поступит. Но не обдумать причины своего решения она не могла.

Она думала об Эмили даже больше, чем того стоило, иногда даже больше, чем о самой себе. Вспоминала ее неординарный сильный ум, ее хватку и упорство, внимательность к деталям и прекрасную логику. Эмили восхищала и пугала Элизу. Останься такой человек среди Мародеров, и она обязательно начнет о чем-то догадываться, если заметит Элизу в странной ситуации. Это было бы крайне нежелательно.

Эмили умела и любила мысленно препарировать людей на составляющие, разбирать их на механизмы, обгладывать им косточки и составлять удивительно точный их портрет. Она была без сомнения лишним человеком в этой компании простодушных, доверчивых и беспечных подростков. И Элиза, в очередной раз затолкав свою совесть глубоко себе в глотку, решила — она ничего не скажет Мародерам про Эмили.

Если Паркер погибнет, так тому и быть. Если выживет, то хотя бы на какое-то время останется надломленной и ей будет не до Элизы. А может быть, она и вовсе сломается.

Все эти размышления, кружившиеся хороводом в голове Элизы, отняли у нее целую ночь. Еще несколько дней она свыкалась с мыслью о том, чтобы остаться в стороне, и ей не было дела до странного поведения Нарциссы и прилетающих к ней сов. А еще через день Люциус стремительно покинул поместье, а вслед за ним уехала и его невеста, пусть и в другом направлении. Домовики были обескуражены внезапным отъездом хозяев, но не сказать, что сильно расстроились. К Элизе они относились равнодушно, исполняли ее поручения, но не испытывали того страха, что был в них перед Люциусом.

Ранним утром, проследив глазами отъезжающую карету Нарциссы, постепенно идущую на разгон, чтобы в конце концов оторваться от земли и взлететь в воздух, Элиза только облегченно вздохнула. Она вновь осталась в поместье с Эрикой одна и могла более не беспокоиться о нежелательных встречах с менее приятными родственниками в мрачных коридорах Малфой-мэнора.

День был до того погожим и теплым, что Элиза не смогла не улыбнуться, когда луч солнца шаловливо устремился ей в глаза, заставив поморщиться. Наконец-то она смогла остаться наедине с Эрикой. Им всегда было о чем поговорить. Особенно Элиза любила моменты, когда тетя вспоминала про ее мать и свою сестру. Это было что-то настолько потайное, удивительное и драгоценное, чего Элиза не смогла бы получить ни от кого другого.

— Тетушка? — Элиза порывисто постучалась в двери покоев Эрики. — Эрика?

С той стороны не раздалось ни звука, и что-то всколыхнулось внутри Элизы. Какое-то смутное пронзительное беспокойство, от которого задрожали руки и стало тяжело дышать.

Эрика не отозвалась ни на третий, ни на пятый, ни на десятый стук, и Элиза против всех правил влетела в покои, палочкой распахнув двери настежь и сломав замок.

Внутри было светло, чисто и пахло свежими гортензиями. По комнате разливалось утреннее солнце, шелковые белые шторы трепетали у приоткрытого окна, и солнечный свет играл в многочисленных жемчужных украшениях, рассыпанных, словно снежные шарики, по трюмо Эрики Малфой. Это был фамильный жемчуг, и она очень любила его.

Белокурая женщина с убранными под сеточку волосами лежала на накрахмаленных простынях, под тонким атласным покрывалом. Ее огромная кровать под тяжелым балдахином делала Эрику словно бы еще меньше, тоньше и слабее. У Эрики было изможденное, но все еще красивое и теперь расслабленное лицо. Мягкая улыбка лежала на ласковых губах, из-под глаз почти ушли темные круги и тело под легкой тканью узорчатой сорочки выглядело неожиданно молодым, будто Эрика одним махом сбросила лет двадцать.

Но что-то было в ней неправильное. Что-то замершее, застывшее, обездвиженное. Словно засушенный в гербарии цветок, которому уже не расцвести, или мертвая бабочка, приколотая к полотну, которой уже не взмахнуть прозрачными крыльями.

Элиза приблизилась к кровати тетки, заслонив собой свет, и тут же вздрогнула, едва устояв на месте.