— Значит, любить — ошибка?

Нарцисса молчала какое-то время, пристально смотря на него, а затем отвела взгляд. На её губах расцвела едва заметная улыбка.

— Кстати, я хотела тебе сообщить прекрасную весть! Отец всё уладил и на днях вернётся домой, — в её глазах читалась искренняя радость, когда она вновь взглянула на него.

Драко не разделял её восторга. Его даже немного передёрнуло от мысли, что придётся встретиться с человеком, который теперь его по-настоящему ненавидел. Раньше это было взаимным, но сейчас… Сейчас при мысли о Люциусе он не чувствовал почти ничего, кроме нежелания с ним встречаться. Хотя было бы забавно, наверное, увидеть лицо отца, если бы тот узнал, что его единственный сын, на которого он возложил столько глупых надежд, вдруг спутался с грязнокровкой.

«Он бы вряд ли удивился. В его глазах ты уже на самом дне, помнишь?» — пронеслось в голове, и Драко мрачно усмехнулся.

Нарцисса ждала, что он начнёт говорить, но он молчал. Ему просто нечего было сказать, но если бы он и нашёл слова — они бы, без сомнений, лишь ещё больше её расстроили. Поэтому он просто наблюдал, как тускнеет улыбка на красивом лице Нарциссы, а взгляд в который раз приобретает знакомую покорность.

— Ну, я пойду. У меня был ужасный день… Ты же не против, если я останусь на какое-то время? — неловко встал с дивана Драко и, увидев лёгкий кивок, зашагал прочь. Говорить совершенно не хотелось. Снова на душе стало по-настоящему тоскливо.

Уже поднимаясь по ступенькам на второй этаж, он услышал тихий голос:

— Драко…

Обернувшись, тот удивлённо посмотрел на мать.

— Любовь не ошибка. Настоящая ошибка ­— это не любить, Драко, — искренне поделилась она, смотря ему прямо в глаза.

Драко на миг замер, а затем глубоко вздохнул и на выдохе произнёс:

— Но ведь ты так недолго была счастлива с отцом, мама, хотя любила его.

— Но я бы ни на что не променяла эти моменты, дорогой. И, пока я помню, каким Люциус может быть, я всегда буду ждать, что всё станет как прежде. Я никогда не потеряю веру, а ты не вини меня за это и будь, пожалуйста, терпимее к нему.

Она выглядела такой хрупкой, но уверенной в своих словах, что Драко захотелось её обнять. Но он сдержался, как делал всегда в такие моменты. Лишь сжал челюсть, а затем коротко бросил:

— Я не виню тебя и… Спокойной ночи, мама.

К горлу подступил неприятный ком: слова матери всколыхнули в его душе те чувства, от которых он так старательно бежал, надеялся отвлечься. Но перед глазами вновь мелькали дни, наполненные жаркими спорами, страстными поцелуями и противоречивыми эмоциями. Летние дни, наполненные Грейнджер. И, хотя на дворе уже была осень, а от былого остались лишь жалящие воспоминания, Драко всё же ни за что на свете не хотел бы, чтобы у него это отобрали.

Теперь он, как никогда, понимал Нарциссу, которая, несмотря на ужасные вещи, сделанные Люциусом, всё ещё любила его. Он понимал, почему она живёт мечтами о том, что однажды испытанное ею счастье вернётся. Он понимал, почему она так жаждет возвращения отца, и в это мгновение, осознавая, что для неё значит его освобождение из Азкабана, Драко внезапно почувствовал странную вещь: теперь он тоже этого ждал. Не желая того, он неожиданно проникся чаяниями матери и, похоже, поверил, что, даже вопреки ужасам прошлого, настоящее может стать отправной точкой чего-то нового. И сейчас ему было искренне жаль, что отец никогда не примет его выбор и вряд ли простит, что его сын влюблён в грязнокровку.

«Да он скорее умрёт», — с тоской подумал Драко, устало опускаясь на свою кровать.

В тот момент он не знал, насколько был близок к истине.

Ведь на следующий день Люциус действительно умер.

*

Весть, что оправданный накануне Пожиратель Смерти Люциус Малфой мёртв, казалось, разошлась по всем газетам даже быстрее, чем врач подтвердил это в заключении. Примечательным было, что, если верить журналистам, Люциус должен был выйти на свободу в тот день, но скоропостижно скончался от нелепой сердечной недостаточности.

Она узнала об этом утром: во время завтрака сова принесла свежий выпуск «Ежедневного Пророка». Гермиона пила безвкусный чай на кухне и какое-то время просто апатично смотрела на брошенную на подоконник газету, но вскоре решила пробежаться глазами по строчкам: она помнила, как раньше любила читать последние новости. Сейчас было вообще странно думать о вещах, которые она когда-то любила делать, потому что ровно со вчерашнего дня ей стало плевать абсолютно на всё.

На всё, кроме Малфоя.

Вот и сейчас она уже пятый раз перечитывала одно и то же предложение, потому что никак не могла сконцентрироваться, вновь невольно вспоминая полный боли взгляд Драко, которым он проводил её в последний раз. И это было заслуженным, горьким напоминанием, какую чудовищную ошибку она совершила, покинув его, струсив в самый неподходящий момент.

И она до сих пор ничего не сделала. Не предприняла ни одной чёртовой попытки хоть как-то исправить ситуацию, потому что банально не знала, с чего начать. Она словно застряла на каком-то промежуточном этапе между прошлым и настоящим, из часа в час прокручивая, проживая события последних дней, проведённых в «Магнолии», и было ощущение, словно этому не будет конца. Возможно, она просто боялась, что Малфой не станет её даже слушать, не сможет понять и поверить, как сильно она раскаивается в своём глупом поступке. А может, боялась другого: что с приездом в Лондон всё изменится. Хотя в любом случае глупо было бы полагать, что всё останется как прежде, ведь она сама стала совершенно другой, и это меняло многое. Вот только что делать дальше? С чего начать этот пугающий новый этап жизни, который она уже не могла представить без Драко?

Гермиона с тоской перевернула страницу, так и не найдя ответы на свои вопросы, и уже хотела закрыть никчёмную газету, когда взгляд неожиданно зацепился за знакомую фамилию — сердце при этом начало лихорадочно колотиться. Статья была небольшой, чуть больше обычного некролога, но, стоило её прочитать, к горлу подкатила тошнота и тут же стало трудно дышать. Она же знала, была уверена, что в этот самый миг, где-то далеко страдает тот, о ком она думала ежеминутно, тот, кто стал болезненно близким, тот, кого она… Да, она любила его.

Совершенно точно.

Всем своим существом.

Одного его.

Эта мысль, так смело сказанная самой себе, придала Гермионе сил, поселила в ней уверенность, и она трясущимися руками схватила пергамент и перо, а затем начала писать.

«Прости».

Это было первое, что она вывела бумаге, и замерла, почувствовав, как слёзы навернулись на глаза. А потом встряхнула головой, глубоко вздохнула и продолжила:

«Прости.

Я только что прочитала, что твой отец умер. Мне жаль, Драко, и, честно, я не знаю, что сказать, потому что банальное «соболезную» прозвучит фальшиво и не сможет выразить моих настоящих чувств. Поверь, я понимаю, как это больно — потерять родного человека, даже если ваши отношения складывались не лучшим образом. И я разделяю твоё горе, хотя, возможно, тебе сложно будет в это поверить.

Помни, я готова тебе помочь в любую минуту, только напиши или сообщи каким-либо способом, если тебе будет что-то нужно. Я знаю, скорее всего, ты не захочешь меня видеть в ближайшее время, и понимаю, принимаю твоё решение.

Прости меня. Вчера я поступила совершенно по-идиотски, испугавшись того, что ждёт нас дальше. Я боялась взглянуть правде в глаза и потому сбежала, потому что наутро всё показалось в разы сложнее, чем ночью. Но, когда я вернулась домой - поняла: от правды всё равно не скрыться. Хочешь, я её озвучу?

Я хочу быть с тобой, Драко, и сейчас я смело это признаю. Я хочу делить с тобой радость и печаль, хочу быть частью твоей жизни, ведь свою без тебя мне уже так сложно представить.

И я очень хочу тебя увидеть, но буду лишь терпеливо ждать, пока ты сам этого не захочешь. И, если даже ты не сможешь меня простить, я хочу, чтобы ты знал: я всегда с тобой.