– Нервничаешь перед путешествием, Маленсия?

Меня почему-то удивляет, что он помнит мое имя. Приятная неожиданность!

– Меня больше огорчает то, что я могу подвести колонию, недостаточно успешно выступив на Испытании, мистер Галлен.

– Зови меня Майклом, – говорит он со смехом. – И не волнуйся, все пройдет.

Это он о моих нервах или о заботе о престиже колонии? Возможности уточнить у меня нет, потому что он протягивает руку.

– Можно я уберу твой рюкзак? До Тозу-Сити он тебе не понадобится.

Он держит прозрачный пакетик с двумя серебряными полосками, одна пошире, другая поуже.

– Бери, этой твой идентификационный браслет. Каждому кандидату присваивается для Испытания опознавательный символ, выгравированный на браслете. Будешь носить вот этот, а узкий мы повесим на лямку твоего рюкзака. Так его никто не спутает.

Он закрепляет идентификационный браслет у меня на левом запястье, другой крепит на лямке рюкзака. Потом исчезает в кабине глиссера. Я разглядываю браслет. Он в дюйм шириной, сделан из толстых металлических пластинок. Я знаю, что на нем есть застежка, но на вид ее не отличить от других сегментов. Я выворачиваю запястье и вижу широкий серебряный диск с черной восьмиконечной звездой. В центре звезды стилизованная молния.

– Звезда – символ твоей группы на Испытании. – Голос Майкла заставляет меня вздрогнуть: я не заметила, что он снова стоит рядом со мной. – Ты увидишь других ребят с этим символом на браслете, но молния у тебя одной.

– Эти символы что-то означают? – Я задаю этот вопрос, не подумав. Вдруг ребята из других колоний, исправно поставляющих кандидатов на Испытание, разбираются в значении символов?

Может, Майкл и считает мой вопрос глупым, но не подает виду.

– Восьмиконечная звезда – символ омоложения. Ребята из этой группы демонстрируют способности в самых различных областях. Принадлежать к этой группе просто замечательно. – У него теплая, бодрящая улыбка, и я поневоле улыбаюсь ему в ответ, гадая, в какой группе в свое время состоял он сам.

Тихий прерывистый сигнал заставляет Майкла посмотреть на часы. Потом он обводит взглядом площадь, и улыбка сходит с его лица. Зандри еще нет. Не знаю почему: то ли, как всегда, просто опаздывает, то ли решила пренебречь законом и отказаться от участия в Испытании. Неужели считает, что годами не применявшийся закон не будет применен в отношении нее?

Майкл просит его извинить и тихо совещается с магистратом Оуэнс и с моим отцом. Судя по тому, как настойчиво он тычет в свои часы, Зандри уже давно пора было явиться. Отец и магистрат Оуэнс уговаривают Майкла дать Зандри еще немного времени. Я отворачиваюсь и задерживаю дыхание. Я ведь знаю, какая кара полагается в этом случае. И – о, радость! – вижу ее. Щурюсь на солнце, слегка сомневаясь, а потом кричу:

– Вот она!

– Слава богу! – шепчет кто-то.

Ветер задирает на Зандри тонкую разноцветную юбку. Блузка на ней смахивает расцветкой на фазаний хвост. Она неспешно шествует через площадь, ее длинные светлые волосы сверкают на солнце, на губах улыбка. Подойдя, она даже не думает извиниться. Я догадываюсь, что она спланировала это появление: показывает, что ее можно о чем-то попросить, а пытаться управлять ею бессмысленно. Я восхищена ее бесстрашием, но вижу недовольный взгляд Майкла и начинаю за нее переживать.

Пока Майкл вручает Зандри ее идентификационный браслет и убирает в грузовой отсек ее рюкзак, папа снова меня обнимает. Майкл официальным тоном приказывает нам занять места в глиссере. Пора двигаться.

Буря чувств, которую я сдерживала изо всех сил, вырывается наружу, меня душат слезы, и отцовские объятья бессильны их унять. Я бормочу, что ужасно его люблю, пытаюсь забыть обиду на Зина, не пришедшего со мной проститься, и прошу папу передать Зину мою записку, а всей семье еще раз сказать, как я их всех люблю. Папа отвечает, что тоже меня любит, и напоследок шепчет: «Смотри, Сия, никому не доверяй!»

Я залезаю в овальный глиссер последней, за мной закрывается дверца. Я слышу щелчки замков. Ревет двигатель. Папа кладет ладонь на стекло иллюминатора, я касаюсь стекла со свой стороны. Мы встречаемся глазами, и я все же роняю слезу. Отец делает шаг назад. Глиссер начинает приподниматься, и спустя мгновение мы уже мчимся вперед – прочь с площади, от всего знакомого и привычного, в сторону Тозу-Сити.

Мое сердце возбужденно колотится и при этом рвется надвое. На лицах остальных троих кандидатов на Испытание из Пяти Озер я вижу те же самые противоречивые чувства. Церемония выпуска перевела нас из статуса подростков во взрослое состояние, и это путешествие официально его закрепляет. Теперь мы предоставлены сами себе.

Я смотрю в окно, пока за горизонтом не исчезают последние знакомые детали пейзажа. Я стараюсь сохранить в памяти поля и холмы, которых не увижу много дней, а то и лет. А потом отворачиваюсь от окна и приступаю к изучению новой обстановки.

В бригаде отца было несколько рабочих глиссеров на воздушной подушке, поэтому мне этот способ передвижения не в новинку. Но отцовские глиссеры были менее совершенны и не так быстроходны. Собственно, сходство исчерпывается названием и движением в нескольких футах над землей. Глиссеры из теплиц маленькие, в каждом помещается максимум четыре человека, и то в страшной тесноте, а в этом с комфортом разместилась целая дюжина пассажиров. Мягкие серые сиденья пассажирского отделения очень удобны. Сзади есть кухонька и дверь в другое отделение. Салон такой высокий, что по нему можно расхаживать, не пригибаясь, и до потолка еще остается место.

Наших рюкзаков не видно. Хочется спросить Майкла, куда он их девал, но он сидит в отдельном водительском отсеке впереди и, похоже, сосредоточенно управляет этим аппаратом, который так и хочется назвать летательным. Хорошо, что он сосредоточен. Глиссеры могут скользить на высоте до 15 футов, но их устройство все же требует наличия недалеко от днища земной поверхности. Если внизу разверзнется глубокая яма, аппарат может в нее рухнуть. Скольжение над водой тоже сопряжено с риском, поэтому некоторые на всякий случай придают своим глиссерам плавучесть.

– Никогда ни в чем таком не ездил, – громко признается Малахия с тревожно расширенными глазами. Его отец работает на орошении, мать шьет стеганые одеяла. Понятно, что Малахии еще не представлялось случая прокатиться на чем-то посложнее велосипеда. Я стараюсь рассмотреть символ на его браслете. Это треугольник со стрелой в центре. Мы с ним в разных группах.

– Скорее, так еще не ездил никто из нас, – поправляет Малахию Томас, подходя к нему. – При такой скорости мы домчимся до Тозу-Сити еще дотемна.

– Думаешь? – Малахии уже не так страшно. – Как считаешь, нам позволят осмотреть город?

– Если только уже после Испытания. Расписание наверняка будет напряженным. – Томас с улыбкой хлопает Малахию по спине. – Но уже студентами Университета мы познакомимся и с городом, и с девчонками, верно?

– Конечно. – Малахия улыбается с облегчением.

– Не всех так манит этот Университет! – фыркает Зандри и, тряхнув своей гривой, презрительно на них косится.

Малахия вжимается в подушки, но Томасу хоть бы что, он только хохочет. Ему удается развязать Малахии язык: они болтают о Тозу-Сити, который видели на картинках, о домах-громадинах высотой в десять и даже больше этажей. Даже у Зандри поднимается настроение, и она принимается рассуждать о скульптурах, которые мечтает увидеть.

Я слушаю их болтовню. Неудивительно, что именно Томас находит ко всем подход. Сама я, как всегда, чувствую себя самой младшей и неопытной. На уроках я привыкла поднимать руку только тогда, когда была уверена в правильности ответа, чтобы ни в коем случае не оплошать. Вот и теперь, совсем как в классе, я помалкиваю, навострив уши. Зандри, высокая белокурая красавица, излучает самоуверенность, но, обсуждая с Малахией живопись, заметно добреет. Я поражена, как хорошо он разбирается в художниках далекого прошлого.