– Так, значит, это она? – спросила леди.

– Да, она, – ответил джентльмен.

Мне показалось, что оба говорят с каким-то скепсисом, может, даже с неодобрением. Но что бы их во мне ни смутило, я на это никак повлиять не могла. Тем не менее мне стало обидно. Из всех этих девочек они выбрали именно меня – значит, им стоило смириться с тем, что я – это я и я не похожа на остальных.

Я откинулась на спинку сиденья, скрывая лицо в полумраке. В своих мечтах я стояла, ликуя, под светом софитов, но я и сама умела наблюдать за другими – этому искусству учится любая уважающая себя сирота. Не бросаться в глаза, когда сама не хочешь этого. Это умение не раз меня спасало – как от мисс Монтфорд или кухарки, так и от других старших девочек. Пускай мистер Молинье говорит со своей сестрой, мне так даже лучше.

– Единственная? – спросила леди.

– Мне показалось, что я увидел еще двоих, но они, с моей точки зрения… не подошли бы.

– Как бы то ни было, это больше, чем в других приютах, куда мы ездили.

Они замолчали. Карета мерно покачивалась. А я могла подумать. В Уиттоне было всего два сиротских приюта, и во втором содержались мальчики. Значит, они ездили в Лондон. Им нужна была только я? Или они искали целую толпу девочек? Но для чего? Неважно. Мне должно быть все равно. Они меня выбрали – а если при этом выбор у них был куда шире, чем я полагала изначально, то это мне только льстило.

– Пора ехать домой, – сказал сестре мистер Молинье. И вдруг (я уж думала, этого не случится) он подался ко мне, будто вспомнив о моем существовании. – Ты знаешь, почему мы тебя выбрали и для чего?

Я покачала головой.

– Если бы вы мне сказали… – Я притворилась скромницей.

На самом деле я была не в той ситуации, чтобы дерзить. Они еще могли передумать или вернуться. Или даже просто высадить меня посреди улицы. Не то чтобы я была против – оказаться на свободе было бы здорово! – но я хотела сама определить время, когда начнется мое великое приключение.

– Пока я предпочту этого не делать. – Мистер Молинье улыбнулся. – Тебе это покажется бессмыслицей, и мне придется объяснять все еще раз, когда мы приедем в Холлихок. Чтобы понять, тебе нужны будут глаза, а не только уши.

Мне сразу понравилось название этого имения. Холлихок. Куда лучше, чем приют Св. Маргариты. Усадьба Холлихок.[2] Мальвовая усадьба. Я представила имение в глуши, вдали от цивилизации, старый дом, в котором живут только брат с сестрой, их кучер и старый, почти слепой слуга. И конечно, с этим домом будет связана какая-то тайна. Не бывает старых домов без тайн.

– Я так понимаю, вы меня взяли не для удочерения? – Раз уж он обратил на меня внимание, стоило хотя бы попытаться осторожно задать этот вопрос.

– Ты еще узнаешь, зачем мы тебя взяли, – отрезал джентльмен. – И тебе понравится. Нам не нужна несчастная маленькая девочка в доме. Будь умницей, придерживайся правил, и тогда нам не придется тебя наказывать. Мы не любим несправедливость. Это слишком хлопотно.

И снова в слабом свете, проникавшем из-за занавесок, я увидела, что он улыбается.

– Как скажете, мистер Молинье, сэр. – Я кивнула и повернулась к его сестре: – Мадам…

Мне нравилось такое обращение. Хорошо, что они не заставят меня называть их «мама» и «папа». Едва ли я смогла бы произнести эти слова, слишком уж они казались чуждыми. Молинье – не мои родители, не моя семья. И они должны знать, что я не только мирюсь с этим фактом, но и рада этому. В противном случае все только осложнилось бы. Правда, меня немного беспокоило, что они до сих пор так и не спросили, как меня зовут. Мне бы не хотелось, чтобы меня до конца жизни – или, во всяком случае, до совершеннолетия – называли «девочка». Я и так знала, что я не мальчик.

– Ты показал ей куклу? – спросила леди у своего брата. Не у меня – прежде чем она ко мне обратится, пройдет еще несколько часов.

– Конечно. Она отказалась.

– И где кукла теперь?

– Я отдал ее одной из тех дурочек. Она нам больше не нужна.

Я впервые услышала от мистера Молинье слово, которое подходило бы к его презрительному взгляду.

– Эта ей не принадлежала? – Леди, казалось, говорила сама с собой.

– Нет, – ответил мистер Молинье. – Нет, конечно.

И опять воцарилась тишина. Может быть, дело было в моем присутствии. А может, они просто уже столько времени провели в обществе друг друга, что теперь им нечего было сказать. Как бы то ни было, за все остальное время в дороге они не произнесли ни слова.

Поездка была долгой. Я ожидала, что ближе к вечеру мы где-нибудь остановимся, и представляла себе, как было бы здорово переночевать в настоящей гостинице. Где бы меня разместили? На конюшне? В комнате с господами Молинье? А может, мне бы даже сняли собственную комнату? Но ничего такого не произошло. Повозка все ехала и ехала, становилось все темнее, и тряска кареты, к которой я быстро привыкла, вогнала меня в сон. Я лишь успела подумать, что ничего не ела и не пила после обеда в приюте, а это было так давно. Но я не хотела жаловаться – в конце концов, Молинье тоже ничего не ели и не пили во время поездки. И хотя я намеревалась понаблюдать за ними обоими, в итоге я просто заснула, и все вышло совсем наоборот.

Так я проспала большую часть пути, поэтому потом не могла сказать, сколько же на самом деле длилась эта поездка. Я так крепко спала, что даже не заметила, сменили ли мы в дороге лошадей. Хотя, может, наш экипаж тянули две сестренки легендарной Черной Бесс, лошади ужасного разбойника Дика Турпина.[3] Говаривали, что когда-то он за сутки проскакал на ней из Йорка в Лондон и обратно. А правил этим экипажем, должно быть, сам Дьявол. По крайней мере именно таким виделся мне кучер во сне: рогатый демон, подгонявший лошадей, чьи копыта уже не касались земли. А мистер Молинье… И его сестра… Они были… Во сне я знала, кто они. Но стоило мне проснуться – и я все позабыла. Так уж устроены сны.

Я проснулась, и образ дома, только что видевшийся мне так ясно, развеялся. Но меня это нисколько не беспокоило. Вскоре я увижу настоящее поместье – как только мы приедем туда. Холлихок. Не цирк, конечно. Но мой новый дом.

Чья-то рука легла на мое плечо и легонько тряхнула. Странно, что я от этого проснулась – в дороге карета тряслась куда сильнее. Но тот, кто привык спать в кроватях в приюте, заснет где угодно.

И все же мне не хотелось открывать глаза. Я в последний раз попыталась удержать перед внутренним взором образы из сна. Этому тоже быстро учишься в приюте, ведь каким бы ужасным ни был сон, реальность окажется в разы страшнее. Но наконец я прищурилась, потянулась и оглянулась. В экипаже все еще царил полумрак, но свет был уже не коричневато-серым, а сиреневым. Он лился в распахнутую дверцу, и мне стало любопытно, что я увижу, выйдя из кареты. Но между мной и внешним миром стояла леди, сестра мистера Молинье.

– Хватит спать, – сказала она, наклонившись ко мне. – Пора вставать. Не будешь же ты жить в карете.

Это были ее первые слова, обращенные ко мне. Их можно было произнести с улыбкой, даже со смехом, но миледи говорила холодно и отстраненно, четко выговаривая каждый звук, словно этот язык не был для нее родным.

– Да, мадам.

Я старательно изобразила примерную девочку из приюта. «Говори, только когда тебя спрашивают» – это правило в наши головы вбивали с самого детства. И еще: «Детей должно быть видно, но не слышно». Да, я умела следовать всем этим правилам, когда требовалось.

– Спасибо, что вы и ваш брат взяли меня в свой дом.

– У тебя еще будет время поблагодарить нас, – ответила мисс Молинье. – А теперь идем.

Ее брата нигде не было видно. Впрочем, намного лучше, что меня разбудила леди, а не джентльмен. Не хотим же мы с первого дня дать слугам повод для досужих пересудов!

Я выглянула из кареты, и у меня едва не закружилась голова от свежего воздуха. Вообще, я должна была бы радоваться, что наконец-то могу выбраться из этого душного экипажа, пропахшего пылью, духами миледи и долгими годами простоя в сарае. Свежий воздух ударил мне в голову. Я почувствовала ароматы дома еще до того, как увидела его. Вернее, почувствовала ароматы сада. Меня окружало море цветов. Я таких еще никогда не видела – во всяком случае, в природе. В альманахе были черно-белые рисунки разных растений, и поэтому я знала названия многих цветов, ну и видела кое-какие растения на воскресных прогулках в парке, но такое многоцветное великолепие было для меня внове.