Гарик отчетливо видел в свете прожекторов, как отец расшвыривает обломки по сторонам; спасатели-иностранцы курили около палаток и судачили: остановить ли сбесившегося армянина или дать ему выдохнутся. Итогом полуночных беснований явились перелом пяточной и подколенной костей и эвакуация в близлежащий населённый пункт. Кочарян упирался и качал права ради того, чтоб его лечили в Москве, но кто бы его слушал!

Тем временем дома был развернут перевалочный пункт для беженцев из Сумгаита, то есть нарининых родственников. Впрочем, эта армяно-азербайджанская орава сослужила Кочарянам службу присмотра для Стеллы и Гарика, который потом всё равно был выпихнут отцом на сессию. Место сиделки при Левоне заняла Наринэ.

По возвращении домой Кочарян обнаружил пренеприятнейший факт - Гарик самовольно перешел на отделение травматологии.

Весь интерес к сыну моментально пропал и переключился на удовлетворение прихотей дочери. Стелла, в честь рождения которой отцу была вручена памятная трость с массивной орлиной головой, только инициировала ситуации, чтобы оная трость опускалась на плечи Гарика. После поездки в Спитак у Кочаряна-старшего испортился характер, горе его невероятно озлобило. Ещё не дожидаясь его выхода с инвалидности, его заместитель и главный хозяйственник Гурген Ашотыч подсуетился уложить начальника "отдохнуть" в Кризисное отделение Всесоюзного суицидологического центра. Только вот незадача: им заведовала баба, по национальности ничем не отличавшаяся от Нары. Что, естественно, благодушия ему не добавило. Ну, терпеть не мог он азербайджанских армян, что поделать, Нарины родственники достали.

* * *

Звонки по душу Гарика раздавались ещё в течение трёх дней. Букин забил тревогу первым, как только время пересекло указанный срок. Да и сам Левон Аршакович начинал беспокоиться, хотя старался не подавать виду.

Подавать заявление на розыск он поехал с Серёжей, даже не столько по причине известного постановления о необходимости сопровождения на опознании, но по большей части именно ввиду чрезвычайной оторванности от реалий сыновней жизни.

* 4 *

Лейтенант выложил перед Кочаряном несколько комплектов обрезков одежды.

- У нас тут три трупа. Посмотрите? Просто формальность.

Левон Аршакович сухо поджал губы и кликнул Сережу. Букин подошел к столу и взглянул на обрезки. Кочарян принял самый надменный вид, опираясь на клювастую трость.

- Это Гарик, - с тусклым выдохом Букин ткнул вытянутым пальцем в один из комплектов.

- Тогда переходим к опознанию тела, - скучно плёл лейтенант. Кочарян свирепо зыркнул на Букина, но милиционер вяло перебил: - Не положено. Сопровождающих попрошу остаться.

Букин попятился к двери и встал около кадки с пальмой.

Кочарян с той же пристывшей маской гнева на лице (с некоторых пор он вообще подменял гневом любое волнение), но с тревогой в глазах уставился на монитор, услужливо включенный милиционером. Видеоархив тел для опознания. Сначала общий план фигуры, потом детализация. Ничего особенного, анатомический театр а-ля лаба по общей анатомии. Вскрытие. Азы патанатомии... Мужская рука. Татуировка. Сокол, несущий в когтях лучащийся шар солнца. Дальше была грудь, лицо с исполосованным лбом, но это уже неважно. Трость выскользнула из рук, попутно клюнув в бедро своей рукояткой... Кочарян подался вперёд, сжал кулаки. Вот-вот набросится на бедного лейтенанта:

- Сволочи! Я же просил, чтобы не делали вскрытия! Я врач, я знаю, как это делается, я против...

Серёжа понял, о чем он - Гарик потихоньку научил его языку своей исторической родины. Букин был учеником понятливым и быстро перехватил науку друга, так что полопотать по-армянски он умел; обычно они переговаривались по рации на дежурстве, когда хотели скрыть от окружающих (пострадавших!) содержание своих бесед. Впрочем, когда они разбирали обрушившуюся крышу на Басманке, Букин был едва ли не вторым переводчиком-армяноведом после Гарика, помогая допрашивать бредящих от боли и ужаса пострадальцев из Аястана.

Серёжа подступил сзади и твердо обхватил Кочаряна за плечи, придавливая его к стулу.

- Камац, Левон Аршаки, камац... Хангстацек... - негромко проговорил он почти что ему на ухо. - Болор лав линелу...[4]

Букин просто собирал слова, что называется, вокруг задницы, разговаривая с расстроенным дядькой, как с ребенком.

- Тазепама или корвалола дать? - Лейтенант был абсолютно безучастен к происходящему, но лишние обмороки ему были тут не нужны.

* 5 *

Наряд вызвали на улицу Добролюбова в общагу Литинститута, на обрушение крыши. Взрывом бытового газа это быть не могло - обошлось бы осколочными ранениями полуночных куховаров да легонькой ходынкой-душиловкой на лестнице. Ну, знамо дело, угарный газ да из окна бы кто сиганул, как то при недавнем пожаре в общаге РУДН.

Тут, скорее, была вина строителей да прогнившие чердачные перекрытия. Хорошо ещё, обвалился только один этаж.

Полуголые юнцы и юницы холодрыжились у крыльца, комендант и охрана сволочились в оцеплении здания.

- ...пол-восьмой этаж сорвало...

- ...а хули, китайцам-то. Вускоглази бисовы... Куда прёшь!..

Букин и Гарик заволокли собаку в холл, но она мгновенно расчихалась. Пришлось оставить Арачин коменданту:

- Ну вот, не успели войти, уже занюхалась.

Уныло потащились по лестнице, держа наготове маски.

- И пожар... - убито констатировал Букин.

- И мороженого накушаемся... - вторил Гарик, намекая на столь обожаемую Артурцом примету и ритуал после извлечения трупа.

- Точно, досмеялись до вызова.

- Расчет запроси, балбес...

Вот так, с прибаутками, они и добрались до завалов. Крыло на стороне кухонь, естественно, полыхало, дымило, но все, что могло рвануть, уже рвануло, и нового каскада взрывов ничто вроде бы не предвещало. Ломанулись в задымление - обгорельцы да угорельцы, притом хорошо раздавленные. Возгорание погасить не удалось, попшикали огнетушителем, зато хоть пожарный расчет дождались.

- А, муде, нахрен только пузырились, - утирался Букин.

В другом конце коридора завизжал девичий голосок:

- А-а-а-а, уйди, сука!..

В ответ залаяла Арачин.

- Хм, в пекло такое? - недоумённо оглянулся Гарик и побрёл на звук.

Через покоробившуюся притолоку номера (а, теперь уже без разницы, какого именно!) он увидел, что овчарка усердно лижет физиономию пострадалицы, а та с тем же усердием колотит свою мохнатую спасительницу по ушастой башке. Сука только мотала ушами, стряхивая слабосильные кулачки, дружелюбно бурчала, но процесса не прекращала, периодически отвлекаясь чихнуть. Гарик улыбнулся, но собаку оттащил:

- Ара, ми ара! [5] - потом со строгостью обратился к девушке, едва скрывая смех: - А вот товарищ Есенин "и зверьё, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове".

- Есин [6]. - машинально поправила девушка. Зрачки полузакрытых глаз поползли вверх.

Гарик ущипнул её за лицо:

- Не спи, будешь мне помогать.

Кажется, только сейчас она разглядела спаса и завизжала:

- Ты армянин?! Уйди от меня, ты в Аляху веруешь!!!

Так легко определить нацию на вид она не могла, если бы могла отличить именно армянина среди прочих кавказских национальностей, то она бы знала его истинную веру. А так, скорее всего, боится своей или чужой выдумки, принимая за пугающих её армян всех без разбору.

- Враки. В Христа. - Гарику для убедительности пришлось выудить из-за шиворота крестик. Фонариком подсветил.

- А родители не против?

- Нет... И прадедушка, - Гарик пожалел, что не дал ей уплыть в забытьё. Рявкнул: - Да все мы, блин, в Христа веруем! Полторы тыщи лет! Ясно?!

Опешившая посрадалица замолкла.

Гарик плюхнулся на задницу. Соединился по рации с Букиным:

- Собака встала на плиту, подставляя морду под руки.

- Хули мне ещё делать нечего! - разразилась рация. - С погремушкой спляши! Вот, бля, ясельки раздавило! Вколи ей галоперидол, чтоб не мучилась.