В сторонке в окружении полицейских стояло с полдесятка парней, чем-то очень недовольных. Это и были присяжные. Толклась тут и целая толпа зевак, которых полиция старалась оттеснить подальше. Хозяин похоронного бюро ходил взад-вперед на цыпочках и предлагал всем стулья. Принес он стулья и Коре с надзирательницей.

В углу на столе лежало нечто, накрытое простыней.

Меня развернули, как им было удобно, коронер постучал по столу карандашом и начал разбирательство.

Сперва провели формальное опознание. Когда подняли простыню, Кора заплакала, да и я не сильно радовался. После того, как она посмотрела, я посмотрел и присяжные посмотрели, простыню опустили.

– Вы знаете этого человека?

– Это мой муж.

– Как его зовут?

– Ник Пападакис.

Потом пригласили свидетелей. Полицейский рассказал, как его вызвали на место происшествия, а он вызвал «Скорую помощь» и выехал с двумя другими полицейскими, как отправил Кору в служебной машине, а меня и Ника в «Скорой», как Ник умер по дороге, и его завезли в морг.

Потом какой-то деревенщина, Райт по фамилии, рассказал, как он ехал по дороге и услышал крики женщины, и еще услышал грохот, и увидел кувыркающуюся вниз машину с горящими фарами. Затем увидел на дороге Кору, которая махала руками и звала на помощь, и спустился к машине и попробовал вытащить меня и Ника. Вытащить не смог, потому что мы были снизу, под машиной, и тогда он послал своего брата, ехавшего с ним, за подмогой. Позже появились другие люди и полиция, и полицейские взялись за дело, нас вытащили из-под машины и погрузили в «Скорую».

Следом выступил брат Райта и подтвердил его рассказ.

Потом полицейский врач сказал, что я был пьян, и Ник был пьян – это выяснили по содержимому его желудка, – но Кора была трезвая. Еще врач рассказал, от каких повреждений скончался Ник. После этого коронер обратился ко мне и спросил, буду ли я говорить.

– Да, сэр, наверное.

– Должен предупредить, что любое ваше заявление может быть использовано против вас, поэтому вы имеете право молчать.

– Мне скрывать нечего.

– Хорошо. Что вам известно о случившемся?

– Я помню только, как ехал. Потом машина стала уходить куда-то вниз, я обо что-то ударился и больше ничего не помню. Очнулся в больнице.

– Говорите, вы ехали?

– Да, сэр.

– Вы подразумеваете, что вели машину?

– Да, сэр. Я вел.

Это как раз и была басня, от которой позже я намеревался отказаться, – когда мои слова будут действительно важны, не то что здесь, на дознании. Я рассудил так: если вначале рассказать бредовую историю, а потом дать другие показания – то вот они-то и будут выглядеть правдиво. А если сразу выложить складную байку, то она покажется слишком уж складной.

Я решил действовать не как тогда, в первый раз. С самого начала я старался изображать, что дела мои плохи. Но поскольку на самом-то деле машину вел не я, то меня ни в чем и не обвинят, как бы скверно я ни выглядел. Я боялся другого: что сюда приплетут нашу неудавшуюся попытку «идеального убийства». Всплыви какая-нибудь мелочь, и нам конец. А так – можно валить все на себя, хуже не будет. Чем больше я виноват по части выпивки – тем меньше подозрений на предумышленное убийство.

Копы переглянулись, а коронер посмотрел на меня, как будто я рехнулся. Все ведь знали, что меня выковыривали с заднего сиденья.

– Вы уверены? Именно вы были за рулем?

– Точно.

– Вы пили?

– Нет, сэр.

– Вам известны результаты ваших тестов на алкоголь?

– Не знаю я никаких тестов, знаю только, что не пил ничего.

Он взялся за Кору. Она пообещала рассказать, что ей известно.

– Кто вел машину?

– Я.

– Где находился этот человек?

– На заднем сиденье.

– Он пил?

Она отвела взгляд, сглотнула и пустила слезу.

– Я должна отвечать?

– Можете отказаться отвечать на любой вопрос, если вам угодно.

– Я не хочу отвечать.

– Как пожелаете. Расскажите нам сами, что произошло.

– Я вела машину. Дорога долго шла вверх, и двигатель перегрелся. Муж сказал, чтобы я остановилась, дала ему остыть.

– Насколько он перегрелся?

– Датчик почти зашкаливал.

– Продолжайте.

– Затем дорога пошла вниз, и я заглушила мотор, но в конце спуска он был еще горячий, и перед тем, как начать подъем, мы остановились. Простояли, наверное, минут десять. И я снова завела мотор. Не знаю, что случилось, но мотор не тянул, и я переключилась на вторую передачу. А потом я вдруг почувствовала, как машина накренилась, перевернулась и покатилась вниз. Потом, помню, я пыталась выбраться – и выбралась, – и пошла к шоссе.

Коронер повернулся ко мне.

– Вы что, пытаетесь выгородить эту женщину?

– Она-то меня не больно выгораживает.

Присяжные посовещались и вынесли вердикт, что потерпевший Ник Пападакис погиб в результате автомобильной аварии, произошедшей на дороге к озеру Малибу частично или полностью вследствие нашего с Корой преступного поведения, и дело следует передать на рассмотрение Большого жюри[6].

Ночью у меня в палате дежурил другой коп, а утром он сказал, что ко мне придет мистер Сэкетт, и нужно приготовиться.

Меня, буквально неспособного шевелиться, кое-как побрили, чтобы я выглядел поприличней. Я знал, кто такой этот Сэкетт – окружной прокурор. Явился он где-то в половине одиннадцатого; полицейский вышел, и мы остались вдвоем. Сэкетт был крупный тип, лысый и держался запросто.

– Так, так, так… Как самочувствие?

– Я в порядке. Хотя тряхнуло основательно.

– Как сказал один парень, выпав из аэроплана: полетал здорово, а вот с посадкой оплошал.

– Точно.

– Итак, Чемберс, если не захотите говорить – можете не говорить, но я пришел отчасти посмотреть, как вы тут, отчасти потому, что знаю по опыту: откровенный разговор помогает впоследствии сберечь нервы, а иногда и выбрать правильную линию защиты. В любом случае это, как говорится, путь к взаимопониманию.

– Разумеется, сэр. Так что вы хотели узнать? – Я старался говорить с хитрецой.

Сэкетт окинул меня внимательным взглядом.

– Давайте начнем с самого начала.

– Про эту поездку?

– Именно.

Он встал и начал прохаживаться. Дверь была рядом с моей кроватью, и я распахнул ее. Коп стоял дальше по коридору и болтал с медсестрой.

Сэкетт расхохотался.

– Никаких диктофонов. Мы же не в кино!

Я глуповато ухмыльнулся. Я его сделал! Прикинулся недоумком – и дал ему почувствовать надо мной превосходство.

– Видать, я свалял дурака, сэр. Ладно, начну с самого начала и все расскажу. Я здорово влип, но если врать – мне же будет хуже.

– Очень верно рассуждаете, Чемберс.

Я рассказал, как смотался от грека, а потом мы столкнулись на улице, и он звал меня обратно и даже пригласил поехать с ними в Санта-Барбару. Рассказал, как Ник запасся вином в дорогу, и как мы отъехали.

Сэкетт меня перебил:

– Так, значит, вы вели машину?

– А может, вы мне скажете, кто вел?

– Вы это о чем, Чемберс?

– Я ведь слышал ее показания. Слышал, что говорили полицейские. Знаю, где меня нашли. Стало быть, знаю, кто вел. Она. Но если уж рассказывать все, как я помню, так приходится сказать, что за рулем был я. И коронеру я не врал. Мне все-таки помнится, что вел я.

– Вы солгали, что не были пьяны.

– Да, верно. Тогда из меня хмель еще не выветрился, да и от наркоза я не отошел – вот и соврал. Теперь-то я в своем уме и понимаю: только правда меня спасет – если это вообще возможно. Конечно, я был пьян. В стельку.

– В суде вы то же самое скажете?

– Придется. Но вот чего я не могу понять, это – почему вела она? Я же сам сел за руль. Я точно знаю. Помню, там еще торчал какой-то тип, и он надо мной потешался. Как же она оказалась за рулем?

– Вы проехали всего-то пару шагов.

– В смысле – пару миль?