— Я плохо себя чувствую, — отвечала Нина.
— Сейчас читаю материалы конференции генетиков, — говорил Сергей, разливая чай. — Один врач берется научно предсказать пою жизнь человека, начиная с недельного возраста до смерти. То есть то, чем и когда будет этот человек болеть. Например, блондины чаще сердечники, и так далее. Так что не за горами то время, когда слово «судьба» уступит место расписанию болезней.
— Ну их, ученых, — сказала Нина. — Они все готовы объяснить.
— Как это «ну их», — ответил Сергей. — Ведь дожили до внутриутробного переливания крови, доопределения пола по зародышу?
Нина взяла чайник, сказав, что он остыл, и пошла на кухню.
Она слышала, как Наташа упрекнула Сергея за то, что он говорит о ребенке.
— О’ чем же мне еще говорить? — громко ответил Сергей. — Моя профессия.
— Наташа, оставайся, — сказала Нина, — Куда уходить, на ночь глядя?
— И мне не провожать, — поддержал Сергей, — Конечно, оно бы и неплохо для здоровья — прогулка перед сном, Но все эти прогулки, всякий туризм, физзарядки — все эти попытки выживания противны природе человека. Молодец Армстронг, побывал первым на Луне и заявил, что бессмысленно стараться продлевать жизнь. Каждый проживет столько, сколько отвел ему бог.
— С большой буквы! — воскликнула Наташа. — Ведь это же имя собственное. До чего дожили. Школьник Петя Иванов помог пенсионерке Серафиме Борисовне погулять с любимым мопсиком Чапой в сквере имени Павлика Морозова. Все с большой, даже собачье имя.
— Ты остаешься? — спросила Нина.
— Намек поняла, — ответила Наташа. — Надо и мне замуж. — Она зевнула. — Это же заблуждение, что трудно выйти замуж. Ерунда. Секрет прост. Жениться всегда хотят на более молодых, а я всегда буду кого-то моложе.
Разошлись спать. Наташа посидела на кухне, чтоб не курить в детской, где ей постелили. Она долго не могла уснуть, ей казалось, что в большой комнате не спят, но ошиблась. Нина и в самом деле недомогала, а у Сергея был трудный день, да еще накануне бессонная ночь.
«Пойду под душ, — подумала Наташа, — смою печаль».
Разделась и на цыпочках прошла в ванную. Включила свет и уже хотела пустить воду, как обрезалась.
В ванной, в холодной воде, плавали розы на длинных зеленых стеблях. Две розы легли крест-накрест.
7
Нине было сделано легкое внушение — в личной карточке привезенного «скорой помощью» больного Захаревского значилось, что у него больна печень. Печень болела, да, но главное было в запущенной язве.
— Как же вы так, — говорила Нина, — я была у вас, а вы ни полслова о желудке.
— Надо же от чего-то умирать, — отвечал Захаревский. — Да с этими командировками, с этой сухомяткой…
— А вы откажитесь…
— Надо же кому-то и ездить.
— И жене радость.
— Спорный вопрос, — засмеялся Захаревский.
Он нравился ей, этот Захаревский. Она видела, что и больные в этой палате повеселели и тянулись к нему. На одной из летучек Нина говорила о микроклимате нравственности в палатах, приводя в пример своего больного. Через медсестер это дошло до него.
— Значит, мы коллеги, благодарю, — говорил он. Он вернулся с рентгена, где выпил стакан жидкого мела, морщился и вытирал рот салфеткой. — Побелили меня изнутри. Значит, я оптимист, благодарю. А меня в управлении всегда называют пессимистом. Сейчас век недоверия. Результаты одной экспедиции проверяются контрольной экспедицией. Официальное недоверие. Оттого, что срывают почести те, кто открывает большое месторождение, а не те, что честно докладывают о пустоте. Так что я — пессимист.
Нина плохо слушала. Она видела, что нравится Захаревскому, и он нравился ей, но думать о нем, как об Анатолии, она не могла, и дело тут было не в непохожести, а в том, что она знала его жену. К тому же он был больной ее отделения, она и смотрела на него, как на больного, но всего только раз зашла проведать его, когда его перевели в хирургическое.
Юрист Борис Эдмундович постучал к Сергею подписать направление в Дом ребенка на новорожденную, которую оды я из рожениц не захотела взять с собой.
— Причем я уже но удивляюсь, — говорит юрист, — но каждый раз поражаюсь. Санитарки сообщили, что за углом ее ждало такси, в нем парень. Отсутствие чувства отцовства меня не удивляет, но мать!
Сергей листал коротенькую историю роженицы. Марина, девятнадцать лет, маляр-штукатур, живет в общежитии прописанных по лимиту.
— Сказала санитаркам, если сообщат по месту жительства, то подожжет роддом, Я думаю, Сергей Михайлович, надо и эти слова сообщить ей на работу. Надо же хоть как-то хоть чему-то учить. Она подожжет! Как будто насморком переболела!
— Плюньте, Борис Эдмундович, — отвечал Сергей. Он смотрел карточку ребенка. Девочка, данные хорошие, три триста, почти полметра. — Да. В тот раз мне звонили, чтоб мы направляли с именами. Она не сказала — как?
Борис Эдмундович хмыкнул.
— Назовем Сашенькой. — Сергей взял ручку и вписал имя. — Александра. А также… — он замолчал, он вспомнил роженицу, молоденькую, высокую. Она шла не через него, он бы и не обратил внимания, но няня внизу говорила о ней, жалела, что без мужа. — Не отправляйте пока. Подпитаем как следует, догоним хотя бы до пяти килограммов. А потом, — сказал Сергей, глядя на юриста, — потом прошу вас, Борис Эдмундович, помочь мне, оставьте это между нами, помочь мне оформить эту девочку на мою фамилию.
— А наследственность! — завопил юрист.
— Насытим витаминами, — говорит Сергей. — Вы знаете, Борис Эдмундович, у нас в институте читала некая Златогорова. Тетка ничего, но никак не могла произнести это слово: «насытили». Говорила: «насыстили». Примерно так: «Данного пациента вовремя не насыстили витаминами, и он сошел на нет». Но мы насыстим, верно?
О событии узнали первыми роженицы, так как им приносили кормить девочку. Просили покормить наперебой. Сергей в день не по разу видел маленькую Сашеньку. Прошла неделя. Сергей купил цветов и хотел сказать Нине о своем решении, но дома его ждало известие — телеграмма. Просили Нину приехать к заболевшей матери.
Все-таки он начал говорить:
— У нас без матери осталась девочка. Зовут ее Саша.
С Ниной стало плохо. Сергей отнес это на сообщение из дома. Нина долго сидела у телефона, заказывала разговор. Приняли только на утро. Она почти не ложилась.
— Ты говоришь не с дочерью, а с врачом! — кричала она утром в трубку. — Что?.. Я еду! Слышишь? Еду! Я еду, — спокойно сказала она Сергею.
Он поехал за билетом, С вокзала позвонил, что взял билет только на вечерний.
Нина отпросила на работе три дня, потом хотела ехать по магазинам, но сил хватило только на то, чтоб купить колбасы и масла. Целый день она не могла ни присесть, ни прилечь, думала все о том, что болезнь матери (а про себя она поняла и готовила себя, что смерть) — это наказание ей за ее грехи. Она именно это слово говорила: это мне за моя грехи.
Сергей проводил ее. Передал для отца сигарет, бутылку коньяку. Она не хотела брать. «Я пока не на поминки». — «Выпьете на радостях».
На платформе было ветрено, угольная гарь летела в глаза. Оказалось, что Нина в купе одна.
— Сейчас бы вместе ехать. Тепло, вдвоем.
Нина измученно взглянула на Сергея. И он снова не сказал о Сашеньке.
Если не считать незначительных, но обязательных взаимных слов, ни о чем не говорили. Сергей достал сверху и расстелил матрас. «Сразу ложись». — «Зачем? Всего четыре часа».
С платформы он постучал в стекло, переждал отправление и, когда поезд дернулся, повторил одну из своих шуток прежних прощаний, показал, что он в таком горе от разлуки, что готов головой биться о железную опору.
Раньше, уезжая, она представляла его путь обратно, сейчас забилась в угол, ни о чем не думая. Проводница предложила чаю-Нина отказалась. Поезд определился в направлении, перестало мотать на стрелках!
Мать, уже не работавшая в совхозе, колотилась по хозяйству, старалась побольше послать детям. «Ни на минуту не присядет», — возникло вдруг в голове Нины. Это были чужие слова, кем-то сказанные о матери или о таких, как она. Вспомнилось, как она передала им тушку кролика и сало. Кролика съели, а сало так долго лежало в холодильнике, что наконец выбросили.
